– Левон Саркисович, музыка стала главным делом вашей жизни. С чего всё началось?
– У меня не было выбора, в неполных пять лет родители отдали меня в музыкальную школу при консерватории, которую называли «школой одарённых детей». Позже она получила название ЦМШ – Центральная музыкальная школа.

– Не просто так отдали, значит, был повод?
– Первым навыкам игры на фортепьяно меня обучила соседка, мамина подруга. Она окончила гимназию, знала французский и немецкий языки и часто у нас в доме играла на фортепьяно. Поэтому, когда меня определили в музыкальную школу, я был подготовлен. Не просто знал ноты, а определял их на слух. Главный предмет в обучении музыке – это сольфеджио. Не зная сольфеджио, невозможно стать музыкантом. А слух у меня был, как у дельфина.

– Слух можно развить?
– Можно. Мы все произошли от одной матери и одного отца. (Смеётся.) Поэтому людей без слуха нет. Занимаясь спортом, можно накачать мышцы, чтобы обрести физическую форму и силу. Точно так же любого ребёнка можно научить понимать музыку, знать её настолько, чтобы отличать хорошую музыку от плохой.

– Вы занимались этим ремеслом с раннего детства, тогда как ваши сверстники играли во дворе. Не хотелось всё бросить и присоединиться к ним?
– Я жил в московском районе Перово, в деревянном доме с большим двором, со своим садом и огородом. С местными мальчишками бегали в Кусково на пруд, мерялись силой, играли в футбол. Что касается занятий музыкой… Если бы я занимался этим один, с учителем на дому, наверное, скучал бы, а в музыкальной школе нас было много. Я человек компанейский, к тому же у нас существовали некое братство и элемент соревнования. Когда дети что-то умеют, то они это и любят.



– Говорят, талантливый человек талантлив во всём. В чём ещё проявлялся ваш талант?
– С детства я был способен к механике, например дверцу мог починить. Однажды к нам зашла соседка и обратилась к моей маме: «Мария Сергеевна, у нас пробки перегорели, можно попросить Лёву, чтобы помог?» Мама очень удивилась: «А что, он умеет?» (Смеётся.) Теперь эта моя способность всё ремонтировать передалась дочери Даше. Удивляясь, спрашиваю её: «Откуда ты это умеешь?» «Не знаю», – отвечает. Муж её, компьют
ерщик, гвоздя не забьёт, а Даша – может. Наверное, это генетическая память.

– Можно ли утверждать, что музыка помогает логически мыслить?
– А как же иначе? Когда я пишу аранжировку, это равносильно написанию стихов. Академик Иван Павлов сказал однажды: «Для того чтобы мозг остался восприимчив до старости, нужно постоянно читать стихи и слушать музыку». А уж он то в мозгах разбирался!

– Расскажите, пожалуйста, о ваших родителях.
– Отец, Саркис Артёмович, был прекрасным мастером по работам с кожей, шил обувь. Мама, Мария Сергеевна, воспитывала пятерых детей. Недалеко от нас находился магазин случайных вещей, где продавались разрозненные товары: одна туфля английского производства, одна перчатка, один носок. После войны было много инвалидов, но вряд ли кого-то могла заинтересовать одна женская туфля. А мама покупала, и папа шил ей вторую точно такую же. Помню, как он делал мне ботинки на толстой подошве, на шнурках, как у американских солдат.

– Вы родились в Москве?
– Да, в декабре 1940 года. Двадцатые годы прошлого столетия можно сравнить с девяностыми: тогда тоже большое число людей бежали из Закавказья в Россию от революций. Вот и мой отец выехал в то смутное время в Самару. Благодаря своему ремеслу он смог организовать собственное дело и вместе с братьями открыл модный обувной салон. Но когда НЭП исчерпал себя, производство распалось и наступили тяжёлые дни. Родители на последние деньги сумели собраться и переехали в Москву. Но в 1936 году отца посадили, обвинив в числе многих в организации убийства Кирова. В тюрьме отца вновь спасла профессия, он шил обувь тюремному начальству и их жёнам. В 1938 году его чудом освободили, благодаря чему я и моя сестра появились на свет. Мне дали имя Леонтий, но все меня звали Левоном.

