Моя бывшая
10.07.2018 15:46
Моя бывшаяКогда мы слышим признание «в моей жизни было много женщин», то ничуть не сомневаемся, что эти слова принадлежат мужчине. Но почему же именно мужчине? Что за гендерные стереотипы?

Лично я категорически с этим не согласна! И с гордостью заявляю: в моей жизни тоже было много женщин! Просто женщины в жизни женщины называются подругами.

Об одной своей женщине по имени Лёля я сейчас расскажу.

Мы познакомились с Лёлей на морском курорте, обе были ангельски хороши, загорелые, в лёгких цветастых платьях, Лёля – брюнетка, я – блондинка. Нас торжественно представили друг другу. Ну, то есть как представили…

– Лёля, познакомься, это Наташа… Лёля, будь добра, перестань ковырять болячку на коленке… Ну куда ты её в рот потащила!
– Наташа, и ты вынь палец из носа немедленно! Выплюни козявку и познакомься, это – Лёлечка.

Наши мамы мило болтали и с лёгкой досадой одёргивали нас, трёхлетних барышень с дурными манерами.

Следующая наша встреча с Лёлей произошла через пару лет. Случилось это в том же дворике южного городка, куда мамы привозили нас на лето к своим мамам. Я сидела на лавочке и увлечённо читала маленькую пухлую книжечку, временами хмурилась от прочитанного, временами смеялась, качала головой, то есть была полностью погружена в содержание… одним глазом, а вторым следила за реакцией Лёли, которая, в свою очередь, внимательно изучала меня, облокотившись на ствол пирамидального тополя.

Книжечка представляла собой справочник по высшей математике, её страницы изобиловали таблицами, цифрами и бог знает какими формулами. Мне нравилось демонстрировать окружающим, что я уже умею читать и даже могу критически относиться к прочитанному, к тому же мне страшно нравилась сама эта маленькая пухлая книжечка.

Лёля решилась и подошла ко мне, присмотрелась к обложке книги и с многозначительным видом перевернула её в моих руках. Оказалось, что я не только задиристо хохочу над построением графиков функций, но ещё и книжку держу вверх ногами.

В своё оправдание хочу сказать, что Лёля тоже ни черта не понимала в высшей математике, но какие-то буквы на обложке разбирала и преуспела в этом настолько, что уже к двенадцати годам была знакома со всеми основными произведениями русской и зарубежной классики. «У меня слабость к печатному слову», – без жеманства говорила Лёля. Особую слабость Лёля питала к Тургеневу, а себя она называла «тургеневской девушкой».
Такою Лёля и была в свои двенадцать-тринадцать лет – замкнутой умной девочкой, скрывавшаей от грубого мира своё пылкое романтическое сердце, никого из сверстников она не впускала в свой таинственный мир, но по каким-то причинам избрала меня подругой.

Именно с двенадцати лет мы стали дружить с ней осознанно. Каждый учебный год от лета до лета Лёля жила с родителями в далёком северном городе, где ей было тоскливо и одиноко. Одноклассники не понимали её тонкой души и странностей поведения, из-за вечных насмешек Лёля приучилась ходить с идеально прямой спиной и гордо вздёрнутым подбородком, отчего её считали надменной стервозиной.

Лёле очень доставалось от товарищей по школе. Но и в жарком южном городке, куда она приезжала к бабушке на каникулы, ей доставалось не меньше. Однако она умела так строго посмотреть и так ответить обидчикам, что её опасались.

Мне, приезжей столичной фифе, тоже доставалось в южном дворике; иногда мне устраивали бойкоты мои же вчерашние подружки – за то, что я москвичка и нравилась местным мальчикам. Но, по счастью, бойкоты не длились долго, никаких особых зверств с публичным сжиганием чучела я не проходила, ограничивалось всё групповым игнорированием и хихиканьем за спиной, а уже на следующий день мы с моими вчерашними врагами весело бегали на море, в киношку, играли в «кис-мяу» и «казаков-разбойников».

