В какой-то год, ещё до моего приезда в солнечный южный город, кипарисы сомкнулись, образовав изумрудный тоннель, по которому я целых двадцать лет спешил по утрам на службу.

Согласно легенде, ничем не примечательную улицу озеленил за казённый счёт командир расположенной здесь же воинской части, за что был снят с должности и умер на пенсии. Оценили его поступок люди, как и водится, – потом.

Каждое утро в кипарисовом тоннеле, как в День сурка, я встречал одних и тех же людей, шедших навстречу.

Жорик – «вечный мальчик», полноватый олигофрен в пиджаке, сплошь увешанном советскими значками. Летом Жорик носил пиджак на голое тело, зимой – поверх засаленного свитера грубой вязки.

Дед Ваня, бронзовый от загара, атлетический, бородатый, как старовер, подобный последователям великого Порфирия Иванова – в любую погоду с голым торсом и босиком, с 32-килограммовой гирей на мускулистом плече.

Леночка – длинноногая, модельной внешности, летучая лань с короткой пацанской стрижкой, в моднейших солнцезащитных очках.

Мать и Дочь – я так и не узнал, как их звали. Встречались мы всегда где-то посередине кипарисового тоннеля. Запомнились сразу – красивая, лет тридцати, Мать всегда читала Дочери нравоучения, а та, постреливая по сторонам глазками, делала вид, будто внимает.

Нинка – шестилетняя дочка нашей сотрудницы, которая каждое утро самостоятельно топала в детский сад.

Ихтиандр – морской офицер, проспиртованный инструктор легководолазной подготовки, шедший с полигона после очередных тренировочных погружений.

Шурик – молодой подводный археолог-любитель, возвращавшийся после утренних ныряний с побережья археологического заповедника.

Сонечка – мелко семенящее создание с вывернутой влево простоволосой головкой в косынке церковной прихожанки, с адресованной в никуда улыбкой на бледном одутловатом лице, с белым посохом и огненным шпицем на поводке.

Лёха – демобилизовавшийся по болезни десантник, живший на инвалидную пенсию, фотограф и краевед, выезжающий по утрам в горы.

Адмирал… Сухонький старичок-отставник, бежавший трусцой с пляжа. В левой руке неизменно зажаты мокрые плавки.

В разное время все мы начинаем здороваться при встрече и даже знакомиться, общаться.

– Здравствуй! – говорит мне олигофрен Жорик, вскидывая руку в пионерском приветствии. – Как тебя зовут? Подари значок!

Жорик нацеливается на академический ромбик на груди моей офицерской тужурки. Вежливо отклоняю его руку, обещаю, что завтра подарю красивый ленинградский значок.

– Ну, смотри! – говорит Жорик. – Смотри, ты обещал!

Босоногий Ваня в очередной раз расплывается в улыбке, желает хорошего дня.

– Крановщик я, – говорит Ваня. – А ушу занимаюсь тридцать лет. Хочешь в ученики? Учти, от девушек отбоя не будет. Ты мне сколько лет дашь?.. Ха-ха-ха!.. Мне семьдесят два! Гирю я всегда с собой ношу, даже в магазин и на пляж!.. Зачем? Затем, чтобы однажды оценить, как легко ходить без гири!

Ихтиандр… Усталый, угрюмый, фиолетовый от казённого технического спирта, в замасленном кителе с примятыми погонами капитан-лейтенанта, впервые остановил меня, когда проходил мимо.

– Старший лейтенант, подойдите ко мне! Почему не приветствуете старшего по званию?
– Виноват, задумался, не заметил! – с плохо скрытой иронией отвечаю я.
– Запомни, летёха, виноватых на флоте бьют! – рычит Ихтиандр. – А впрочем, ты доктор… Прощаю, иди…

Шурика я неожиданно встретил на дне рождения знакомой девочки-поэтессы.

– Знакомься, Вова, это мой друг и одноклассник Сашка.

Шурик окончил технический университет и даже просидел пару лет в каком-то скучном КБ, но страсть к морю взяла своё. Ныряет: круглый год, в любую погоду, живёт со дна моря, то есть что добудет, тем и живёт. Шурик учится заочно на археолога.

Десантник Лёха тормозит меня поутру в тоннеле.

– Прости, док, ты консультацию нейрохирурга мне можешь организовать? Башка после контузии на погоду раскалывается.

Организовываю консультацию, и Лёха берёт меня с собой в горы, откуда возвращаюсь немножко другим.

Леночка… Всегда грациозно бежит, гордо вскинув красивую головку на точёной шее. В то утро накрапывал дождик, зонтик зацепился за кипарис и вывернулся наизнанку.

– Вы божественно опаздываете! – сказал я, помогая девушке выправить зонт.

