Мой тридцатипятилетний приятель по прозвищу Мишутка, с виду увалень, а по сути стопроцентный мачо, успешно подвизается в пластической хирургии. Сидим мы с Мишуткой в кафе, ужинаем. Я, как стопроцентный лирик, о девушках говорю… Мишутка, как матёрый гризли, жуёт и молчит. И надо же было договориться до того, что через месяц я поеду в Крым, а у меня хирургические проблемы: две маленькие папилломки… Можно, конечно, поехать и так, но…

Мишутка не дослушал, положил вилку на стол и кратко подытожил:
– Пойдём!
– Куда? – недоумённо спросил я с полным ртом.
– Отрежу. Прямо сейчас. Пошли!..
– Погоди… Сегодня пятница… Завтра мы собирались в сауну, а в воскресенье на залив… И потом, мне надо собраться с духом, подвести итоги…
– Девушка! Рассчитайте нас! – Мишутка меня уже не слышал.

Расплатившись за ужин, мы вернулись в клинику, которая находилась неподалёку, и там приятель без всякой сестры, без ассистента и наркоза, решительно «отрезал» мне всё, что посчитал лишним.

Покусывая губы под лазерным скальпелем, я вспомнил, как увольнялся из Вооружённых сил и проходил по этому поводу углублённую диспансеризацию. Известный флотский хирург (тоже приятель и тоже стопроцентный мачо!) обнаружил у меня даже не грыжу, а просто намёк на расширение пахового канала.

– Насколько мне известно, ты собираешься вести активный образ жизни, а не выращивать килу на дачном участке? – спросил доктор и, не успел я кивнуть в знак согласия, подытожил: – Сегодня пятница. В понедельник в восемь утра натощак быть в отделении.

Я начал отчаянно бубнить, что в субботу мы идём на яхте вдоль мыса Айя, а в воскресенье я дежурю и законный отгул в понедельник хотел бы употребить на…

Хирург стукнул кулаком по столу, давая знать, что разговор закончен, а в понедельник он мне всё «отрезал», вернее, сделал пластику пахового канала, за что я ему благодарен до сих пор. У меня действительно нет времени на то, чтобы «ходить по врачам».

– Ну нельзя же так о хирургах! – обиженно воскликнул уважаемый в стране профессор. – Это, батенька, чистой воды гипербола, гротеск! Больного надо понаблюдать, над ним надо подумать…

Случилось так, что через месяц я притащил к нему на консультацию свою давнюю знакомую. Что-то у неё побаливало три недели кряду внизу живота. Она решила ко мне обратиться, и я обрадовался: думаю, покажу её профессору, профессор подумает, понаблюдает…

Вердикт светила был подобен кавалерийской атаке: резать немедленно!

Наш морской факультет Военно-медицинской академии готовил хирургов для атомных подводных лодок. Хирургами стали не все, но… «Надел чёрные штаны (в смысле морскую форму) – всегда будь готов оперировать!» – говорил наш преподаватель и спрашивал по полной.

А мы и сами старались, лезли из кожи вон. К этому располагала сама атмосфера кафедры, в коридорах которой висели портреты легендарных корифеев и наших нынешних преподавателей. Этот оперировал прободную язву в надводном положении при волнении моря в четыре балла, этот, будучи в отпуске, ушил в сельской больничке колотую рану сердца, этот и вовсе прооперировал на подлодке сам себя…
В счастливый выпускной год мы хвастались не количеством денежных знаков или посещённых стран, не должностями и наградами, не шикарными авто и юными подружками… Мы щеголяли друг перед другом количеством самостоятельно сделанной аппендэктомии! (Удаление аппендикса. – Ред.) Оперблок огромной клинической больницы на полгода стал моим домом. Утро начиналось с конференции, сказочно непохожей на армейские построения, операции сменяли занятия, напоминавшие дружеские чаепития в ординаторской, потом я мчался в гастроном и на деньги, собранные заступившей ночной сменой, покупал конфеты, печенья, чаи, тортики… Вечером можно было поспать три-четыре часа в кабинете заведующего, на диване в ординаторской, в комнате отдыха у сестричек… Выспавшись, я обнаруживал, что мои брюки кто-то успел заботливо погладить, а ещё постирать тельняшку, подшить белоснежный воротничок на «слюнявчик» бушлата… В общем, это была семья!..