В общем-то, мы были нормальные и хорошие ребята. Правда, однажды со мной действительно поступили жестоко.

Уж не знаю, что рассердило девочек в этот раз – мои новые разноцветные пластмассовые браслеты или признание в любви самого популярного мальчика во дворе, но девчонки шли за мной по двору со злым хихиканьем, от их компании отделилась мелкая сестричка моей подружки Таньки. Подбежав, она от души полосонула острым осколком бутылки по моей голой ноге.

Я даже не вскрикнула и не заплакала, я ошарашенно смотрела на глубокую кровоточившую рану на икре и растерянно хлопала глазами. Девки, кажется, и сами перепугались.

Тогда Лёли во дворе не было, а когда я ей рассказала эту историю, зелёные глаза гневно сверкнули и она прошипела:
– Ну всё, завтра они у меня получат!
– Лёлька, не надо! – взмолилась я. – Их много. Ты что, драться с ними собираешься?
– Нет, не драться, – сурово сказала Лёля. – Я тебе говорила, что моя мама почти колдунья? Если она кому-нибудь что-нибудь пожелает, это тут же исполняется. Я замечала и в себе эти способности…

Не знаю, что там наколдовала Лёля, но на следующий день, когда мы всей компанией сидели в беседке и играли в «да и нет не говорите, чёрно-белое не носите», мелкая сестра Таньки кружилась у подъездов в какой-то только ей ведомой игре, а потом, потеряв ориентацию в пространстве, с разбегу врезалась головой в дом, села на попу и заревела.

Нам всем её было очень жалко, она ведь была совсем маленькой.

Я посмотрела на Лёлю с ужасом.

И если Лёля запоминала все обиды и не прощала их, то я была беспечной, легче отходила после ссор и бойкотов. Подтянув носом слёзы, с искренностью весёлого щенка снова бросалась в жаркую дружбу со всеми. Лёля не одобряла моей беспринципности и ревновала к местным девчонкам. Я же с маниакальным упорством пыталась всех сдружить.

– Пошли со мной, я сейчас покажу тебе одно таинственное и волшебное место, про которое знаю только я, а теперь посвящу и тебя! – вдохновенно прошептала мне Лёля и под общие подозрительные взгляды вывела из беседки.

Мы покинули двор, и Лёля привела меня в аллею, что тянулась вдоль линии пляжа. Это была привычная аллея со старыми деревьями грецких орехов, пирамидальными тополями и высокими акациями с большими спиралевидными стручками, из которых мы выковыривали молодые сладкие семена и лакомились ими, как нежным зелёным горошком. Отдыхающие и местные ходили по этой аллее толпами, кто по делам, кто на пляж, ничего особенного в этом месте не было и быть не могло.

– Это магическое место, – тихо говорила Лёля. – Здесь в ветвях прячутся морские эльфы. По ночам, когда все люди расходятся по домам, они выбираются из зарослей, ловят небесные звёзды и растворяют их в море. Ты же видела, как светится море по ночам? Это делают они. Однажды я говорила с ними и теперь знаю тайну: там, на дне, возле пирса, спит морской дракон, он спит уже тысячу лет и вот-вот должен проснуться, может быть, даже этим летом. Тогда гигантское цунами накроет город, и он станет новой Атлантидой, все дома уйдут под воду, у избранных горожан прорежутся жабры на спине, остальные погибнут…

Лёля говорила так серьёзно, с таким огнём в зелёных глазах, что я не смела ей не верить.

На следующее утро бабушка отправила меня с бидоном к молочной цистерне на центральном пляже. У подъезда уже караулила Лёля, она тоже была с бидоном и вся пылала гневом.

