Был у меня в ранние школьные годы приятель из соседнего подъезда, Дима Лейбов. Мальчик из семьи весьма строгих правил, где всем заправляла бабушка – домом, мамой, папой, самим Димой и всеми семейными связями вплоть до того, с кем внук играл во дворе.

В начале учебного года у Димы случился день рождения. Бабушка решила устроить праздник и велела пригласить домой ребят по заранее составленному списку. Именно из этого списка, как теперь понимаю, и предполагалось одобрить для Димы друзей на будущее. В список попали далеко не все, с кем общался Дима, а лишь избранные. Лично я – благодаря тому, что учился вместе с ним в музыкальной школе. Именинник играл на флейте, а я занимался по классу фортепьяно.

Придя домой, сказал маме, что иду на день рождения, и отправился к ящику с игрушками выбирать подарок. Это оказалось непросто. Всякий раз, выудив со дна ящика очередную сломанную, забытую и ненужную хламину, я мгновенно понимал, как много хорошего с ней связано. И уже не мог с этим «добром» расстаться. Мрачнел, настроение портилось. Хотелось позвонить Диме, мило извиниться и сказаться больным. Видит бог, лучше бы я так и поступил!

Но мама отправила папу в магазин за подарком. Папа всегда ответственно подходил к делу, он поехал в «Детский мир» и привёз для Димы не что-нибудь, а дартс, чудом занесённый в московский магазин перед перестройкой. Игрушку-мечту.

Можете представить, что творилось в душе среднестатистического советского ребёнка при виде американского дартса! Такого яркого, блестящего, из настоящего пробкового дерева, с медными дротиками с разноцветным оперением. Подарочек водрузили на высокий шкаф, а бедный советский ребёнок полночи просидел под шкафом и провыл, что так нечестно.

Наутро я засобирался в гости: съел кашу, вымыл шею и надел чистую рубашку, чем ввёл родителей в ступор и ловко отвлёк от текущей повестки. В качестве подарка Диме я тихонько прихватил спёртый ночью из бабушкиной комнаты антикварный барометр, по размеру и форме напоминавший американскую коробку. И молча направился к двери в надежде, что дартс так и пролежит тихонько на шкафу, пока не вернусь из гостей, а там уже будет поздно пить боржоми. И всё шло по плану, но в последний момент мама обратила внимание, в какой грязный пакет уложен подарок… В общем, я погорел.

Сказать, что на день рождения я отправился в прескверном расположении духа – значит сильно разбавить краски: мой хитрый план провалился, я зря вымыл шею, расстроил маму, получил дрозда от папы и бабушки, вдобавок дедушка – коммунист и фронтовик – провёл со мной политзанятие. Теперь я тащил дартс Диме, внутренне вопя о несправедливости мироздания.

Дверь открыл именинник. Как сейчас помню: с пышной курчавой шевелюрой, в белых брючках, рубашечке с коротким рукавом и галстуке-бабочке. Дима широко улыбнулся и пригласил меня скорее войти. Он был до безобразия приличен и настолько светел и радостен, что я дал слабину и вручил-таки ему треклятый подарок.

Праздник вела Димина бабушка. Сначала виновник торжества влез на табуретку и принялся звонко читать стихи, а все дети его слушали, поглядывая на угощение. Мне тогда в первый и последний раз пришлось наблюдать вживую ребёнка, декламировавшего с табуретки. Стало жалко Диму. И ещё я думал о дартсе.

Спустившись со своего пьедестала, именинник взял флейту и принялся играть что-то очень длинное, плаксивое и занудное. Гости ёрзали на диванчике и косились друг на друга. Наконец Дима доиграл, и всех пустили к столу. Бабушка распоряжалась, наливала чай и раскладывала сладости, а сама внимательно следила за тем, как изголодавшиеся дети ведут себя за столом. В результате некоторые из тех, кто сдал экзамен на восхищение Димиными талантами, провалили тест на этикет.

Затем были музыкальные и литературные конкурсы, шарады, ребусы и какие-то ещё салонные игры, полностью исключавшие беготню. Все дети участвовали, бабушка вела и наблюдала. В результате из числа кандидатов в друзья были исключены как недотянувшие до её стандартов образования и воспитанности, так и вполне воспитанные, но шибко умные дети, сообщавшие ответ раньше Димы.

