– Олег, ваше детство прошло в атмосфере творчества и веселья. Кто был его инициатором?
– Капустники устраивал в основном папа, а мама в них участвовала. Поскольку родители первыми из всей компании получили квартиру, по выходным вся молодёжь собиралась у них. Дурачились, одевались то пограничниками с собаками, то легионерами. Помню, как однажды мама, заткнув за пояс мои игрушечные пистолеты, танцевала на столе, изображая разбойницу из «Бременских музыкантов». Или, допустим, папа сходит на рыбалку, наловит раков – и гости приходят на раков.

– Интересно, вас воспитывали в строгости?
– Мне особо ничего не запрещали и никогда на меня не давили. Я сам искал всякие драмкружки, в которые хотел ходить. Правда, в бокс меня отец отвёл – к своему знакомому тренеру.

– Умение постоять за себя вам пригодилось?
– Все пацаны дерутся, и я не исключение. Тамбов, в котором прошло моё детство, – хулиганский город. Пару раз мне пригодилась эта наука, но лучше до такого не доводить. Драться я не люблю.

– Интересно, кем вы мечтали стать, когда были маленьким?
– В детском садике мечтал стать клоуном. Я ненавидел скуку и постоянно всех веселил, особенно если объявляли карантин и все грустили. Например, однажды взял деревянную шайбу, надел её на палку, вышел в центр комнаты и сказал: «Это граната. Если никто не будет смеяться, я эту гранату сейчас взорву».

– И что же дети?
– Никто, конечно, не засмеялся. Я замахнулся, шайба слетела с палки и разбила окно. Окно было огромное, осколков получилось много. Они сверкали на солнышке, по стенам летали солнечные зайчики, и дети начали смеяться. Меня же в наказание поставили к батарее. Тогда я позвал своего друга и сказал: «Передай всем, кто смеялся над зайчиками, что с ними я больше не дружу». Стоять в углу и смотреть, как другие веселятся, очень обидно. Так я понял, что клоун – профессия неблагодарная, и сообщил маме, что буду артистом.

– Как отреагировала мама?
– Сказала, что все в детстве мечтали стать артистами… Лучше бы она этого не говорила, потому что я понял – у родителей в своё время не получилось. Значит, я обязательно должен стать артистом.

– Они с отцом действительно хотели стать артистами?
– Да нет, отец всю жизнь мечтал писать картины, что он, собственно, и делал – на пенсии только этим и жил. Даже стал членом Международного союза художников. В последние годы жизни у папы каждый год проходили персональные выставки – и в Тамбове, и в Москве.

– Это была его профессия?
– Нет, любимое дело. Мы до самой папиной смерти не знали, что он работал в секретной организации, занимался космосом. Даже маме ничего не говорил – не имел права.

– Хоть на одной папиной картине изображён космос?
– Нет. Папа писал замечательные пейзажи и акварели. Много картин сейчас висит у нас дома.

– А мама чем занималась в юности?
– Мама окончила Грозненский нефтяной институт. Во время войны её взяли на воспитание в приёмную семью, так она оказалась в Тамбове. А поскольку у неё отличное образование, стала подниматься всё выше и выше.

– Родители хотели для вас карьеры архитектора?
– Да, мама очень этого хотела. Её папа был военачальником, и до войны они жили на границе с Польшей, в особняке с витой лестницей… Мама говорила: «Станешь архитектором – построишь мне дом с такой же витой лестницей, которая была в моём детстве».

– Построили?
– Дом построил мой отец. За две недели. Сам. Веранду сделал при мне за день. Энергетика у него была сумасшедшая.

– Вы помните, как и когда приняли серьёзное решение стать актёром?
– Обдуманные и взвешенные решения – это не обо мне. В моей жизни всё происходит спонтанно. Я занимался театром с четвёртого класса, мы ставили спектакли, и я просто не представлял себе, что могу стать кем-то другим.