– У вас две дочери. Чем они занимаются?
– Старшая, Маша, названа в честь моей мамы. Окончила Гнесинку, очень прилично играла, но потом вышла замуж и уехала в Америку. В Нью-Йорке она поступила в университет на факультет бизнеса и экономики, работала финансовым аналитиком в компании «Дженерал Электрик». Сейчас руководит компанией, которая занимается организацией гастрольной и концертной деятельности. Младшая дочь Даша тоже готовилась стать музыкантом и училась в Центральной музыкальной школе при консерватории, как и я, и тоже очень хорошо играла. Но, так же как и Маша, уехала в США получать образование за океаном. Окончила университет Кларка в Бостоне, факультет связей с общественностью и международных отношений. Сейчас составляет рекламу и пишет статьи в газеты и журналы. У старшей дочери уже две дочки семнадцати и двенадцати лет, а у младшей – одна, ей скоро будет год.

– А как вы с супругой познакомились?
– С женой Софьей я познакомился в автобусе, в том самом Перове, когда возвращался домой с гастролей. Действительно, браки совершаются на небесах. В тот день я уступил в автобусе место девушке. Она и стала моей женой.

– О своих корнях что-нибудь знаете?
– По рассказам отца я знаю, что родом мы из Грузии, из города Телави, столицы Кахетии, – грузинские армяне. Ещё более давние наши предки – из Персии. Отец Сергей Артёмович владел пятью языками: армянским, грузинским, персидским, азербайджанским и, конечно, русским. Как мне рассказывал папа, наши предки говорили по-армянски на определённом диалекте. Когда в конце XIX века произошла первая резня армян в Турции, мои предки бежали в Грузию. Если сейчас вы пройдёте по городу Телави и спросите: «Знаете ли вы кого-нибудь из Оганезовых?» – вам назовут человек двадцать с такой фамилией. Там стоят маленькие домики, в каждом дворе растут виноград, персики, инжир, жители держат коров, коз и кур. Говорят и по-грузински, и по-армянски. Готовят армянские блюда по грузинским рецептам. Я сам армянский понимаю и знаю много слов. Но более свободно говорю по-грузински, потому что в доме чаще говорили на этом языке.

– Помните ли вы свой первый выход на большую сцену?
– Да. Это произошло в 1958 году, мне было восемнадцать лет. Я заменил заболевшего пианиста Наума Вальтера и аккомпанировал сольный концерт тенору Михаилу Александровичу в Колонном зале Дома Союзов. Далее работал аккомпаниатором в Мосэстраде, в оперной студии консерватории. Аккомпанировал известным певцам Павлу Лисициану, Ивану Козловскому, а также классическому балету. К нам приезжали на гастроли Джордже Марьянович, Янош Кош и Радмила Караклаич, им я также аккомпанировал.

– Какую музыку сами предпочитаете?
– Классику я оставил себе как хобби. Люблю слушать оперу. Когда занимаюсь дома, то играю классику от Баха до Шостаковича. Очень люблю слушать классический джаз, а играть люблю джаз-рок.

– Окончив консерваторию, вы не стали обычным пианистом, выбрали несколько другой жанр.
– Вообще нет ни одного жанра, который существовал бы сам по себе. Любой жанр – это производное от чего-то. И всё новое – это хорошо забытое старое. Ещё Мольер сказал, что не бывает оригинальных сюжетов. Но если ты играешь Бетховена, значит, должен знать, как правильно исполняется венская классика. Если играешь оперетту, то должен знать законы именно этого жанра. И у фокстрота, и у танго, и у вальса также есть свой алгоритм, который надо знать.

– Вам пришлось испытать себя в театре в качестве драматического артиста.
– Я участвовал в одном спектакле, который назывался «Прощай, конферансье!». Автором пьесы был Григорий Горин, а режиссёром – Андрей Миронов. Пьеса была написана к сорокалетию Победы. Андрей Миронов поставил спектакль, в основу которого легла достоверная история о том, как группа артистов Театра сатиры поехала на передовую выступать перед солдатами, оборонявшими Москву, и попала под бомбёжку, где почти все погибли. Случилось это возле Наро-Фоминска. Спектакль шёл долго, но после смерти Андрея Александровича я ушёл из театра и мою роль в дальнейшем стал играть Валерий Гаркалин.



– У вас большой опыт общения с творческими людьми. С кем интереснее работать – с драматическими поющими актёрами или вокалистами?
– Многие драматические актёры поют не хуже эстрадных певцов. Но я никогда не выбирал, с кем работать, аккомпанировал и тем и другим. Из поющих актёров, кроме Андрея Миронова, приятней всего было работать с Олегом Анофриевым и Людмилой Гурченко. Актёры более чувственные натуры, профессионально произносят тексты, которые поют. Многие из них пели романсы. Кстати, есть одно правило исполнения романса: не петь от первого лица. Иначе публика начнёт тебя жалеть. (Смеётся.)