Леночка улыбнулась и сняла солнцезащитные очки, показав таким образом свою воспитанность. С тех пор она улыбается и тормозит всякий раз, когда мы встречаемся в тоннеле, приподнимает очки на лоб, и мы говорим с ней одну-две минуты, и я начинаю понимать, как она живёт, о чём мечтает…

Леночка – провизор и работает в аптеке в центре города. Я уже знаю в какой.

Мать и Дочь. Всегда идут мимо, не обращая на меня внимания. Красавица-наседка и ершистый бройлерный цыплёнок с недовольной гримасой на лице…

Сонечка. Тоже семенит мимо, ведомая неутомимым шпицем, постукивая тростью по тротуару, улыбаясь чему-то своему. Потом мне рассказали – Сонечка в это время идёт в поликлинику «на уколы».

А вот Нинка… Нинка всякий раз заступает мне дорогу и весело орёт:
– Стоять! Что в портфеле? Открывай! У-у-у-у, да у тебя опять ничего нет? Запомни, у тебя всегда должны быть с собой конфета или шоколадка для меня. Запомнил? Шагом марш!

С тех пор всегда ношу с собой сладости. Однажды при случае я с юмором рассказал об этом Нинкиной маме.

– Вот сучка! – воскликнула мать. – Сегодня же надеру ей задницу!

Долго уговаривал не делать этого. Однако надрала.

Адмирал всё так же семенит навстречу с мокрыми плавками в левой руке.

В греческой легенде Кипарисом звали красивого юношу, любимца Аполлона, превратившегося в стройное пирамидальное дерево. Я иду по кипарисовому тоннелю уже капитаном. Неужто все эти деревья – заколдованные античные юноши? И что будет, если они однажды оживут? Навстречу плывёт в нарождающемся знойном мареве фиолетовый Ихтиандр. Смотрит хмуро исподлобья…

С приветливой улыбкой подношу ладонь к козырьку фуражки. Ихтиандр останавливается.

– Док, ты чего?.. Мы ж с тобой теперь равные. А впрочем, слышь, помоги, организуй мне хорошего спеца. Печёнку посадил, мать её…

С Леночкой мы теперь пьём кофе в культовом баре «Близнецы».

– А почему твоя жена всё лето в Ленинграде? – испытующе спрашивает девушка. – Мужчин нельзя оставлять так надолго одних, особенно на Юге… Нет, Володенька, сегодня к тебе не могу. Но обещаю подумать…

Нинка проходит мимо, глядя исподлобья, обиженно шипит:
– Ябеда!

Как заслужить прощение? Вручаю ей утром в кипарисовом тоннеле коробку шоколадного ассорти. Девочка в шоке:
– Это что, всё моё?!

Улыбаясь, смотрю Нинке вслед, поворачиваюсь и врезаюсь в бегущего Адмирала.
– Послушайте, молодой человек! – возмущённо вскрикивает старик.
– В отпуск едешь? – спрашивает Жорик. – Обязательно привези значков, каких у нас нет. Самых красивых, слышишь…

К Шурику я захаживаю вечерами в гости, слушаю рассказы о том, что в Римской империи Херсонес считался чем-то вроде нашего Магадана, сюда отправляли в ссылку опальных философов, политиков, военачальников, поэтов… «Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря» – это Бродский написал о Херсонесе. (Херсонес – историческая часть Севастополя. – Ред.)

А у Лёхи теперь башка не болит, и мы ходим в горы, раз-два в месяц, но впечатлений на всю жизнь.

Иду кипарисовым тоннелем с новенькими майорскими погонами на плечах…

Нинка скачет навстречу в школьной форме, смеясь, принимает на бегу шоколадку.

Леночка проходит мимо, здороваясь и улыбаясь уголками губ. У неё через две недели свадьба.

Мать ведёт за руку заметно подросшую Дочь и по-прежнему читает ей наставления. Выражение лица у Дщери такое, будто вот-вот выдернет руку и убежит, нет, даже улетит на метле куда угодно, подальше от материнской опеки…

Шурик завершил второе высшее образование и теперь в длительной экспедиции, роет морское дно где-то в Керчи.

– В отпуск едешь? – спрашивает Жорик. – Уже был? А в командировку? Привези иностранный значок, слышь, Володя. Привези!

Лёха лечит в госпитале афганскую контузию.

Адмирал семенит трусцой, меня не узнаёт.

Крановщик Ваня тащит на работу неизменную гирю, именно тащит, а не играючи, как прежде, несёт. Успевает мне рассказать, что, выходя из дома, надо всегда здороваться с Солнышком, и тогда день непременно сложится.

Шпиц тащит на поводке заметно подряхлевшую Сонечку.

