Ситуация простая, и каждый вам скажет – продавать. И жители того далёкого сибирского поселка, и соседи-профессора из английской провинции, и русские немцы из немецкого городка. Да и мать сама говорила: умру – дом продавайте, деньги – поровну, на троих.

Ей многие завидовали: дочка в Англии, старший сын – в Питере, младший – в Германии. Навещают раз в год, по две недели каждый, обеспечивают выше необходимого. Пенсию она на книжку откладывала. C огородом соседи помогали. А палисадник – она сама, там все её цветочки по очереди распускались, и всегда было чем любоваться. А на окне – герань. Видели такие окна – рамы покрашены синим, маленькая форточка и обязательно герань на подоконнике?

И если с непривычки посмотришь на эту герань, или на столетник, которому и вправду сто лет, или на декабриста в цвету – так и ёкнет, или защемит, или накроет, или оборвётся. В общем, произойдёт неожиданное внутреннее волнение. Геранит сердце эта герань.

Там даже случай был, мать рассказывала. По их улице ехал мужчина на машине и в столб врезался. Казалось бы, пустая дорога, домики вдоль неё деревенские. А всему объяснение – герань в окне. В протоколе так и записали – засмотрелся на герань в окне. А мужчина настаивал, что это не просто герань, а бабушкина герань, то есть у его бабушки такая же герань была.

И сотрудники ГАИ говорили, что это уже не первый случай. И на ставни резные засматривались, и на деревянный забор с сиренью, и на старушку в платочке. Прямо хоть знак устанавливай «Осторожно, бабушка» или «Осторожно, герань».

А если ещё кошка куда-нибудь на видное место взгромоздится, а ведь она взгромоздится, или какая-нибудь Жучка-пустолайка выбежит… Кстати, Жучка почтальона чуть не угробила. Правда, он сам по себе нервный был, от всякой внезапности вздрагивал. И от ворон, и от коров. Такому дома бы сидеть, а он в почтальоны подался.

Так вот, шёл почтальон по улице, карамельку сосал, а псина под ноги ему бросилась, он и поперхнулся от неожиданности. Да так поперхнулся, что чуть не задохнулся. Хорошо, «скорая» рядом стояла, как раз матери вызывали. И собачка материна была. Потом, когда мать умерла, собачку соседи взяли.

Они тоже, когда втроём собрались, каждый захотел что-то взять на память. Старший брат подушечку с иголками схватил – моя, говорит. А никто спорить не стал. Чего спорить, когда подушечка его. Сам он её смастерил. Он и вышивал в детстве вместе с матерью. И брюки себе ушивал по моде, и рубашки, и вообще – пригодилось. То есть сказать «пригодилось» – это ничего не сказать. Ведь он портным стал, закройщиком. И от театра у него заказы, и от многих известных людей. Да он и сам довольно известный в Питере человек по пошиву одежды.

А в детстве у него случай был. На ладони вышил он себе звезду гладью. Сначала ничего, а потом загноилось, а он молчал, матери не показывал, думал, приживётся как-нибудь. А потом руку раздуло наподобие боксёрской перчатки, так хирург сказал. И вопрос об ампутации стоял, но обошлось. Зато шрам у него остался на память. Он его для себя талисманом считает. Всегда при себе, потёр – и приступай к делу. Он и детей перед школой трёт. И жена просит, особенно в отчётные периоды, главбух она у него.

А младший брат говорит: мне, кроме ртути, ничего не нужно. И опять никто спорить не стал. Только посмотрели удивлённо. А чему удивляться, он и в детстве пытался доказать, что в их родной речке не только рыба, но и золото водится. На самом деле ему не столько золото доказать хотелось, сколько серную кислоту выманить у химика. И вот он медной проволоки нарезал мелко-мелко, чтобы блестело, раскидал на песчаном берегу – и скорей ребят звать, чтобы засвидетельствовали. А потом промывать вместе стали по всем правилам золотоискательства. А на следующий день к химику пришли за серной кислотой – дайте, пожалуйста, золото добыли, проверять будем, очень надо.

