Жизнь в великой стране, только-только стряхнувшей с себя пепел чудовищной войны, была полна лишений. В больших городах жилось тяжко, что говорить о крошечном дагестанском сельце, затерянном в суровых горах. Оттого и умирали дети пастуха Ходжата, не прожив и четырёх месяцев. Дочерям, родившимся уже в пятидесятые годы, повезло больше – они выжили.

Патымат, Курзат и Хыззат подросли и даже поучились немного в начальной школе, располагавшейся в долине. Трудно назвать школой невзрачное глинобитное строение с земляным полом и «летучей мышью» под низким деревянным потолком – так называли подвесную керосиновую лампу; будь дети чуть повыше ростом, задевали бы её головами. А ещё здесь было очень холодно, и не носи ребятишки овечьих выверток и джорабов – толстых носков из грубой шерсти, – простужались бы постоянно. Они мёрзли, но, привычные к ледяным горным ветрам, не болели.

В школе училось 14 ребятишек. Единственный учитель – или учительница – на все четыре класса, отбывавший здесь «срок» по распределению из вуза или училища, долго не задерживался. Не выдержав зимних «прелестей» гор, таких чудесных в летние месяцы, он покидал холодную школу с сырым полом, мышами и сороконожками, где свист ветра в трубе сливался с воем волков и тявканьем шакалов.

Иногда учителя сбегали в середине учебного года, и тогда дети пастуха Ходжата до самой весны сидели дома. Их радовало, что не приходилось каждое утро затемно вытаптывать новую тропинку в нанесённом за ночь снегу, скользя, спотыкаясь и падая, плестись к тусклому свету в окошке убогой школы. Ну, скажите, какие знания можно там получить? Писать-читать научились – и ладно.

Нельзя сказать, что девчонки бездельничали, когда не посещали школу. Тут, в крошечном сельце, впившемся в огромную гору, как клещ между лопатками пастушьей собаки, была своя суровая школа, без скидок на пол и возраст. Бескомпромиссная школа выживания. Сравнение забытого Богом дагестанского аула с клещом не случайно: как собака порой пытается стряхнуть с себя осточертевшего кровососа, так и горы частенько потряхивали сельцо подземными толчками. Но горцы изобретательны и выносливы, не зря же они строят свои сакли из глины и соломы: если рухнет – встань, отряхнись да построй новую.

Холодными зимами Патымат, Курзат и Хыззат сучили пряжу, вязали пёстрые джорабы – себе и на продажу. Помогая матери, сбивали масло в бурдюке. Оно, хотя и попахивало овечьим сыром, было очень вкусное и полезное. Оттого и румянились лица девочек. А ещё сёстры раскатывали лепёшки и пекли хлеб. Тесто мать месила сама, пока руки девочек не окрепли. Хлеб выпекался на неделю, а то и на две, поэтому, бывало, приходилось стирать островки плесени с почерствевшей лепёшки – даже чёрствый и потерявший вкус хлеб не выбрасывали, а употребляли в пищу. Его можно размочить в козьем молоке или простокваше; опять же, полезно.

А весной сёстры вместе с матерью убирали камни, принесённые дождевыми потоками и селями на их кукурузное поле, или приводили в порядок небольшой виноградник на южном склоне. Виноград здесь был сочный, но не очень сладкий – солнце не успевало до вечера прогреть почву после ночного холода, поэтому вино получалось кислое. Но уж уксус настаивался ядрёный! Особенно хорошо готовила уксус Патымат. Разлитый по бутылочкам, он быстро распродавался. Патымат очень гордилась своим умением готовить виноградный уксус, прошибавший до слёз.

Зато джорабы лучше вязала Курзат, и торговала она бойчее. Хитроглазая и языкастая, умела быстрее и дороже сестёр продать носки на базаре, куда летом их водила мать. А делая нехитрые покупки, Курзат выторговывала их гораздо дешевле. Маленькая лукавая деревенская бестия!

Стихийный базар располагался у подножия гор, на развилке дороги, и служил единственным местом развлечения для девочек. Здесь собиралось так много народу! Со всех окрестных сёл стекался люд – было на что поглазеть. Тут же торговки, приехавшие из отдалённого городка, через который проходила железная дорога, продавали всякие безделицы – бусы, колечки, серёжки, ленты. Но бусы из цветного стекла были девочкам не по карману, да и отец побранил бы за расточительство. Поэтому Патымат делала себе бусы из высушенных бараньих шариков, предварительно опустив их в горшочек со смолистым соком кушута; подсохнув, он скрывал происхождение «бусин» и окрашивал их в красноватый цвет. Гордая своей изобретательностью, Патымат носила такие «ожерелья» в несколько рядов.