Ихтиандра я больше не встречу в кипарисовом тоннеле. Умер от цирроза, не послушавшись врача, с которым я его свёл…
Вчера прочёл: кипарисовое масло входило в состав бальзама для египетских мумий, а из древесины делали саркофаги и ещё крестики, чётки, иконы… При сильном ветре кипарисовые ветки поскрипывают, как старческие ревматические суставы.
Раньше я этого не замечал.

Подполковником иду на службу по кипарисовому тоннелю. Ловлю себя на мысли, что двадцать лет хожу по тоннелю, а ни разу не видел кипарисового цветка. Роман моей знакомой писательницы называется «Время цветения кипарисов». По сюжету это условный знак к действию, к изменению человеческой судьбы.

Через год истекает срок моей службы по выслуге лет, и я уеду. Но кипарисы в Питере не растут.

Нинка уже девушка, но с удовольствием принимает шоколадку.

– А ты когда с женой разведёшься? – спрашивает вдруг Нинка.
– Тебе-то что, егоза?
– А то, что окончу школу и выйду за тебя замуж!

А Сонечки со шпицем что-то давненько не видно…

И Лёха из госпиталя не вылезает. Болит и болит башка.

Потяжелевшая Мать идёт на работу одна. Говорят, её Дщерь учится в Московском университете.

Шурик защитил кандидатскую по археологии и теперь пишет книгу о крымских подводных артефактах.

Постаревший крановщик Ваня идёт навстречу одетый и без гири.

– Ты куда так часто пропадаешь? – спрашивает Жорик. – Я даже в части твоей спросил, где Володя, ответили – поехал на войну. А значки с войны где? Почему не привёз? У меня ни одного такого значка, чтобы с настоящей войны, нету!..

Леночку больше не встречаю. Знаю, вышла замуж, родила дочь, снимают квартиру на Северной стороне, там дешевле…

Адмирал обыденно и отрешённо семенит навстречу с мокрыми плавками в руке.

Иду по кипарисовой аллее. В свою бывшую контору, но уже в гости. Погон на мне нет: белая футболка и яркие бриджи – имидж скорее весёлого тинейджера, нежели военного пенсионера. В руке пакет с тремя бутылками шампанского.

Нинка тоже, как и Материна Дщерь, учится в Москве, говорят, собирается замуж.

– В отпуск поедешь? – спрашивает Жорик. – Ты уже в отпуске? А значок?.. Почему не привёз значок?

Ах да, прости, забыл…

Издалека Жорик кажется тем же молодым и невинным местечковым дурачком, и только вплотную, в упор, проступают под гримом придурковатости черты стареющего мужчины с остановившейся в развитии душой.

Шурик начал работу над докторской, нырять теперь ездит в Италию и Грецию.

Мимо деловито семенит Адмирал с мокрыми плавками в пергаментном кулачке. Только теперь понимаю – Адмирал должен, обязан бежать, а если он вдруг остановится, сразу умрёт.

На работе от коллег я узнаю, что Сонечка умерла от инсульта после того, как помер от старости её верный шпиц.

Полжизни провела в пути между домом и поликлиникой.

Лёха долго лечил башку, а умер скоротечно от острого лейкоза. Незадолго до смерти Лёха нашёл в районе Большой Ялты ущелье, до сих пор не отмеченное ни на одной карте, – сквозную трещину в горе, по которой можно выйти с яйлы прямо на Южный берег.

Ещё рассказали, что Мать лежит в городской больнице в предынфарктном состоянии, потому что Дщерь, не доучившись, сбежала из универа с каким-то мулатом в Парагвай.

Деда Ваня умер внезапно по дороге на работу. Три года ходил без гири, а тут с чего-то взял и понёс. Донёс до троллейбусной остановки, опустился на скамейку и умер.

Леночку я повстречал спустя неделю в центре города… И мы опять пошли в «Близнецы», только теперь этот бар назывался по-другому. Располневшая красотка рассказала, что разводится с мужем и возвращается с ребёнком к маме. На прощание Леночка дрогнувшим голосом сказала, что если бы можно было всё вернуть, она бы ко мне тогда поехала…

Два года назад случилось снова прогуляться по кипарисовому тоннелю. Навстречу, ритмично помахивая мокрыми плавками, пробежал, как бы в параллельном пространстве, отставной Адмирал. И больше никого…

Спросил у коллег, что с Жориком. Ответили – попал под туристический автобус.

Ещё узнал, Нинка, не доучившись, уходит в декретный отпуск.

Мать хворает на пенсии и на работу не ходит. Дщерь в Парагвае развелась, переехала в Сальвадор к другому мулату.

А про Ленку коллеги мои не помнят, говорят, такая красотка тут не хаживала, это плод моего писательского воображения…

Люди исчезли. Кипарисы остались на месте. Кипарис вообще-то величают кладбищенским сторожем, может быть потому, что дерево это красивое и печальное.