А потом наступала ночь, где срочную операцию сменяла спонтанная безалкогольная дискотека, и потом – опять операция. И был ещё робкий флирт в затемнённой комнате отдыха, прерванный предрассветным вызовом в приёмное отделение, и на утреннюю конференцию мы приходили порой от операционного стола, и клевали носами на занятиях, и наш куратор варил крепчайший кофе, назидательно повторяя: «Хирургия – адская, проклятая специальность!.. Семью, дом, любовь, хобби, отдых – всё это вам заменит собой госпожа Хирургия. Тысячу раз подумай, прежде чем выбрать эту даму!..»

Спустя год наш куратор развёлся, женился на молодой ординаторше и уехал в тихий губернский городок, где возглавил хирургическую кафедру. Поговаривали, что первая жена не выдержала адских ритмов работы супруга.

И не только ритмов. Характеров! Уволившись в запас, знаменитый хирург профессор Z. продолжал захаживать в кабинет к своему преемнику, частенько допоздна там задерживался, и не только за чаем. В один из таких вечеров в кабинет ворвалась, сопя от негодования, разъярённая сорокалетняя толстая дочь профессора.

– Папа! – вскричала она. – Ты ведь знаешь, что тебе нельзя пить! Ты себя убиваешь! Ты нас убиваешь! Ты нас позоришь! Немедленно марш домой!
– Доченька! – отвечал старый профессор, опрокинув в рот остатки коньяка. – Боже мой, доченька! Как же я хотел, чтобы твоя мама сделала аборт… Как же я хотел!..

Недавно мне повезло прочесть неизданный дневник хирургического светила, корифея, мушкетёра скальпеля и мэтра всех времён… Великий Хирург, стоящий в одном ряду с Пироговым, писал о своём времени, не жалея ни окружающих, ни себя.

О соратниках мэтр отзывался резко: «Этот – каин, со студенческих лет строчащий доносы, тот – никудышний оператор, будучи начальником кафедры, слинял в отпуск во время сессии. Этот – мздоимец, та – воровка-клептоманка, которая в звании доцента попалась на краже в ординаторской… А у этого (тоже Великого Хирурга!) жена – «базарная хабалка», нажралась на банкете, испортила мужьям вечер… А про этого – «это ж надо – дожить до шестидесяти лет и быть такой сволочью, чтобы на учёном совете тебе закатили сорок чёрных шаров из сорока возможных!..» (Чёрными и белыми шарами традиционно голосуют учёные, по поводу диссертации своего коллеги. – Ред.)

И это – о корифеях отечественной хирургии, о легендарных учёных, академиках, генералах, чьи портреты украшали стены наших кафедр, чьи имена красовались в Большой и Медицинской энциклопедиях!

Мэтр и сам не был подарком: стоило неуклюжему ординатору что-нибудь задеть в операционной у него за спиной, или даже просто кашлянуть, или скрипнуть паркетом (у мэтра в довоенной операционной был паркетный пол!), стоило ему хоть как-нибудь отвлечь на себя в неподходящее время взор Светила – и юноша мог, не теряя времени, не дожидаясь приказа об отчислении, идти в отдел кадров за обходным листом. При этом у мэтра любой больной, даже спившийся Шариков, был «батенькой» и «голубчиком»… И не дай бог, чтобы мэтр, заявившись в клинику с утра пораньше, обнаруживал какие-то упущения в ведении послеоперационных больных.

Ухаживать за больными учил и наш куратор. «Отрезать человеку фрагмент пищеварительной системы – это даже не полдела, – поучал профессор за чашкой чая. – Послеоперационного больного надо выхаживать, и хирург не должен от этого увиливать».

Куратор всегда приходил в отделение за час до начала рабочего дня и лично осматривал всех послеоперационных больных.

Однажды в ночь с пятницы на субботу мы с Гошей прооперировали в городской больнице какого-то алкаша, а в воскресенье приехали посмотреть «своего» больного, перевязать, узнать, как он себя чувствует.

Дежурный хирург сидел в ординаторской и играл в подкидного дурака с анестезиологом. Узнав, зачем мы приехали, доктор едва не уронил очки в чашку с чаем.

– Да вы о…ели, парни! В воскресенье тащиться полтора часа через весь город, чтобы заниматься каким-то бомжарой?! Он вам брат? Сват? Может, он денег вам отвалил? Ах, вас профессор этому учит! Ничего. Вот получите дипломы, поработаете чуток, и всё пройдёт.