Так бы и жили дочери пастуха Ходжата, повторив судьбы своих предков, если бы не генплан, согласно которому население разбросанных по горным ущельям аулов следовало переселить в строившийся городок горнодобытчиков. Людей постарше этот план тревожил – трудно менять жизненный уклад, устоявшийся веками. Но кто из чиновников станет с этим считаться? Молодёжь же, наоборот, радовалась переменам.

Городок строился и рос, рабочих рук не хватало, урбанизация шла полным ходом. Скоро люди привыкли к новому порядку. Дети стали ходить в хорошую школу, взрослые получили рабочие профессии.

Пришло время, и было забыто сельцо, с плоских крыш которого, казалось, можно дотянуться до облаков. Забыты были и домишко с дымным очагом, и скудное кукурузное поле. Закатились в тёмный угол «бараньи» бусы Патымат – зачем они ей? Живя в городе, она купит себе настоящие, из горного хрусталя. А может быть – страшно подумать! – у неё будут и золотые серёжки с красными камушками.

Купила! И не одни. Правда, между мечтой и её воплощением в жизнь прошли десятилетия. Не стану описывать трудности, которые пришлось преодолевать дочерям пастуха Ходжата, не всегда судьба добровольно давала от щедрот своих. Случалось, не только трудолюбие помогало сёстрам, но и лукавство, и коварство. Иначе каким образом смогла бы Курзат увести чужого мужа, будучи уже немолодой? Красотой-то она и в юности не блистала. Зато хватка у всех троих – как у пастушьих собак-волкодавов: мёртвая! Тут, видимо, помогли детские уроки базарной торговли: продать подороже, купить подешевле. Да ещё и выдать недостаток товара за достоинство.

Через несколько лет Патымат вышла замуж за горного инженера, а Хыззат – за главбуха автобусного парка, где прежде три года проработала водителем. Коротышка Хыззат, обладавшая болезненным самолюбием, всё-таки осуществила свою мечту водить автобус, а ведь когда-то из-за маленького роста ей не разрешали управлять даже тележкой. А сёстры будто дразнили её, громко покрикивая и похлёстывая ишака по крупу. «Зачем хлестать беднягу? Он и так знает дорогу не хуже вас, – думала Хыззат, зарывшись в сено и глядя в широкие спины сестёр. – Неужели я так и буду всю жизнь смотреть им в спину?»

Но у Хыззат, не вышедшей ростом, упрямства было на троих. Через десяток лет жители городка горняков хорошо её знали, приветливо улыбались и уважительно смотрели в спину, когда та уверенно крутила широченный руль своими крепкими руками.

Ещё через несколько лет сёстрам-горянкам стал тесен небольшой рабочий городок, и они перебрались в столицу соседней республики, решив окончательно оторваться от корней. Зачем? Видно, и у них был свой «генплан», схожий с тем, согласно которому пастухи становились шахтёрами, а их дочери – кондукторами и штамповщицами.

Говорят, глаза – зеркало души. Это ошибочное утверждение. Глаза выдают лишь сиюминутное настроение. Но если вы хотите понять самую суть человека, обратите внимание на руки – они расскажут гораздо больше.

Вот и дочери пастуха Ходжата, ставшие надменными городскими дамами, не могут скрыть своего происхождения – их выдают руки, лишённые изящества, с грубыми шершавыми ладонями, с ранних лет привыкшие мотыжить каменистую землю кукурузного поля, прибирать кошару, прясть грубую пряжу и таскать воду из дальнего ручья. Они не носили колец – пальцы распухали и становились похожими на сосиски. От браслетов учащалось сердцебиение, а от тяжёлых серёг с изумрудами почему-то начинали болеть зубы. Никакие дорогостоящие кремы и мыло не сделали руки дочерей пастуха мягче и красивее. И накалывали на вилку французский сыр с плесенью эти руки с тем же «шармом», с каким разламывали плесневелую деревенскую лепёшку. Пересаженный в городской парк неприглядный горный кушут с горькими смолистыми плодами и ядовитыми колючками – даже в городе всё равно остаётся кушутом. От корней не оторваться, и они когда-нибудь обязательно позовут.

– Мама, перестань же ты давить уксус! Кому он нужен в таком количестве? – вяло возмущается увешанная бриллиантами дочь Патымат, ставшая супругой состоятельного бизнесмена.

А Патымат всё набивает и набивает в банку ягоды из сада, окружающего загородный дом зятя. Вот она неловко потёрла тыльной стороной ладони вспотевшую шею, и дорогое ожерелье из чёрного жемчуга вдруг оборвалось и рассыпалось. Точь-в-точь как бараньи шарики.