Этим летом со мной произошла вот какая история. Получилось так, что где-то в июле я вдруг пересмотрел все фильмы замечательного режиссёра Андрея Тарковского. Начал почему-то с «Зеркала», а дальше – всё подряд: «Андрей Рублёв», «Солярис», «Сталкер» и прочее.

С «Зеркалом», кстати, у меня связано одно позорнейшее воспоминание. До сих пор стыдно. Наверное, это худший эпизод моей жизни.

Когда я учился на первом курсе, мой приятель Федя Чингаров по кличке Чингачгук достал билеты на «Зеркало». Забыл, в каком кинотеатре, кажется даже, в «Октябре» на Новом Арбате. Фильм был снят десятью годами раньше, но презентация всего запретного только начиналась. В 1983 году достать билеты на «Зеркало»… Сами понимаете.

Мало того что это было «Зеркало» Тарковского – перед началом фильма должна была выступать сама Маргарита Терехова, мой идеал (на то время) женской красоты.

Ну что может быть прекрасней, соблазнительней и сладостно-порочней леди Винтер, лживо признающейся в любви Д’Артаньяну-Боярскому?.. Это ж потаённая мечта любого советского подростка позднесоветской эпохи.

Вот мы с Чингачгуком и поехали смотреть «Зеркало».

Идём к метро «ВДНХ». Мимо винного. И вдруг видим – портвейн. Только что завезли. Грузовик отъезжает. И никакой очереди. Мы прямо синхронно с Чингачгуком протёрли глаза. Представляете? В одна тысяча девятьсот восемьдесят третьем году средь бела дня – винный, куча портвейна и ни одного человека! Сказка. Мираж.

Ну и вот. Мы с Чингачгуком, разумеется, берём «огнетушитель» (это портвейн «Кавказ»), тут же заходим на Стадион имени Мягкова, стремительно давим огнетушитель, напиваемся, что называется, до изумления и продолжаем путь в сторону «Зеркала» уже совсем в другом настроении. Летящей походкой… Дело, кстати, было в мае.

Приезжаем. На сцене красавица Маргарита Терехова. Рассказывает что-то о Тарковском, о съёмках, отвечает на записки из зала. Мы с Чингачгуком никакие. Напились, как леопарды. Сидим, оглядываемся, пытаемся, что называется, навести прицел.

Я говорю:
– Чингачгук, а тебе не кажется, что Рита слишком разговорилась?
– Кажется, Лисистрата, – меня так стали называть после того, как мы сдали историю античной литературы на первом курсе.
– Надо её остановить, Чингачгук, пока не поздно.
– Надо, Лисистрата.

И тут я нетвёрдой рукой достаю из внутреннего кармана куртки блокнот и ручку, отрываю листок и пишу: «Рита! Ты, конечно, роскошная баба. И рассказываешь интересно. Но пора закругляться. Харэ уже умничать. Давай уже фильм смотреть уже». И отправляю записку Тереховой. Пьяный идиот…

Всё-таки вот что значит гениальная актриса!

Когда она взяла и прочитала мою записку, у неё на лице не дрогнула ни одна жилка. Абсолютно спокойно, даже с какими-то особыми умиротворённо-философскими модуляциями, грудным, как все недра и омуты мира, голосом, она сказала:
– Дорогие друзья, здесь один из наших глубокоуважаемых зрителей вежливо, в самой изысканной форме намекает мне на то, что ему очень хочется поскорее начать смотреть картину. О, я слишком хорошо понимаю это справедливое нетерпение. Фильм Андрея Арсеньевича воистину чудесный!.. Всем огромное сердечное спасибо за внимание и – приятного просмотра. Особенно – автору этой в высшей степени куртуазной записки. До новых встреч.

Встала и под гром аплодисментов, как какая-нибудь царица Савская, вся рыже-золотистая, стройно-неприступная, вся сплошь в очах и персях, персях и очах, прошла поступью мудрой лани, возвращающейся с духовного водопоя, буквально в двух метрах от нас с Чингачгуком, обдав нас волной роз, жасмина и пачулей, ландыша, сосны и олеандра…

А мы с Чингачгуком, нервно дыша дешёвым перегаром, резко протрезвевшие, вдавились от позора и стыда в кресла, как две кнопки в старом чертановском лифте, и больше уже из них не выдавливались до конца сеанса.