Химику это даже польстило. Он вообще гордился химией, хоть и был в прошлом спортсменом-гимнастом. Это спорт приучил его отдаваться делу целиком. Теперь, когда он давно на пенсии, отдаётся целиком плетению корзин и их реализации в районном центре.

А тогда отлил он им серной кислоты. И честный научный эксперимент показал, что это никакое не золото. Но всё равно было здорово остаться наедине с серной кислотой и прожечь «Мать» Горького, капнуть на скатерть, и на занавеску, и на святой пионерский галстук, и на бумажный рубль, и на пачку с папиросами, и на память. И с тех пор ребята стали звать его Менделеевым. И он поступил на химфак, и хорошо защитился, и его заметили, и всякая научная работа пошла, и теперь он в Германии лабораторию возглавляет. Мать считала, что опасное это дело – химия, а он в детстве даже ртути не боялся.

– Какая ртуть? – удивилась сестра.
– Помните, градусник пропал? – стал объяснять младший. – Мать ещё бабушку обыскивала.

Все вспомнили, что бабушка тогда уже лежачая была, и мать всю бабушку перерыла и всю перину – ничего не нашла.

– Так это ты градусник взял? – спросил старший.
– Я, конечно! Мне же ртуть нужна была для эксперимента.
– И куда же ты ртуть дел? – строго спросила сестра.
– В пузырёк стеклянный собрал.
– А пузырёк куда? – спросил старший.
– Пузырёк сначала в портфеле носил, потом, после обыскивания бабушки, в перину сунул. А когда бабушка умерла, в погребе спрятал.
– Получается, ты бабушку отравил?! – ужаснулась сестра.
– Боже мой, образованная женщина, жительница Оксфорда! Бабушка на ртути три года лишних прожила! А потом я сам каждый день пузырёк открывал и дышал из него, чтобы доказать безвредность незначительного количества ртути для человеческого организма. Где там она, моя ртуть? Сейчас проверим!

Он решительно встал и пошёл на кухню, откуда можно было спуститься в погреб.

Достаточно погромыхав и выругавшись, он вернулся довольный и, по-детски хвастаясь, повертел вредоносным пузырьком перед сестрой и братом.

– Убери! – брезгливо произнесла сестра.
– Хорошо сохранилась, – сказал старший.
– Я там специальное углубление сделал, плюс коробка из-под монпансье, да и закрыл герметично – по всем правилам, – объяснил младший.
– Не смей открывать! – испугалась сестра.
– Да ладно тебе! – вступился старший. – Интересно ведь! Это же, как ни крути, память.
– Вот именно! Это память моя! От памяти просто так не избавишься, – разошёлся младший. – Говорят, выкини из памяти. А может, я не хочу выкидывать, может, здесь вся моя жизнь, в этом пузырьке, то есть полжизни. Первую половину я с собой увёз, когда в университет поступал. Так и вожу с собой, – он вышел в соседнюю комнату и быстро вернулся с ещё одним пузырьком. – Вот она, моя первая половина. Или вторая? – он задумался. – Хотя неважно. Сейчас произойдёт великое соединение!
– Только давай где-нибудь в другом месте соединяй, – сказала сестра, – в погреб спустись, что ли. Да и вообще, как ты ртуть в самолёте возишь? Это же запрещено. Учёный называется!
– Вот так и вожу. Думаешь, так легко у человека память конфисковать? – сказал он.

И все замолчали на какое-то время, потому что память конфисковать у человека действительно – нелегко.

Первой очнулась сестра.

– А я вот герань возьму на память! – она подошла к окну и обняла горшок с геранью.
– У вас там, в Оксфорде, и так весь дом в герани, – сказал старший.
– Правильно! Я же отростки от неё брала! Такой герани ни в одном английском саду не найдёшь! Мы же на конкурсе с ней первое место взяли в семействе гераниевых. Я её там как нашу родовую герань представляю всем. У них – замки родовые, а у меня – герань. Знаете, сколько она мне счастья принесла! Я же и в институт из-за неё поступила, и за Максима замуж вышла, и за границу его работать пригласили из-за герани.
– С Максимом это я тебя познакомил, – сказал младший.
– При чём тут герань? – удивился старший. – Образованная женщина, жительница Оксфорда…
– Я все желания в герань закапывала! И поливала! И они, между прочим, сбылись! Всё, как я хотела!
– Стоп, стоп, как это закапывала? – спросил старший.
– Что тут непонятного? Записочку писала с желанием и закапывала в горшок! – объяснила сестра. – Да тут, может быть, вся жизни моя спланирована, в этом горшке!
– А, чёрт! Ведь правда! Вся жизнь! Ведь вот с чего всё начиналось! – произнёс старший, обращаясь к подушечке с иголками.