– Ты предатель? – яростно спросила она.
– Лёлька, что случилось? – от её слов меня встряхнуло, словно землетрясением.
– Я тебе одной открыла это место на аллее! Это знали только мы с тобой, это только наше место, а теперь об этом знают все девки! – еле сдерживая ярость, говорила Лёля.
– Лёль, но это место знают все горожане, мы все там ходим по сто раз в день, – оправдывалась я. – Про дракона я не сказала и про потоп тоже, хотя мне жалко, что все потонут. Я только про эльфов, что они растворяют звёзды в море… Это же так красиво…
– Ладно, – смягчилась Лёля, – в следующий раз я хорошо подумаю, прежде чем открывать тебе тайные знания… Я ведь потомок древнего и великого племени майя. Ты замечала, как я хожу? Ты ходишь, как все европейцы, перекатываясь с пятки на носок, а я, как индейцы, с носка на пятку и абсолютно бесшумно…

Надо ли говорит, что меня охватил священный ужас?

Лёля и впрямь была похожа на девушку из какого-то индейского племени: очень красиво сложённая, загорелая, узкобёдрая, фигурка словно вытянутая, прямые плечи и, главное, волосы – густые, идеально прямые, шёлковые, почти чёрные, длиной до самой попы, как у японок на модных настенных календарях. Зелёные глаза и тёмные брови вразлёт, а на щеке еле заметный шрам, о происхождении которого она всякий раз придумывала новую историю. Потрясающая внешность!

И поразительная мудрость в суждениях. Начитавшись там чего-то, написав несколько стихотворений, вдохновлённая своим и чужим творчеством, я однажды спросила её:
– Лёля, ты хотела бы, чтобы твой будущий ребёнок стал гением?
– Нет, – сухо ответила тринадцатилетняя Лёля, – я хотела бы, чтобы он был счастливым.

Юная Лёля была склонна не только к ярким высказываниям, но и к эпатажным поступкам. Однажды она просто перевернула сознание всех обитателей двора.

Большими модницами мы в свои тринадцать не были. Что можно найти на прилавках магазинов в восьмидесятые годы! Однако Лёля всегда выглядела красиво и необычно, её мама прекрасно шила и вязала крючком. Лёлю она одевала в ажурные кофточки и платья из гипюра с атласной подкладкой. Возможно, это было не дико модно, но утончённо и женственно. Свои роскошные длинные волосы Лёля завязывала тяжёлым узлом на затылке, демонстрируя высокую шею.

Но в тот раз она вышла во двор с распущенными волосами. Какая у неё была юбка, не помню, и никто не вспомнит, потому что все взгляды были прикованы к кофточке.

Кофточка кораллового цвета, связанная крючком, с большими ажурными дырами, почти сетка, была надета на абсолютно голую грудь, то есть без бюстгальтера.

Надо сказать, что мы были уже хорошо сформировавшимися девицами, все женские части тела у нас находились на своих местах, и это не просто бросалось в глаза, а громко кричало даже из-под плотных платьев и футболок. А тут такое!..

Объективно говоря, у Лёли была очень красивая грудь – идеальной формы, загорелая, выгодно контрастировавшая с коралловой сеткой кофточки. Это и правда выглядело сногсшибательно. Но наших мальчиков сшибала с ног, конечно, не цветовая гамма, не красота форм, а сам факт демонстрации голых сисек.

Девочки тоже разинули рты от безумного нахальства Лёли.

Лёля прекрасно осознавала всю провокационность своего бесстыжего дефиле, но шла по двору с идеально прямой спиной и гордо задранным подбородком, как прекрасная Малена в исполнении Моники Беллуччи.
Двор безмолвствовал.

Я до сих пор не знаю, что подвигло Лёлю на этот выход, но в этом точно не было сексуального подтекста, это был дерзкий вызов пуританскому обществу. Могу только догадываться, что, связав коралловую кофточку, мама Лёли примерила её на дочь без белья и сказала: «Как же красиво! Девочка моя, какая у тебя юная и роскошная грудь! Когда-то и у меня была такая. Жаль, что тебе так нельзя выйти во двор». И дерзкая Лёлька подумала: «Ах нельзя? Так я выйду!»