Ужасная история! Можно было бы из неё соорудить рассказ «Как я обидел Маргариту Терехову». Но – стыдно.

С тех пор я, кажется, никогда никому не хамил. Надеюсь, что так. По крайней мере, старался.

«Зеркало» – хороший фильм, хотя многого я там не понимаю. И всё-таки больше всего мне нравится «Солярис». Тут тоже есть одна маленькая предыстория.

«Солярис» я впервые посмотрел тоже где-то в начале восьмидесятых, не помню, какой это был год. При не совсем обычных обстоятельствах.

На какой-то вечеринке я познакомился с неким Васей Именинниковым. Он был студентом Театрального училища имени Щепкина. При Малом театре. Учился Вася на курсе самого2 Михаила Царёва, тогда – главы Малого театра.

С Именинниковым мы как-то резко сдружились. Вася стал таскать меня по театрам с контрамарками без места. Помню, театра я наелся именно тогда. Потом охладел. Настоящего театра – мало, театральщины – завались.

И вот однажды Вася пригласил меня, как Чингачгук на «Зеркало», на просмотр «Соляриса» в Малом. С последующим обсуждением фильма студентами Царёва с самим Царёвым.

Фильм тогда произвёл на меня сильное, хотя и очень неоднозначное, впечатление, особенно то, как Крис никак не мог отделаться от Хари.

Ладно. Просмотрели «Солярис». Зажигается свет. Сидит Царёв. Молчание. Царёв, после долгой густой паузы, слегка грассируя на «р»:
– Не понимаю… Не понимаю… Что это? Какое-то ухо волосатое (он произнёс «вауасатое»)… какой-то карлик… Я вообще терпеть не могу карликов… Не понимаю… Не понимаю… Зачем нам эти карлики, эти уши «вауасатые»… Не понимаю… Не понимаю…

Встал и вышел. Всё. Обсуждение было закончено.

Там действительно есть эпизоды с карликом и волосатым ухом. Я тоже – не очень понимаю. Вернее – совсем не. Но – проехали. Возвращаясь в наши дни.

И так, в июле я пересмотрел фильмы Тарковского, в том числе «Солярис». И поехал на дачу.

На даче у нас есть соседи – через три участка от нашего. Семья Ветрянкиных. У них трое детей, а кроме того две кошки и две собаки. На даче они живут круглый год и ездят на работу отсюда. Дети ещё маленькие. Есть бабушки, няни. Словом, у Ветрянкиных всё в порядке.

В августе Ветрянкины решили поехать в Крым. А нас, отпустив на волю бабушек и нянь, попросили последить за животными. С этого места, как любят повторять следователи в российских детективных сериалах, поподробнее. О животных.

Во-первых, у Ветрянкиных есть маленькая дворняжка – Зинка. С помойки. Беленькая с длинными белёсыми ресницами, такая слегка психованная раздолбайка. Есть такой собачий (и не только собачий) тип.

Во-вторых, котёнок Твиксик. Тоже беленький, с абсолютно философским характером. В прошлой жизни он явно был Буддой. Или будет Буддой в следующей.

Его называют и Твиксиком, и Чипсиком, и Сникерсом, и Баксиком, и Памперсом. Как угодно. Он всё равно ни на одну из кличек не отзывается.

Если не ошибаюсь, это Веничка Ерофеев заметил, что котам очень подходят в качестве кличек названия лекарств. Кот Пирамидон. Кот Валидол. Кот Цитрамон. Или: кот Цетрин, кот Гастал… Также и в качестве роскошных женских имён могут выступать такие слова, как: Гарантия (чем хуже Констанции?), Доктрина, Коллегия, Эмансипация, Иллюстрация и тому подобные. Но это так, к слову.

Значит, котёнок Твиксик.

В-третьих, кошка Берта. Пожилое жирное млекопитающее, которое или ест, или спит.