– Кого играли?
– Я играл и Принца в «Золушке», и графа Вишенку в «Чиполлино». (Улыбается.)

– Как решились ехать в Москву поступать?
– Поступать в Москву я ездил с восьмого класса, чтобы проверить общий уровень. Я прекрасно понимал: Тамбов – это Тамбов, Москва – это Москва. И поскольку были всякие конкурсы чтецов, начал активно учиться. До этого я читать стихи вслух не любил, а потом узнал, что победителям дают призы, и пошёл читать.

– И что же, давали?
– Да. Я пошёл в библиотеку, взял книжку Симонова, прочёл одно стихотворение, вся комиссия расплакалась – и я победил. Призом стала поездка на Всероссийский конкурс.

– Когда приехали поступать, куда прошли по конкурсу?
–  В ГИТИС меня не взяли, во МХАТе я тоже пролетел, но меня брали в «Щуку» и «Щепку». Я выбрал «Щепку».

– Друзья посоветовали?
– Нет, я никогда не слушаю чужих советов. В «Щепке» мне понравились студенты-старшекурсники. Они были очень доброжелательные, без всяких понтов, а в других вузах студенты уже считали себя состоявшимися артистами.

– Вы сразу поняли, что оказались на своём месте?
– Это было сложно. Меня даже хотели выгнать из института за то, что я спорил с педагогами. Мне не нравилось, как меня заставляли играть.

– А чего хотели вы?
– Я быстро понял, что заниматься нужно собой, делать себя. И если ты сам интересен как личность, то и на сцене, и на экране на тебя интересно смотреть.

– Кем подрабатывали, пока учились?
– На четвёртом курсе я работал в варьете у Бори Моисеева. На нас и Райкин приходил смотреть, и Пугачёва. Это было первое ночное варьете в Москве, я стал очень богатым студентом. (Улыбается.) А так – был и грузчиком, и манекенщиком в Центральном доме моделей на Кузнецком Мосту, и мойщиком подъездов, и мойщиком посуды в кафе, и дворником, и табельщиком второго разряда, а также в трёх местах преподавал сценическое движение – у меня был сертификат на преподавание.

– Что заставляло вас мести улицы, если была возможность работать по профессии?
– Дворником я работал в Щепкинском училище. Двор никто не убирал, и пока его не завалило снегом, меня на эту работу не брали, хотя я неоднократно просился. Ставка дворника – двадцать рублей, нормальные деньги. Почему бы их не заработать? А когда снегом завалило территорию так, что к кухне не смогли подъехать машины, меня вечером назначили на эту должность, и я до двух часов ночи разгребал дорогу.

– Что купили на заработанные деньги?
– Новые кожаные перчатки. Но я и до этого зарабатывал, мог себе позволить нормально одеваться.

– Были – я шил их сам. Перед поездкой в Москву сшил себе две пары джинсов. Самыми понтовыми были клешёные джинсы из зелёного дерматина, в обтяжку. Увидев их, Юрий Соломин спросил: «Что это?» «Мне больше нечего надеть!» – развёл я руками. «Чтобы это было в последний раз!» – предупредил он. Больше я их не надевал.

– Вы только себе джинсы шили?
– Нет, не только. Возвращаешься в общежитие часа в два ночи с работы, а там сидит однокурсник, держит ткань и говорит: «Мне завтра на день рождения идти. Поможешь?» «Ложись спать», – говорил я ему, а утром, проснувшись, он находил у своей кровати новые джинсы.

– Вы наверняка неплохо на этом зарабатывали.
– Ну что вы, это было просто так. Мама потом приезжала и узнавала сшитые мной джинсы, в которых студенты ходили по институту. (Улыбается.)

– А первые серьёзные деньги как заработали?
– Будучи студентом второго курса, я в качестве каскадёра поехал в Выборг на съёмки фильма «Россия молодая». Хорошо заработал и во время каникул вернулся домой с подарками и деньгами. Запер родителей в спальне, а сам разложил в гостиной на пианино деньги и подарки, а потом пригласил родителей. Мама увидела стопку червонцев и закричала: «Кого ты ограбил?»