Мы с Лёлей очень сдружились. Круглый год, от лета до лета, отправляли друг другу настоящие бумажные письма с марками и штемпелями – каждую неделю, а то и чаще. Мы тосковали друг по другу, делились всеми девчачьими тайнами, писали собственные стихи и переписывали стихи великих поэтесс, открывали друг дружке новые книги, картины и фильмы, плакали от радости при получении писем и любили друг друга, как только могут любить юные романтические барышни, между которыми ещё не пробежала чёрная кошка женского соперничества.

Однажды Лёля в письме предложила мне желать друг другу доброго утра и спокойной ночи, вставая у окна в 7.30 и в 21.00. Она станет проделывать это каждый день в своём далёком северном городе, а я – в Москве. И мы будем едины в эти минуты, несмотря на расстояния.

Я с радостью поддержала идею.

Со стороны это было похоже на лёгкое помешательство, так и воспринимала его моя мама, два раза в сутки заставая меня бормочущей у окна, приложившей ладони к стеклу. Мы были так преданны друг другу, что даже приняли решения при новой встрече кровно побрататься, порезав себе руки и соединив нашу кровь.

Выпускные экзамены, поступление в учебные заведения, переезд Лёлиной семьи с Севера в Подмосковье и всякие житейские проблемы помешали нашим встречам, и пару лет мы не виделись. Но вот наконец созвонились и договорились о встрече в Москве, на станции метро «Комсомольская», в пять часов вечера. Нам уже исполнилось по семнадцать лет.

Наше волнение при встрече описать невозможно, мы пожирали друг друга глазами и говорили взахлёб.

– Ты уже куришь? – вдруг заговорщицки спросила Лёля.
– Пробовала, – смущённо ответила я.
– Я тоже, – призналась Лёля. – А ты… прости… ещё девушка?
– Да, – покраснела я. – А ты?
– Да! – с досадой ответила Лёля.

Лёля собиралась поступать в Москве на искусствоведческий факультет, рисовала она не очень, но блестяще разбиралась в живописи. Буквально болела ею. Особой страстью были импрессионисты, она могла разрыдаться в Пушкинском музее от переполнявших её чувств, стоя у полотен Ван Гога, Матисса и Гогена.

Я тоже любила импрессионистов, но мечтала поступить в театральный. Наши мамы как-то сговорились и решили, что, готовясь к поступлению в институт, Лёля поживёт у нас в Москве.

Это был упоительный год, насыщенный творчеством, женскими приключениями и хулиганством. В этот год нам никуда не удалось поступить, потому что отрывались мы с Лёлькой на всю катушку.

Я ввела её на свою территорию свободы, на Старый Арбат, где собирались разные музыканты, артисты, свободные художники и просто интересные личности. Это была не нынешняя рафинированно-туристическая улочка с матрёшками и сувенирами, а настоящий московский Монмартр, живой, дикий, неистовый. Жильцы арбатских домов поливали нас водой из окон, когда мы под гитару горланили рок-н-ролл, нас разгоняла милиция, мы подружились с музыкальной тусовкой из МАРХИ – знаменитого архитектурного института. Наша компания была отнюдь не подзаборной, «мархисты» оказались представителями золотой молодёжи, чьи папы и мамы занимали уважаемые должности, однако их дети лабали рок.

Помню, как мы с Лёлькой сходили на фильм «АССА» и вышли из кинозала переполненными впечатлениями. После финальной песни Цоя «Мы ждём перемен» нам требовался какой-нибудь сильный выплеск. Портвейна мы тогда не пили, в руках у одной из нас была стеклянная бутылка с кефиром, такая ещё советская, с алюминиевой крышечкой. Хулигански озираясь по сторонам, мы со всей дури разбили её об асфальт.

Настоящие хулиганы только посмеялись бы над нашим поступком, но мы были не настоящими хулиганками, мы по-прежнему оставались книжными девочками.

Однажды Лёлька не пришла ночевать и пропадала где-то двое суток. Позвонила мне из телефонного автомата и назначила встречу «на Гоголях», собираясь сообщить нечто очень важное. Я чувствовала, что она натворила какую-то фигню, и пришла на встречу в большом волнении.

Лёлька блестела глазами.