– Хочешь ассистировать самому Д.? – спросил меня однокашник Гоша, и в тот же день мы отправились в академическую клинику травматологии. Оказывается, Гоша сумел разузнать за неделю вперёд график уникальной операции и «застолбить» место ассистента. Профессор Д. славился в стране непревзойдённым умением сшивать под микроскопом разорванные нервы и сухожилия.

Операция показалась адом: хирург вдохновенно трудился, а мы тупо держали операционные крючки. Пот катился градом из-под шапочки на глаза, жутко чесалась губа под операционной маской, на нас грозно покрикивала операционная сестра, и другая, которая поила нас в перерыве прямо из горлышка кофейника горячим какао, тоже покрикивала, чтоб не касались ничего стерильными руками… Но зато нам дали по очереди поглядеть в микроскоп на итоги шестичасового труда, и это впечатлило!

– Хочешь ассистировать самому Н.? – снова спросил меня Гоша.

Профессор Н. был настолько знаменитым проктологом, что ему прощалась даже старческая чудаковатость. В тот день оперировали больного по поводу хронического выпадения прямой кишки. Перед тем как сделать разрез, профессор несколько минут «игрался»: тыкал пальцем в выпадающую кишку, вправлял её обратно… Через несколько секунд кишка непослушно вываливалась наружу. «Вот проказница! – тихо хихикал проктолог и снова вправлял. – Вот проказница – выпадает и выпадает! А мы её сейчас сделаем! Мы ей покажем!..» И действительно, сделал ювелирно, на славу.

Много лет спустя, в Афганистане, мне поневоле пришлось помогать ночью хирургам медсанбата обрабатывать большой поток раненых.
– Ух ты! – воскликнул командир медроты, едва взглянув на технику моего шва. – Да это же почерк самого С! Ты его ученик? Чего же ты, брат, с такими задатками в хирургии не остался?

Профессор С. вёл у нас госпитальную хирургию. Тактика у светила была такая – намеренно отставать на одно занятие. Профессор буквально кормил нас с ложечки тщательно разжёванными знаниями, но с единственным условием – «попробуй только не рассказать завтра то, что я с таким терпением впихивал в тебя вчера!»

В ночь перед экзаменом меня переклинило. Нет, я не стал тупо перечитывать конспекты профессора С. в десятый раз, я просто взял и пошёл на день рождения к милой студентке по имени Танечка. Когда гости разошлись, мы с Танечкой пошли на Неву, посмотреть, как в белой ночи разводят и сводят мосты. Потом я проводил Танечку домой, не поспав ни минуты, приехал на экзамен и даже успел вытащить билет, но тут оказалось, что зачётную книжку… я забыл в общежитии. Это было чистейшей воды святотатством!

Профессор С. выгнал меня за дверь, но тут же вышел следом, больно ткнул кулаком в бок и прошептал:
– Не будь ты моим любимцем, вкатил бы «неуд»! Это же верх расп…дяйства! Джомолунгма!.. Марш за зачёткой! И… поспи пару часиков… Ровно в тринадцать я тебя жду. Ровно в тринадцать!..

В тринадцать часов я снова вошёл в кабинет профессора, вошёл последним из нашей группы. Светило благосклонно выслушало мой ответ и задало единственный дополнительный вопрос:
– Девка хоть достойная была?
– Достойная, – вздохнул я.
Профессор размашисто расписался в зачётке и молвил:
– Иди, досыпай…
Суровый профессор С. поставил мне «отлично», чтобы десять лет спустя в афганском Кандагаре меня узнали по его хирургическому почерку!

А ещё мы с однокашником Витей по прозвищу Леший вкалывали ночами в «пьяной травме». Заштатную больничку Вите рекомендовал лично профессор П., снабдил рекомендательной запиской и напутствовал так: «Хотите набивать руку? Езжайте в «пьяную травму». На кафедре вам самостоятельно такого делать не позволят. Тренируйтесь на алкашах!..»

Об этом можно написать повесть, а может, и целый роман! «Пьяная травма» жила фронтовой жизнью. Покалеченный питерский пролетариат свозили сюда десятками, а в день получки – сотнями, прямо как с поля боя.

