– «Приедем где-нибудь через месяц, – с трудом разбирая крючковатый почерк, вслух читала тётка Настя. – Ждём, когда у вас морозы схватят грязь, чтобы можно было на машине проехать. До свидания, целуем, Инна и Надя».

Тётка отложила письмо и сквозь очки посмотрела на племянницу Антонину.

– Вот так-то, видала? Когда Татьяна на них работала, помогала во всём – была нужна, а как свалилась, они про тебя вспомнили: у неё, говорят, дочь есть родная!

Антонина отвела глаза и вздохнула. Не будешь же торговаться с двоюродными сёстрами: мол, Татьяна вам больше мать, чем мне, вас нянчила с малых лет, вам косички заплетала, на танцы водила, вами гордилась, а не единственной родной дочерью.
Мать Антонины, Татьяна Никитична, была жёстким, неудобным человеком, любила говорить людям правду в глаза, за что её прозвали Прокурором. Только вот других-то стыдила, а на свою жизнь не оборачивалась. А ошибок она наделала много.

После войны в их посёлке объявились наёмщики, зазывали на работу местных парней и девушек. Из трёх сестёр дома осталась только Настя, а Татьяна и Шура от полуголодной жизни уехали на лесозаготовки.

Там Таня и познакомилась с Павлом. Роман был коротким, но в результате него появилась Тоня. Татьяна уехала в Подмосковье, устроилась там на ткацкую фабрику. Поначалу устроила Тоню в ясли, но потом отвезла на родину, к сестре Насте. Та девочку и вырастила.

Когда Тоне исполнилось десять лет, Татьяна предложила забрать дочь к себе в Подмосковье, где уже имела однокомнатную квартиру. Но девочка не поехала с женщиной, которую видела лишь несколько раз в году.

А Татьяна и не особо горевала – привыкла жить одна. Потребность любить и о ком-нибудь заботиться изливала на дочерей другой своей сестры, Шуры, жившей с мужем и дочерями Инной и Надей недалеко от неё.

Племянниц Татьяна баловала, опекала, водила в кружки. Она гордилась городскими, уверенными в себе девочками – не то что её деревенская Тонька, принадлежавшая той жизни, из которой Татьяна с таким трудом вырвалась. Когда у любимых племяшек появились дети, она радовалась и возилась с ними, как со своими внуками. И вот теперь, когда Татьяну парализовало, племянницы Инночка и Надюша решили, что ухаживать за ней, конечно, должна родная дочь Тоня.

Антонина не сомневалась, что придётся забрать мать к себе. Она сидела и с грустью думала, как это отразится на жизни её семьи – мужа и троих детей. Ведь характер у мамаши не сахар. К тому же надо было её где-то разместить. Дом у них не большой и не маленький – обычный сельский, комнаты проходные, вокруг печки. Место, конечно, найдётся, но о спокойной жизни придётся забыть.

– Вот что, – сказала тётка Настя. – К вам её везти нельзя, тут и думать нечего. Вас пятеро в доме, а ей отдельную комнату надо, лежачая она, вы там задохнётесь. У меня будет, сестра всё же. Да и дом у меня не меньше вашего, а я тут одна.

Племянница посмотрела на тётку с благодарностью.

– Спасибо тебе, Настя! – так уж повелось, тёткой она её никогда не звала. – Она бы нас живьём съела.
– Да знаю, – проворчала, заранее настраиваясь на нелёгкую ношу, Настя.

Родственники привезли больную, передали лекарства, инструкции врачей, кое-какие пожитки и следующим же утром укатили.

Татьяну Никитичну разместили в спальне Насти, и потекли однообразные будни сельской зимы. Тётка Настя по-своему жалела беспомощную старшую сестру, стоически терпела её капризы, но примерно через месяц терпение хозяйки дома лопнуло. И дело не в том, что Насте было тяжело ухаживать за Татьяной, – просто больная семидесятилетняя москвичка, даже не владея правой стороной тела, всячески демонстрировала деревенской сестре своё превосходство. Тётку Настю это возмущало до глубины души, она считала – Бог наказал сестру тяжёлой болезнью, чтобы та раскаялась, попросила прощения у дочери, сблизилась с нею и внуками.