– Всё! Теперь я женщина!
– Дура! – отчаянно закричала я. – А как же я? Мы же вместе… мы же подруги…
– Сама ты дура, – засмеялась Лёлька. – Как ты себе представляешь это «вместе»? В этом деле нет подруг, ты бы ещё маму вспомнила!

Мы обнялись и расхохотались.

Лёлькин первый женский опыт не перешёл в роман с таинственным героем, и спустя какое-то время мы обе влюбились в одного парня из арбатской тусовки. Парень отдавал явное предпочтение теперь уже опытной женщине Лёле, и я страдала. Мы собрались к нему на дачу в компании с ещё одним «мархистом», который был влюблён в меня.

Ждали электричку, попивая чай в вокзальном буфете, и я мучительно пыталась привлечь внимание предмета нашей с Лёлькой любви, но ещё не владела искусством женского кокетства, манких жестов и слов, поэтому просто глупо и демонстративно высыпала себе в рот полную солонку столовской соли.

Чертыхаясь, меня долго пытались прополоскать буфетным чаем. Так между мной и Лёлей впервые пробежала чёрная кошка женского соперничества.

На даче я страдала ужасно, мои мучения усугубил портвейн, который мальчики захватили с собой. Пока они пели под гитару песни Гребенщикова, я тихо вышла из дома и побрела куда-то в ночь по просёлочной дороге.

Дорога привела меня к железнодорожным путям. Я тоже любила русскую классику и решила принять смерть от любовных страданий, как Анна Каренина. Легла головой на рельсы в ожидании электрички, но электрички всё не было, и, наплакавшись, я заснула.

По счастью, в движении электричек случился ночной перерыв, к рассвету стало совсем холодно и промозгло, мальчиковый портвейн выветрился из моей буйной головы, я обнаружила себя на рельсах и передумала становиться Анной Карениной. Дошла до платформы и уехала домой, в Москву. Дома меня ждали тёплая, любящая, очень взволнованная мама, горячий сладкий чай и ванна.
Лёлька приехала домой почти сразу за мной, орала на меня ужасно, говорила, что никто даже не целовался на даче, все ходили с фонариками и всю ночь искали меня по огородам.

Казалось, нашим приключениям не будет конца. Не всякие однополчане могут похвастать таким количеством совместных подвигов, которые выпали на наши головы, а откровенно говоря – которые мы сами искали на свои попы. Но наступило неминуемое взросление, наши пути всё чаще стали расходиться.

Лёлька вышла замуж и родила сына, я поступила на актёрский и тоже вышла замуж.

Лёлька развелась и вышла замуж снова, родив дочку. Я окончила ВГИК, развелась и снова вышла замуж, родив сына.

Какое-то время мы дружили семьями и стали такими приличными мамашками, что кто бы мог подумать!.. А потом Лёлька внезапно пропала. Совсем…

Моя приятельница Анна очень увлекается кундалини-йогой и каббалой, ездит с группами по святым местам, ходит на практики и медитации к каким-то гуру и вечно уговаривает меня присоединиться к ней, сделать фотоснимок моей ауры, узнать, какие чакры у меня развиты, а какие заблокированы. Я всегда активно сопротивлялась и отшучивалась. Но Анна не обижалась и продолжала рассказывать о своих новых духовных открытиях с такой страстью, что я согласилась сходить с ней на практику один разочек, просто из любопытства.

Мы сидели в каком-то бизнес-центре: длинный гулкий коридор, пластиковые стулья вдоль стен и пронумерованные двери кабинетов. На стульчиках вместе с нами сидело несколько женщин и один сильно загорелый мужчина в белой одежде, все они улыбались с отрешённым видом. У некоторых на запястья были повязаны красные шерстяные нити, мужчина в белом сосредоточенно перебирал пальцами чётки.

Все ждали своей очереди в кабинет под номером 23. Из-за стеклянно-матовых дверей просачивался аромат индийских благовоний.

