– Так что ты и есть мой папа, – Лизавета сидит на соседнем кресле и выуживает из пакетика очередной орешек кешью. – Но мне от тебя ничего особенного не надо, у меня ведь другой папа есть, а захочу, и ещё один будет.

Эта девочка только что провела со мной внезапный сеанс психоанализа, совмещённый с практикумом по арифметике с использованием четырёхзначных чисел.

– Кстати, с чего ты взяла, что у нас с Ритой, мамой твоей?..

Лизавета поворачивается и смотрит на меня в упор:
– А у кого с ней не было?
– У меня и не было. Я в ту былинную пору в армии служил.
– В армии? – на лице Лизаветы отражается работа мысли. – И что? Она приезжала к тебе в часть, там всё и получилось.
– Бред, ребёнок! Ко мне в часть? Это невозможно. Моя часть на Курильских островах была, её бы туда просто не пустили, – я поймал себя на том, что всё-таки разволновался.
– Пустили-пустили, кто ж её не пустит! Ты что, маму не знаешь? – она хохочет, и я вижу кусочки орехов, застрявшие у неё под брекетами.

Лизавета – дочка моей однокурсницы. Ей 16 лет, но выглядит младше, поскольку не пользуется косметикой, как её подружки. На косметику у Лизаветы аллергия, поэтому она лишь слегка подкрашивает тушью ресницы.

– И прекрати ты на маму наговаривать, – говорю ей. – Что на тебя вдруг нашло?
– Это переходный возраст. Самоутверждаюсь, стараюсь показать себя самостоятельной, а заодно практикуюсь в психологии.

Я понимаю, что она не всерьёз относится к своим утверждениям, и слегка успокаиваюсь. Вообще, странное ощущение, когда взрослая девушка заявляет, что она твоя дочь. Это даже приятно. Это значит, что они пока ещё замечают тебя, пусть и таким экстравагантным образом. Но пройдёт лет десять, и в их мире уже не останется для тебя ни времени в телефоне, ни места за столом.

В комнату с чайником входит Маргарита. Дочь, пусть это и звучит банально, – её слегка подновлённая копия. Хотя глаза не мамины – в Ритиных глазах даже в юности такие бесенята не водились. А у Лизаветы их столько, что порою кажется, будто она слегка косит.

– Лизка, брысь к себе! Мы курить будем, тебе нюхать незачем.

Девочка вскакивает с кресла, хватает со стола печенье и прыжками покидает комнату.

– Гена скоро придёт, уже звонил с работы. Дождёмся его и поужинаем.

Маргарита закуривает и начинает листать книгу, которую я принёс. Она закутана в коричневый пуховый платок, концы его заправлены в джинсы. В квартире холодно, отопление отключили из-за аварии, а ветер с залива свистит во всех щелях. Я сижу и смотрю, как тонкие сквознячки разгоняют дым.

В этой квартире я бывал в детстве, мы с родителями приходили к дяде Серёже и тёте Гале. Сергей Александрович работал вместе с отцом ещё в Севастополе, куда оба попали по распределению. Правда, Серёга-гопник – так его называла мама – окончил МГУ, а папа – ЛГУ. Однажды на своём дне рождения дядя Серёжа напился и рухнул спать в Риткиной комнате, а моя мама вместе с тётей Галей написали ему зелёнкой на мускулистой груди «Хочу хлеба и женщин». Ритка на них жутко обиделась и аккуратно, чтобы не разбудить папу, смывала надпись, макая свёрнутый носовой платок в миску с мыльной водой.

В конце восьмидесятых тётя Галя решила, что нужно всей семьёй уезжать в Израиль. Всё уже было готово, большую часть мебели продали, книги раздали друзьям и буквально сидели на чемоданах, как вдруг дядя Серёжа неожиданно объявил, что никуда не едет, поскольку не может оставить маленького ребёнка одного с матерью – оказалось, он уже года три умудрялся жить на две семьи. Произошёл скандал, свидетелями которого, в числе прочих, стали и мои родители, и родители моего приятеля Генки. Дядя Серёжа ушёл, хлопнув дверью, тётя Галя разбила об пол телевизор «Таурас», а Маргарита сообщила, что в таком случае она тоже никуда не едет и останется в Ленинграде присматривать за папой.

С мужем тётя Галя после этого не общалась; она улетала в Вену через Москву, но тот даже проводить в аэропорт не приехал. На регистрации Рита стояла в обнимку с мамой среди чемоданов, обе казались маленькими и потерянными. Ясно было, что тёте Гале совершенно не хочется уезжать, и она бы, наверное, с великой радостью осталась, будь всё так, как прежде.

Генка трезвонит в дверь, хотя у него есть ключ. Он так делает всегда, если приходит домой позже жены. Возможно, ему приятно, когда кто-то открывает изнутри, а может быть, это просто деликатно срабатывает инстинкт самозащиты от возможных стрессов. Лизавета проскакивает мимо нас в прихожую, громыхает замком. Слышен её радостный визг.

– Мне тут Лизка целую теорию выдала, что она моя дочь, – говорю я и испытующе смотрю на Маргариту.
– Значит, она тебя уже успела эпатировать. На днях Лёшка заходил, так у него, бедного, аж икота началась.
– Лёшка? Это мысль.
– Прекрати, ты знаешь, что Лёшка мне как брат.
– А я?
– И ты как брат. Только ты младший, а Лёшка старший. И Генка – брат, но ещё и муж. Ему хватило ума раньше всех вас сделать мне предложение.

Генка входит в комнату. Мы с ним обнимаемся, хлопаем друг друга по плечам. Генка низкий, но широкоплечий, у него непомерно развита грудная клетка – от занятий греблей в детстве. С ним мы познакомились раньше, чем с Ритой и Лёшкой, родители отдали нас в один кружок при Дворце пионеров. Вначале мы подрались, потом снова подрались, затем собирались драться в третий раз, но передумали и подружились на всю жизнь.

– Ну что, как процесс установления отцовства? – Генка улыбнулся во весь рот. – Пора нам всем заняться воспитанием этой сукиной дочки. Совершенно не желает учиться, а ей на следующий год поступать.
– О как! Ты откуда знаешь?
– Лёшка сегодня звонил, всё у меня что-то выпытывал, пока я его к стенке не припёр. Он и раскололся. Думаю, поскольку сегодня тебе должна была открыть Лизавета, тебя тоже зачислили в папаши. Я прав?
– Как раз с Ритой это обсуждаем.
– А нечего обсуждать, надо воспитывать ребёнка. Или вот что: купи ты ей ролики, а то я всё не соберусь.

Мы сидим за столом втроём. Лизавета таскает с кухни разогретые голубцы. Наливаем по маленькой, стараясь не спугнуть весельем ноябрь. Рита рассказывает о своём токсикозе во время беременности. Кровь с Генкой у них оказалась какая-то несовместимая, и потому врачи вообще запрещали ей двигаться. Она лежала на кровати семь месяцев, а продукты ей привозила новая папина жена. Генка в то время как раз был в армии, и я, и Лёшка – все мы были в армии, писали друг другу письма и мечтали, что вернёмся и женимся на Ритке. Кто первый вернётся, тот и женится. Но Генка был отличником боевой и политической подготовки, поэтому вернулся раньше. А мы с Лёшкой – как раз к свадьбе.

Но я всё равно куплю Лизавете ролики. Хорошие ролики, самые лучшие.