В итоге кандидат остался всего один – я. Потому что, во-первых, пока Дима читал стихи и играл на флейте, смотрел на него в упор, не мигая, а бабушка решила, что я поражен его искусством. Во-вторых, почти ничего не ел – кусок не лез мне в горло, но бабушка подумала, что я скромный. Ну, и в играх и конкурсах участвовал на автомате, лишь изредка брякая правильные ответы. Понятно, что это бабушке тоже понравилось.

Ах, как она ошибалась! Жадность, густо замешанная на зависти, уже взяла верх. Я ненавидел Диму и хотел одного – уничтожить этого воспитанного, опрятного и радостного мальчика, укравшего мой подарок, мой дартс.

Дело тем временем близилось к развязке – за окном темнело, и дети засобирались по домам. Я понял – надо что-то делать, иначе через десять минут выйду в эту дверь, она закроется за мной, и дартс будет потерян навсегда! Но как объяснить такому ботанику в бабочке и его бабушке, что хочешь забрать свой подарок обратно? Это верх неприличия. Выход один: затеять драку и спровоцировать Диму самого завопить: «Мы больше не друзья, забирай свой подарок – он мне не нужен».

Я не сомневался, что из схватки с хрупким Димой выйду победителем, а остальные гости будут молча смотреть, как мутузят их товарища. Так оно, в общем, и произошло. Я надавал имениннику тумаков, забрал подарок и ушёл домой, навсегда закрыв за собой дверь в его дом. Ни один хороший мальчик не вступился за Диму. А ведь такое было бы абсолютно невозможно, составь его бабушка список приглашённых из дворовых пацанов.

На этом для Димы урок был окончен, для меня же – только начинался. Когда вернулся домой с дартсом, там сидела мама. Выслушав мой гордый рассказ, как я сражался за своё добро, она тихо вздохнула. Так она поступала только в тех случаях, когда с кем-либо из её детей случалась не просто неудача, а тотальная и непоправимая катастрофа. В этот вздох было вложено достаточно информации, чтобы я выкинул проклятый дартс на помойку, прямо в коробке, и никогда в жизни больше не придавал вещам такого значения. На большее – вернуться к Диме и извиниться – меня не хватило ни тогда, ни потом. Но мамин вздох я запомнил на всю жизнь.

У этой истории есть эпилог. Много лет спустя, уже в студенческие годы, я возвращался домой поздно вечером и наткнулся в тёмном дворе на двух знакомых пацанов, Костика и Вову, – сыновей грузчиков-алкашей с мелкооптовой базы. Костик и Вова с седьмого (и последнего в их жизни) класса промышляли гоп-стопом. В ту ночь они уже хорошо поддали и явно искали себе новую жертву. Меня они побаивались, а вот показавшегося за мной из тёмной арки худосочного Диму Лейбова – нисколько.

– Оп-па! Смари, носатый этот идёт! – привлёк внимание товарища Костик.
– Ага. Надо тормознуть его, чё, – ответил Вова. – Ща его разведём, и по пивасику. Это ж они все, носатые, страну развалили, и ходят тут, как у ся дома. Так и батя говорит. И ты, Тоха, давай с нами!

Последняя фраза была обращена уже ко мне.

Посмотрел я тогда на Диму: вот идёт он себе со своей шевелюрой, опять в строго отглаженных брючках, в жилеточке и с нотной папкой под мышкой, опутанный всякими нравственными ограничениями и правилами приличия. Прётся ночью один через дворы и ни о чём не думает, балда.

А затем взглянул на Костика и Вову, ограниченных исключительно физиологическими потребностями и необходимостью их удовлетворять. А это и есть тот идеал, к которому я на дне рождения столь настойчиво стремился. Посмотрел, подумал и попросил Костика и Вову больше никогда в жизни к этому кудрявому ни по какому поводу не обращаться. Для верности отметелил обоих и уложил спать за гаражи.

Но Дима об этом так и не узнал – прошёл себе домой спокойно и без всяких приключений. А через некоторое время он переехал. Куда-то в Беэр-Шеву, кажется. Ну, и бог с ним.