– Это поразительная женщина! – вдохновенно нашёптывала мне Анна. – Она не только наш Учитель, она – ясновидящая! Если ты её попросишь, она раскроет тебе прошлое, настоящее и будущее.
– Ну, своё прошлое и настоящее я и так знаю, а в будущее заглядывать как-то страшноватенько, – нервно усмехнулась я.
– Не бойся, если она увидит дату твоей смерти, то ни за что не скажет, – ободрила меня эта оптимистка, – а вот о настоящем и прошлом у тебя может быть очень узкое и субъективное представление, а она расскажет то, что есть на самом деле.

Из-за стеклянно-матовых дверей послышались тихие женские всхлипы, переходившие в громкие рыдания. Я вопросительно посмотрела на Анну.

– Она точно не сообщает дату смерти?
– Я думаю, что это – бата, благословение, – с фанатическим блеском в глазах прошептала Анна. – На него часто бывает такая реакция, это форма катарсиса. Учительница входит в состояние медитации и, принимая информацию свыше, начитывает её человеку, посвящает в неё и указывает истинный путь.
– Ёшкин кот! – передёрнула я плечами.

Стеклянно-матовые двери приоткрылись, из 23-го кабинета в коридор выбежала зарёванная, но счастливая барышня.

– Пошли! – Анна решительно поднялась со стула. – Наша очередь, я тебя представлю… ну, как представлю…
– Торжественно, – подсказала я с улыбкой, увидев Учительницу, восседавшую на шёлковых подушках.

Комната оказалась совсем без мебели, в ней лишь стоял низкий столик. На нём были разложены круглые разноцветные камешки, дымились благовония, стояли маленькая фигурка Будды и портрет какого-то дядьки с бородой в чалме. Учительница посмотрела внимательно и сказала мягко, но властно:
– Ты выйди (это она обращалась к Анне), а ты (мне) – останься!

Анна сложила ладошки у подбородка, медленно поклонилась и покорно закрыла за собой дверь.

Учительница пригласила меня сесть на подушки. Мы долго и пристально смотрели друг на друга. Учительница улыбнулась.

– Что ты хочешь от меня узнать?
– Всё! – улыбнулась я в ответ.

Учительница поднялась с подушек и направилась к дверям, распахнула их и сообщила страждущим в коридоре:
– Сегодня больше ничего не будет, кроме счастья. Идите. Я напишу в группу, когда мы встретимся для занятий в следующий раз. Я посылаю вам свет и любовь, примите это с открытым сердцем.

Учительница затворила двери и вернулась на подушки.

– Ну, что я могу тебе сказать, дитя моё, – вздохнула Учительница. – Я знаю про тебя всё с трёхлетнего возраста, я знаю каждую родинку на твоём теле, каждую царапинку на душе. Я даже знаю, сколько раз ты чихаешь и как спишь на спине, закинув руки за голову и сложив ноги по-турецки. Но я не смогу быть объективной и отстранённой, потому что ты – это я.
– Как ты? – спросила я, глотая ком в горле. – Как дети? Как муж?
– Погиб, – Лёля несколько раз коротко втянула ноздрями воздух и длинно выдохнула ртом: «О-ом-м-м».

Я закрыла ладонями лицо и тихо всхлипнула. Её любимый муж до этого был моим любимым парнем.
– Испытывал новый квадроцикл. Опрокинулся назад. Позвоночник. Моментальная смерть. Дети в порядке. Живём на Самуи. Изредка приезжаю сюда, веду практику. А как ты?
– Ты же ясновидящая, – проглотила я накатившие слёзы. – Сама всё должна знать.
– Зелёный чай или…
– Или! – кивнула я.
– Тогда пошли в соседний бар в переулке, у меня здесь нет ничего, – сощурила Лёля свои зелёные глаза.

Мы говорили долго, взахлёб, перебивая друга, восторженно, как в детстве. Но наши пути разошлись навсегда, это было очевидно для обеих. Да пребудет с нами свет и любовь. Я очень любила тебя, Лёлька.

Наталия СТАРЫХ
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №27, июль 2018 года