И, наконец, крупная сеттериха Хиллари, названная в честь сами понимаете кого.

Схема была выработана следующая. Зинка и Твиксик переселяются к нам. Как мелкое зло. Они вообще очень дружат, спят вместе и целый день могут играть друг с другом. А Берту и Хиллари мы ходили кормить раз в день в дом Ветрянкиных.

С Бертой проблем не возникало. Она ела и спала. А вот с Хиллари всё сложнее.

Участок у Ветрянкиных – тридцать соток. Забор из рабицы. Каждый божий день Хиллари норовила подкапывать забор в новом месте и убегать. Каждый раз Ветрянкин-старший латал подкопы, но тщетно. А отпускать Хиллари с участка опасно. Кругом куча собак, в том числе бездомных.

Поселить Хиллари у нас было невозможно. Она перекапывала все грядки и вытворяла чёрт знает что. У Ветрянкиных – просто газон. А у нас – «хозяйство». Хиллари и редиска – две вещи несовместные. А уж тем более Хиллари и огурцы.

Ветрянкины уехали. Мы взяли Твиксика и Зинку. Каждый день аккуратно ходили кормить Берту и Хиллари.

Но тут-то и началось.

Вы помните «Солярис»? Солярис – это планета-океан, где материализуются человеческие мысли, будь то сладкие мечты или жуткие кошмары. К главному герою Крису Кельвину приходит его умершая возлюбленная Хари. Он всячески хочет отделаться от неё, но это невозможно. Он запирает её в комнате, а она продирается к нему сквозь стальную дверь. Он отправляет её в космос на ракете, она возвращается. Потому что отделаться от собственных грёз и кошмаров невозможно.

На второй день после отъезда Ветрянкиных, под вечер, я задремал в гамаке. И вдруг почувствовал, что кто-то дышит мне в лицо. Я открыл глаза и увидел большой розовый язык с серебряной сосулькой слюны. Это была Хиллари.

Она крутила хвостом и как бы говорила:
– Это я, Крис, твоя Хари, я люблю тебя, Крис… Крис, не бросай меня… Мы будем счастливы, Крис.

Я взял Хиллари-Хари за ошейник и отвёл на участок Ветрянкиных. Тщательно изучил забор. Нашёл подкоп. Хороший подкоп. Качественный. Если постараться, я бы сам в него пролез. Долго чесал репу, наконец нашёл старый ржавый таз, заткнул им дыру, вколотил для надёжности в землю пару солидных кольев. Накормил Хиллари и ушёл. Хиллари повиляла мне вслед хвостом, как бы говоря:
– Куда ты, Крис?.. Крис, зачем ты бросаешь меня? Вернись, Крис!..

Ночью было душно. Я спал на веранде с открытой дверью. В полночь большой тёплый и мокрый язык нежно лизнул моё лицо – от кадыка до чёлки. Потом ещё раз – от уха до уха. Дальше – от левой скулы до правого виска. И – для симметрии – от левого виска до правой скулы. Как бы прорисовав на моём лице британский флаг. Протерев лицо подушкой, я взял фонарик в правую руку, ошейник Хиллари вместе с Хиллари – в левую и пошёл искать подкоп.

Ночью с фонариком, согласитесь, искать подкоп (да ещё на чужом участке) труднее, чем днём при свете солнца. Но я нашёл его. Добротный, основательный подкоп. Я завалил его старой бочкой для сжигания мусора. Бочку припёр кирпичами и пошёл спать. Было темно, я не видел мою хвостатую Хари, но чувствовал спиной, что она виляет хвостом, как бы говоря:
– Всё равно ты мой, Крис!.. Моя любовь сильнее, чем твои идиотские бочки и тазы. Я приду к тебе, Крис!.. Крис, запомни: любовь бессмертна.

Я забылся тяжёлым сном. Утром сквозь золотисто-малахитовую рябь солнца, пробивавшуюся через закрытые веки, и отрывистые выкрики просыпавшихся птиц, похожие на звуки нежных поцелуев, я почувствовал на своей груди нечто большое, тяжёлое, мокрое и волосатое. Это была лапа. Хвост Хари-Хиллари стучал об пол, как молот, забивающий сваю.