– Какая основная черта вашего характера?
– Раньше я был человеком компанейским, любил, когда к нам приходили гости. Мы с женой сами готовили, накрывали столы без посторонней помощи. Теперь то же самое делают наши дочери, а мы – всё реже. Сегодня для нас лучше почитать книжку, чем сидеть за накрытым столом.

– Известность вам помогает или, наоборот, мешает?
– Когда начал участвовать в телепередачах, меня стали всюду узнавать. Но я же не поп-певец, мне не приходится прятать лицо. Узнают – ну и что? Я к этому привык, тем более что это приятно: узнают музыканты, молодёжь. Почти семь лет я принимал участие в одной телепрограмме, где играл музыку разных стилей, поп и рок. И, видимо, заслужил уважение молодых. В общем, я приблизился к массовой культуре, не потеряв при этом своего лица. Известность – это плата за мой труд, признание того, что я артист.

– Кстати, однажды вы сказали, что делите людей на публику и всех остальных. Какой смысл вы вкладываете в это понятие?
– Это выражение не моё, его приписывают актёру Михаилу Царёву. Но моё мнение на этот счёт такое: если человек впервые пришёл в театр и ему понравилось, то он обязательно придёт ещё раз. В этом случае человек становится публикой. Театр – это ряд условностей, которые нужно принять, иначе непонятно, зачем ты сюда приходишь. Мне часто доводилось наблюдать в концертных залах, как публика аплодировала между первой и второй частями симфонии. Они слушали музыку, но не знали, что аплодировать в этом случае нельзя. На них шикали, и уже в следующий раз эти зрители становились публикой, которая принимала правила. В театре – как в религии: не рассуждай, а веруй.

– Как возникла идея создания Театра мюзикла, на сцене которого недавно состоялась премьера мюзикла «Времена не выбирают»?
– Ещё летом позапрошлого года у Михаила Ефимовича Швыдкого возникла идея сделать вокально-танцевальный спектакль-дайджест, от которого в дальнейшем можно было бы оттолкнуться и создать полноценный мюзикл. Известный балетмейстер Михаил Барышников предоставил нам репетиционный зал в своём трехэтажном доме в Нью-Йорке. В Москве с театральным режиссером Гарри Черняховским при участии Михаила Ефимовича Швыдкого мы провели кастинг и отобрали десять артистов. Требования к ним были следующие: умение петь, танцевать и петь во время танца. В Нью-Йорке провели кастинг американских артистов и начали репетировать. За шестнадцать репетиций сделали спектакль, который идёт час десять. Театральный художник Семён Пастух придумал, как поставить свет. Я без всякого оркестра играл на рояле. А моя младшая дочь Даша помогала мне в качестве помрежа и переводчика, так как многие из тех, кого мы задействовали, не знают русский. И на премьеру спектакля пригласили представителей русской и американской прессы, творческую интеллигенцию, представителя нашего дипломатического корпуса. Был большой успех.

– Как я понимаю, мюзикл получился русско-американский?
– Американцами ведь не рождаются. Не зря же в этой стране бытует выражение «скажи, откуда твоя бабушка?». Композитор Берлинг, например, – из Могилёва, Гершвин – из Кракова. Если ты говоришь по-английски, то никого не интересует, откуда именно ты приехал.

– И какая музыка звучит в вашем спектакле?
– Музыка тридцатых годов. Надо сказать, что в тридцатые в России произошли грандиозные перемены в искусстве и культуре в целом. Появилось звуковое кино. В связи с этим были сняты первые киномюзиклы: «Весёлые ребята», «Цирк». И если у нас их было всего два, то на Западе их сняли двести двадцать два. С появлением звукового кино стали завоевывать свою нишу и талантливые композиторы, оркестр Гленна Миллера, Элингтона, например. И другие, чья музыка до сих пор востребована слушателями.

– На сцене вы производите впечатление позитивного и темпераментного человека, а в жизни?
– Я и в жизни веду себя точно так же, как на сцене. И с детьми своими, особенно с внучками, веду себя так же, как с публикой. Стараюсь развеселить, но при этом и научить чему-нибудь. А что касается темперамента, то в молодости он мне мешал, а теперь помогает.