– Каскадёрские навыки с тех пор вам пригождались?
– Если в кадре не видно, что я сам выполняю трюк, то его, конечно, делает дублёр. А когда лицо видно – значит, работаю сам. Так, в «Стервятниках» всю картину отработал за рулём супер-«МАЗа». Десять дней до начала съёмок выходил в рейсы, чтобы научиться управлять этой махиной.

– В картине «Несокрушимый», которая вышла на экраны, вы тоже трюки самостоятельно выполняли?
– У меня там небольшая роль – играю механика танка. Особых трюков не выполняю, разве что один – когда мой герой спасает бойца, которому гусеницей танка затягивает руку. Было довольно опасно, ведь все детали танка очень тяжёлые. Мы не ожидали, что будет так трудно. Я вообще не понимаю, как наши во время войны управляли этими машинами.

– На съёмочной площадке были настоящие танки или муляжи?
– На площадке были настоящие танки, это невероятная мощь. У нас работали консультанты, ребята-танкисты, которые объясняли, как общаться с такой серьёзной техникой.

– За рулём танка посидеть удалось?
– Нет, я водил только БТР – это несложно. Вести танк очень опасно, даже не для тебя, поскольку ты внутри, а для тех, кто снаружи, потому что ты можешь банально не заметить человека. Я стараюсь не браться за то, чем в совершенстве не владею.

– А вот оружием вы прекрасно владеете.
– С этим проблем у меня нет. На даче была секция метания холодного оружия, которую я сам и организовал. На «России молодой» меня научили драться на саблях.

– Травмы случались?
– Серьёзных травм не было. Вообще, травмы обычно происходят из-за чьей-нибудь глупости. Например, на съёмках «Фаната» так называемый каскадёр должен был подставить мне под удар две руки, а я подъёмом ноги должен был ударить его как бы в лицо. А он вместо рук подставил два локтя… Нога опухла моментально, даже в кадре можно заметить, что я хромаю. На «Стервятниках» я улетел на машине в кювет – хорошо, что был пристёгнут. На «Дряни» сломал ногу, прыгнув и неправильно присев… Но у меня низкий болевой порог, я почти не чувствую боли, поэтому сломанная нога не помешала играть в театре.

– Сцена лечит?
– Да, безусловно. Театр – это наркотик, большего кайфа, чем на сцене, не испытываешь нигде. Потому что всё живое, только сегодня, только сейчас. К своему 55-летнему юбилею я поставил спектакль «Доктор знает всё», который мы сыграли в Театре Ермоловой. Это современная комедия, которая позволяет и посмеяться, и задуматься над тем, кто мы есть.

– Насколько часто вы склонны об этом задумываться?
– Я совсем не философ. Живу как чувствую и давно перестал спрашивать, сколько людям лет. Среди моих друзей есть как очень молодые ребята, так и люди, которые старше меня. Мне безумно дорог Сергей Юрьевич Юрский, который звонил после выхода каждой моей премьеры и оценивал мою работу. Потом я предложил ему сняться, и это было потрясающее время. Он удивительный человек, целая эпоха.

– Я считаю, что ребёнку не нужно ничего специально вдалбливать. Есть только ты и твой собственный пример. Нужно самому совершать поступки, за которые не стыдно. Я умею дружить, я никогда никого не продал и не предал. Сын видит, как я работаю, он часто приезжает ко мне на съёмочную площадку.

– Он снимается в вашей картине «Смерть шпионам»?
– Нет, он простой рабочий съёмочной группы. На час раньше меня приезжает, на час позже уезжает, никаких поблажек от меня не получает. По крайней мере, он понимает, как зарабатываются деньги.