– А я тебе говорю – брось грызть Тоньку! Всё она тебе не такая, не туда учиться пошла, не за того замуж вышла, детей родила и то не по-твоему! – выговаривала Настя Татьяне, убирая в комнате. От возмущения тряпка так и летала в её руках. – Ты бросила её дитём в деревне и думала – она городской вырастет? Растила бы сама и лепила из неё, что хотела. Где твои хвалёные Наденька и Инночка? Быстро они от тебя избавились, когда ноги таскать перестала, даже пенсию твою тебе не пересылают! Одумайся, Танька, отпиши дочери квартиру. Одна она у тебя, и ты перед нею виновата, – совестила она сестру.

– Рано меня списываешь, – поджав губы, холодно отвечала больная. – Я ещё на ноги встану и поживу в своей квартире.
– Тьфу ты! – в сердцах ругалась Настя. – Тебе о дочери позаботиться надо! Посмотри, на кого ты жизнь положила, помнят они о тебе? О чём ты думаешь, сутками глядя в потолок? Встанет она, как же!

Настя ещё долго не могла успокоиться, а больная отворачивала голову к стене, считая разговор оконченным.

Тоня приходила каждый день, вместе с тёткой Настей они переворачивали Татьяну, мыли её, меняли постель.

Наступило лето, состояние больной оставалось без изменений. Настя еле с ней управлялась, а ведь нужно было заниматься ещё и своим хозяйством, огородом. И вот в разгар сенокоса приехала Инна. Тоня и тётка Настя поняли: москвичи что-то затевают.

С детства избалованные матерью и тёткой, девочки, выросшие в молодых привлекательных тётенек, не хотели ни учиться, ни работать. Более расчётливая Надя удачно вышла замуж за полковника. Инна же нашла себе какого-то художника и пристрастилась к спиртному, составляя ему компанию, когда тот переживал из-за улетучившегося вдохновения.

– Неспроста она приехала, не-е-ет, – нараспев говорила тётка Настя Тоне. – Я вчера пришла от вас – и сразу к ней в комнату. А Инка, как меня увидела, быстро стала прятать какие-то бумаги. Я потом говорю: «Татьян, что это Инка тебе за бумаги подсовывала?» Молчит. Точно говорю, это она завещание привезла, чтобы Татьяна им квартиру отписала. Вот какие бессовестные, а? Всё им мало.

Настя покачала головой, сокрушаясь о вероломстве племянниц и сестры Шуры.

– Что тут поделаешь? Квартира её, она ею и распоряжается, – потупилась Тоня. – Да и нотариус нужен, чтобы завещание составить.
– Э-эх, нешто они не найдут! – рассердилась тётка Настя. – А ведь ты ей дочь, одна!

Антонина равнодушно махнула рукой.

– Просить её пойду, что ли?

Тоня вспомнила, как мать отчитывала её, когда она забеременела в третий раз. Приехала и долго пилила, заставляя сделать аборт. «Зачем тебе третий ребёнок? – говорила Татьяна Никитична. – У тебя уже есть сын и дочь, зачем плодить нищету?»
Давнее чувство обиды захлестнуло Тоню. Разве они с мужем нищие? Своими руками построили дом, оба работают, держат хозяйство, муж хорошо получает и вообще не пьёт.

– Не пойду просить!

К зиме Татьяне стало хуже, и за несколько дней до Нового года она умерла. На похороны собралось много родни, все, как и положено, плакали, но, похоже, никто не жалел усопшую по-настоящему. А подвыпившая Инка, когда за столом остались только свои, вдруг заявила:
– А тётка-то была не промах! Когда наш отец ругался с матерью, то всегда шёл к ней, она ему рюмочку наливала и ночевать оставляла, по-родственному, так сказать, – Инка тихо захихикала, чтобы никто не усомнился в двойном смысле её слов. Над столом повисло неловкое молчание.

Как только зашёл вопрос о квартире Татьяны Никитичны, москвичи живо поинтересовались, не составляла ли та завещание. А услышав отрицательный ответ, фальшиво посетовали, как это недальновидно, не ровён час – отойдёт жилплощадь государству…

Тоня захотела забрать имущество матери. Она, приезжавшая к родительнице в Москве пару раз, вспомнила, что в квартире было много красивой посуды, кое-какая мебель, но главное – шкаф, доверху набитый новенькими одеялами, покрывалами, полотенцами и постельным бельём – в те годы такие вещи в их посёлок даже не завозили.

Для поездки в Москву мужу Антонины на работе выделили грузовик. Однако, протрясшись в машине целые сутки, в московской квартире тёщи он обнаружил полный разгром: всё новое и стоящее исчезло. Не нужно было гадать, чьих это рук дело, – ключи имелись только у московской родни. Им же, племянницам Инне и Наде, по фиктивному завещанию в итоге досталась и сама Татьянина квартира.