– Вот я, Крис… Всю ночь я думала о тебе. Ведь и ты думал обо мне, Крис?
– Да, я думал о тебе всю ночь, Хари…

Я в ужасе осознал, что вслух отвечаю собаке, которая молча пыхтела своей мокрой лазоревой пастью.

– Конечно, ты ведь любишь меня, Крис?..
– Да, я люблю тебя, Хил… Хари.
– О, как я рада, Крис! Сейчас, Крис, ты опять попытаешься избавиться от меня. Ты завалишь мой подкоп вон тем старым мангалом, который ржавеет возле сарая.

Она посмотрела в окно. Я, как в кошмарном сне, проследил за её взглядом и действительно увидел старый мангал.

– Прихвати его, Крис. У Ветрянкиных уже практически не осталось никаких предметов, которыми можно закрывать мои подкопы. Подкопы моей любви к тебе, Крис… А у тебя на участке, Крис, куча всякого ненужного барахла. Ты ведь у меня такой жадный, в смысле – хозяйственный, Крис. Бери же меня за ошейник, Крис (я так люблю, когда ты ведёшь меня за ошейник своей сильной и одновременно нежной рукой, Крис!), и веди меня на участок к Ветрянкиным. И не забудь мангал.

Когда, завалив мангалом очередную дыру под рабицей, я уходил обратно, мотавшийся хвост моей Хари говорил:
– До встречи, Крис, любимый. Я, так и быть, сегодня приду к тебе вечером. Выспись, любовь моя, хорошенько днём. И заранее сними с мансарды старое кресло. Оно всё равно рассохлось и никуда не годится. А дыру в заборе, пожалуй, закроет. И ещё, Крис: когда через две недели Ветрянкины всё-таки приедут из Крыма, заклинаю тебя: закажи контейнер для мусора и выкинь, наконец, всё это дерьмо, которое накопилось за эти сорок лет. Нельзя же быть таким Плюшкиным, Крис! Ты уже охренел со своим скопидомством, Крис, милый мой. Обещаешь заказать контейнер?
– Обещаю, Хари.
– Он недорогой, Крис, всего шесть с половиной тысяч за доставку и потом плюс по двести рублей в день. Я думаю, дня за три ты соберёшь контейнер. Шесть с половиной плюс шестьсот. Итого семь сто. Так ты закажешь контейнер, Крис?
– Закажу, Хари.
– До встречи, солнце моё!

Через две недели по периметру участка Ветрянкиных лежала куча всякого барахла. Я очень сильно похудел. Был давно небрит. Зато по совету Хари выкинул несколько дырявых маек, стал есть по утрам кашу вместо бутерброда с сервелатом. А когда приехали Ветрянкины, вызвал-таки контейнер для мусора. Туда же пошло и всё то, что заваливало подкопы Хар… Хиллари. А Ветрянкин наконец-то забетонировал весь периметр своего участка.

В Москве я ещё долго просыпался, как говорится, в холодном поту: мне снилось, что снова пришла моя Хари-Хиллари и говорит:
– Это снова я, Крис. Ты так и не дописал статью для «Вестника МГУ»? Какая же ты ленивая тварь, любовь моя. Лежит, как кастрированный боров, а в декабре твоё переизбрание. Милый, вставай и пиши статью. Слышишь меня, Крис? А заодно, кстати, постриги себе уши. Они ужасно «вауасатые». А заодно и помой. У тебя, наверное, там давно пробки. Хочешь, я промою тебе уши, любимый? Ты меня слышишь?
– Слышу, Хари.
– Ну так вставай и стриги уши.
– Отстань.
– У-у-у… Да ты совсем озверел, любовь моя.
– Отзынь.
– Не отзыну, любимый мой, потому что я безумно люблю тебя, Крис… А ты, Крис, любишь меня?
– Люблю.
– Безумно?
– Да безумно, безумно…

И так далее.

В следующем августе Ветрянкины планируют отдыхать в Турции. Я очень надеюсь на качество бетона.