Бережно, двумя руками, он взял подушечку и стал смотреть на неё, как смотрят на святое. А потом поднёс её сестре. Сестра, не переставая обниматься с геранью, сказала ласково – «ёжик» и погладила иголки так, как можно было бы погладить ёжика при удобном случае.

Старший в ответ понюхал герань так, как мог бы её понюхать бывалый романтик. Потом, слегка закашлявшись, подошёл к младшему, вынуждая и его оценить по достоинству «ёжика». Понимаю, сказал младший, вытащил одну иголку и ткнул себе в безымянный палец, как это делают, когда берут кровь.

– Кровь, – констатировал старший.
– Надо герань приложить, – сказала сестра, оторвала листик и протянула младшему.
– Спасибо тебе, – младший не стал сопротивляться.
– Слушай, а можно мне желание закопать? – обратился старший к сестре.
– Да, кстати, почему ты нам ни разу не предложила? За всю жизнь – ни разу, – сказал младший.
– Сама пользовалась, а герань-то – общая! – сказал старший.
– Иголки тоже, между прочим, общие! – возмутилась сестра.
– А что сразу «иголки»! Зачем тебе иголки? Ты толком пуговицу пришить не можешь! – парировал старший.
– И ртуть, между прочим, тоже общая! – защищалась сестра.
– Я готов разделить ртуть на три части, – торжественно сказал младший. – Главное – герметичные ёмкости найти.
– А мне что, иголок жалко? – возмутился старший. – Дам я вам по иголке, шейте на здоровье!
– Но если не сработает, я не виновата! – предупредила сестра. – Лично мои желания исполнялись, а ваши – не знаю. И ответственность я за это нести не собираюсь.
– От твоей ответственности меня всегда тошнило, – сказал младший, – и сейчас тошнит.
– Это тебя от ртути тошнит, и хамить не надо, я никому не навязывалась.
– Ты просто моей ртути боишься! Вот сейчас как высыплю в герань!
– Не ссорьтесь! Вот вам по иголочке, – старший выбрал иголки с уже вдетыми нитками.

Младший приколол к карману рубашки, а сестра сказала, что положит в кошелёк.

А дальше они писали желания, как могли бы дети писать сочинение: смотрели в потолок, грызли ручки. Младший пытался что-то списать у старшего. Старший заглядывал к сестре, а сестра закрывала ладонью листок и говорила: нечего списывать, сами думайте, семейство гераниевых.

За этим занятием их и застал почтальон. Он зашёл, чтобы уточнить, продаётся ли дом, хотя и так все знали, что дом продаётся. А ещё он спросил, почему это герань на столе стоит. А сестра сказала, что герань поедет с ней, что это её память. А на вопрос, что это вы пишете, они честно сказали – желания для герани. Почтальон не понял, но переспросить постеснялся.

А потом зашёл учитель химии и тоже спросил насчёт дома и насчёт герани на столе. А младший показал ему пузырьки с ртутью и объяснил, что к чему. Химик растрогался до слёз и обнял младшего. Младший хотел отдать ему один пузырёк, тот, который видел Европу. Но химик сказал, что он тоже видел Европу, когда был спортсменом.

А старший похвастался подушечкой с иголками и сказал, что это его память и что ему больше ничего не надо. И все сказали, что он весь в мать. А почтальон сказал так, как обычно говорят о списанных кораблях, что дом они, значит, решили на иголки пустить. А химик сказал – эх! Но тему развивать не стали. Может быть, из-за того, что среди них не было моряков. Или из-за того, что сестра уже успела накрыть на стол и все стали выпивать и закусывать.

А когда почтальон с химиком вышли во двор перекурить, почтальон спросил химика: «А что бы ты взял на память?»