– Неужели вы не могли сразу дать ему хорошее место?
– У меня есть друзья – владельцы ресторанов. Сын мог пойти к ним официантом, получать хорошие чаевые. Но он сам захотел устроиться ко мне простым рабочим. Ему девятнадцать лет, он в том возрасте, когда может самостоятельно выбирать свой путь.

– Ваш сын когда-нибудь снимался в кино?
– Моя картина «Next-2» начинается с сына. Помните мальчика, который бежит по полю и кричит: «Папа!»? Это мой сын. Но ему это было абсолютно неинтересно, он то и дело спрашивал: «Всё, я могу идти?»

– Оказывается, вы сентиментальны.
– Ну конечно, я же романтик. (Улыбается.) До сих пор верю, что добро победит зло.

– Расскажите о вашем младшем сыне Максиме – он похож на вас?
– Он очень похож на моего отца – энергетикой, улыбкой. Уже сейчас понятно, что растёт творческая личность, потому что, как обезьянка, всё повторяет и копирует. То поёт, то танцует, то изображает телефонный разговор, то лечит нас, потому что мы все больные, а он доктор. (Улыбается.) В общем, постоянно в разных образах.

– Как вы с Максимом проводите свободное время?
– По ситуации. Например, я жарю мясо, а ребёнок стоит рядом и смотрит, как горят угольки и летят искры. Вообще это Максим меня развлекает, а не я его. Он заводила и режиссёр. Когда приходят гости, хватает их за руки и тащит играть. Те, кто остаётся ночевать, с утра стараются сбежать пораньше, чтобы Макс их не нашёл. (Улыбается.)

– Случается, что сыну достаётся от папы за детские шалости?
– Нет. До пяти лет с ребёнком нужно общаться как с богом, – ничего не запрещать. С пяти до четырнадцати – как с рабом. А после четырнадцати – как с другом. Пока мы общаемся с Максом как с богом, поэтому дом в разрухе: стены изрисованы, посуда перебита, в общем, всё как положено.

– Вы хотели бы и его снять в своём фильме?
– Конечно. Всему своё время. Заставлять не стану, но если Максим захочет, всё будет.

– Вы дважды отец – не хотите снять что-нибудь для детей или про детей?
– Мой самый первый фильм – «Милый Эп» – как раз о подростках. Эта была дань детству, школе, первой любви. Повестью, по которой снят фильм, в моё время зачитывались все школьники. Я восемь троек в четверти получил, потому что читал её, перечитывал и в конце концов чуть ли не наизусть выучил.

– Это было давно, а сейчас не хотите снять кино для подростков?
– Я снял сказку «Молодой Волкодав», но мой собственный ребёнок – старший сын, который тогда был маленьким, – в восторг от неё не пришёл. (Улыбается.) Помню, как я ехал куда-то на машине, мне позвонила мама и попросила успокоить Даниила. С ним случилась истерика из-за сцены, в которой мой герой погибает. Сын, заливаясь слезами, кричал в трубку: «Папа! Тебя убили!» Вообще, конечно, сказки – это прекрасно. Были бы сценарии…

– У вас в детстве была любимая книга?
– «Три мушкетёра», естественно! Потому что Лион Фейхтвангер, которого мама дала мне, восьмилетнему, не особенно зашёл. (Улыбается.) Так же как и «Зеркало» Тарковского, которое школьником я посмотрел раз десять, но так и не понял, что там происходит. «Мушкетёров» же зачитал до дыр.

– Вы Максиму вслух читаете иногда, пока он сам не умеет?
– Иногда читаю. Но сын больше на картинки смотрит, ему важен сам процесс, нравится, что папа рядом.

– Папа читает как актёр – на разные голоса?
– Папа читает как обычный папа, который очень хочет спать. (Улыбается.)

– Я вообще об этом не задумываюсь. Даже не помню, сколько мне точно лет – пятьдесят пять или пятьдесят шесть. Не знаю, как переделываться. Поменять джинсы и майку на костюм-тройку, отрастить бороду и начать курить трубку? Нет, к этому я пока не готов.