Документов у алкашей не спрашивали, да и не было у них документов. Хронически поддатый санитар Яша рисовал пациентам зелёнкой на лбу номера. Из перевязочной то и дело звучало: «Тело номер восемнадцать на стол!» Тут же мы с Витей Лешим подхватывали пациента номер восемнадцать и волокли в перевязочную. Дежурный хирург бегло оценивал тяжесть повреждения. «Тяжёлых» отправлял наверх, в нейрохирургию, «средними» занимался сам, «лёгких» отдавал нам. Алкашей штопали без новокаина и анальгина. Иные при этом даже не просыпались, иные пели: «Вдо-о-о-ль по Питерско-о-о-й!..» – иные (немногие) начинали буянить и драться. Таких с помощью санитара Яши привязывали к гинекологическому креслу, окатывали ведром ледяной воды – и снова на стол.

А наутро, ровно в семь, Яша распахивал дверь и поджопниками вышибал «штопаных» на улицу. Мужики с зелёными номерами на лбах понуро брели в ближайший сквер дожидаться пивной бочки, которую привозили туда аккурат к девяти утра. От тех, кто попадал в «пьяную травму» повторно, мы узнали, что сей ритуал называется у питерских алкашей «встреча выпускников»…

Через год мы с Витей Лешим оказались по случаю на межвузовской клинической конференции в солидной ленинградской клинике, где демонстрировали больного с громадным нарывом на щеке.

– Ну-с! – иезуитски вопрошал профессор из Первого мединститута. – Ну-с-с, уважаемые коллеги, каков ваш вердикт и что будем делать?
Очевидно, профессору не понравилось циничное выражение лица Вити Лешего, Витя всегда взирал на мир с брезгливо оттопыренной нижней губой. Профессор ткнул Витю пальцем в грудь.
– Ну-с-с, хотя бы вы. Что будем делать с больным?
– Проткнём фуфло! – уверенно ответил Витя, что на языке «пьяной травмы» означало «вскроем абсцесс на лице».
Негодованию светила не было предела.
– Что за лексикон?! А вот я сейчас посмотрю! – визгливо орал он. – Я посмотрю, как вы это сделаете, и не дай вам бог, не дай вам бог!.. Нет, что за лексикон?!
Витя сделал всё что положено, сделал правильно и уверенно, сделал так, как не сделали бы в этой больнице иные доктора, не говоря уже о студентах.
– Мдя-я-я-с-с, – сказал профессор. – Пятый курс? Где ж вы, уважаемый, научились так лихо работать? В «пьяной травме-е-с-с-с»???!!!

Витя Леший стал доктором наук и уважаемым хирургом. Долгое время в его коллекции хранились портреты спящих алкашей: синие рыла с зелёными номерами на лбах. Вот он, тернистый путь в элитную хирургию! Витя – циник и аскет, будучи учёным, он до сих пор запросто может загнуть спич в стиле «пьяной травмы»…

Но вот он сидит в партере Мариинского театра и чувствует, как вибрирует в кармане пиджака телефон.

– Витенька, родненький, помоги! – отчаянно кричит в трубку подруга юности. – Муж лежит четвёртые сутки в больнице. Пришла к нему, а он умирает, белый весь…

Витя встаёт и уходит из театра. На своём стареньком «Форде» он приезжает в «истребительную» больницу в выходной день, смотреть совершенно незнакомого человека, матом орёт на персонал, забирает больного в свою клинику, оперирует ночью, спасает от массивного внутреннего кровотечения…

– Вовочка! – кричит в телефонную трубку подруга Витиной юности несколько дней спустя. – Вовочка, миленький, подскажи, что подарить Вите? Он моего Васю с того света вытащил! Что значит «спроси сама»? Я его спросила, а он меня матом послал!.. Так и сказал: иди ты, Светка, в п…ду!

– Он такой! – уважительно произнёс я и, чтобы не рассмеяться, повесил трубку.

Древняя поговорка гласит: «Хирург должен иметь глаз орла, силу льва, а сердце женщины». Спустя много лет наш однокурсник, окончивший «параллельно» вокальное отделение консерватории, написал и спел на юбилейной курсовой встрече ставший нетленным хит:

Кафедра первой и вечной любви –
Боль моя и стихия!
С нами бессонные ночи твои –
Госпожа Хирургия!

И неплаксивые мужики прослезились за банкетным столом.