Ох, как я сегодня устала. Впрочем, это можно сказать и о вчера, и о завтра. Усталость непроходящая. С самого раннего утра и до позднего вечера. Только откроешь глаза – сразу наваливается куча разных дел, больших и маленьких, и никак нельзя их отложить. Подружка говорит:
– Забей. Отдыхай. Поживи для себя.

Но я не могу. Это физически невозможно. Если плюнешь и не выполнишь план на день, всё навалится на тебя завтра вдобавок к текущим хлопотам. Судите сами.

В пять подъём. Умываюсь, причёсываюсь, на пузо фартук, на голову платок. Понеслась разогревать на газовой плите воду для хлебной закваски. Пока она греется, затапливаю дровяную печь. И хорошо, когда заранее принесена из колодца вода и с вечера заготовлены дрова, иначе всё это нужно быстренько сделать. Огонь в печи разгорелся, гудит моя голубушка, топиться ей ровно полтора часа, иначе хлеб сгорит.

Вода нагрелась, разводим закваску, даём ей постоять, попузыриться. Тем временем чищу картошку к обеду. Далее приступаю к замесу хлеба, вручную. И молюсь, чтобы закваска не подвела и хлеб поднялся. Закладываю в печь вторую охапку дров. У меня ровно час времени. Бужу мужиков, отправляю их гулять с собаками Жоркой и Мишкой – те уже извелись от нетерпения.

Готовлю завтрак, накрываю стол. Кладу собакам кашу в миски, все едят с удовольствием. Я пью кофе и нервно поглядываю на часы. Раскладываю хлеб по формам, и вот самое нелюбимое: выгребаю угли из печи. Смачиваю под мокрым веником, проверяю подволочный жар рукой, если перетоп – пропал хлеб. Вся мокрая как курица, фыркаю, подвываю – жарко мне. А что делать? И вот та-дам – формы торжественно уплывают под жаркий свод.

Всё. У меня снова час времени. Мою посуду после завтрака, убираю со стола. Водопровода и горячей воды в деревне нет, сами понимаете. Готовлю обед, который должна загрузить в чугунках в печку после хлебушка.

Хлеб испёкся, горячий, ароматный. Смазываю корочки сливочным маслом. Укутываю в полотенце, кладу в корзину – и вперёд по деревне. К завтраку людям нужно доставить свежую, дышащую жаром сдобу. Ой, не говорите, что не развалились бы и сами пришли, так дело не пойдёт. Люди платят за комфорт и уважение.

Полдень – милости просим в огород. И никуда не денешься, сорняки прут в этом году, как… Лучше бы картошка так росла. Пёс Жорик со мной – и мне не скучно, и ему есть чем заняться. Мужики мои заняты мужскими делами, на грядках им не место.

И это я описала всего лишь семь часов из своих шестнадцати рабочих.

Иногда берёт отчаяние, задаёшь себе вопрос: неужели вот так и проживу свою жизнь, не подняв к небу глаза? Но в депрессию не впадаю, вспоминаю наших мам и бабушек, и сразу, знаете ли, на их фоне мои проблемы кажутся просто ничтожными.

Восьмидесятые годы. Мама собирается на работу. Нужно приготовить завтрак, заплести причудливые косы двум дочкам, самой подкраситься. А ещё напоить и накормить скотину. Странно, от мамы всегда хорошо пахло: шампунем, духами, никогда – навозом.

Отработав день на государство, она добиралась до дома, отстояв невероятные очереди за самыми, казалось, пустяковыми товарами. Сейчас дети не понимают, что банка зелёного горошка считалась дефицитом. Что сыр, колбасу, кофе, шоколадные конфеты можно было раздобыть только по великим праздникам. Одежда в магазинах была такая, ну… в общем, сейчас спецодежда красивее. Обувь мы носили годами и передавали по наследству.

Помню, мама в Ленинграде с боем выдернула себе красивые ботильончики с изящным каблучком-рюмочкой. Как она их берегла, как дрожала над ними! А однажды на одном разошлась молния – так сколько проблем было, прежде чем починили.

Вечером дома ждут приключения: готовка ужина из героически притащенной добычи, уроки у детей, кстати, без компьютеров, уборка, стирка. Та же стирка отнимала два часа жизни. Бельё с вечера замочено, отложишь стирать – скиснет. Машинка активаторного типа представляла собой странный агрегат, напоминавший космический корабль пепелац из фильма «Кин-дза-дза!». Бельё вяло бултыхалось в ней туда-сюда. Один раз я сунула в мутную воду палец, и меня тут же слегка дёрнуло током. Всё это добро нужно было, наклонившись над ванной, вручную прополоскать, отжать. Да так, чтобы вода не стекала с белья. И потом развесить на балконе.

Представляете, в каком состоянии после этого хозяйка? Но мама умудрялась ещё и с нами повозиться – поболтать, поиграть в настольные игры. Помочь мне, неумехе, раскроить фартук, который надо было притащить с утра в школу на урок домоводства.

На огороде, в пристройках её ждало многочисленное хозяйство: кролики, утки, куры, поросята, корова. И если с кормлением поголовья папа и дочки справлялись сами, то наша коровушка позволяла доить её только маме.

Вечером перед телевизором во время просмотра очередной серии «Места встречи изменить нельзя» мама то вязала крючком, то что-нибудь шила. И, несмотря на тотальную нехватку модной и красивой одежды в магазинах, мы всегда были нарядно и оригинально одеты, а наши школьные фартуки отличались выдумкой и красотой шитья.

Осень для мамы была горячим временем. Помимо основных забот добавлялись заготовки. Каждый день на плите что-нибудь кипело, вываривалось, жарилось и стерилизовалось. И одна за другой в ряд выстраивались в погребе красивые баночки с огурчиками, помидорчиками, лечо, кетчупами, маринованными грибочками и капустой. А ещё компоты: сливовый, вишнёвый, яблочный, брусничный, клубничный, малиновый, черёмуховый. А варенья сколько было! Я обожала лазать в подпол за банками, могла открыть пластиковую крышку и прямо на месте что-нибудь съесть, например полкило маринованного чеснока.

Забой поросёнка, варка тушёнки, заготовка сала, колбасы, рубца… Когда и как мама всё успевала? Она не пропустила ни одного родительского собрания – к моему неудовольствию. Ни одного мероприятия, связанного с детьми, ни одного приёма в поликлинике. Ни одного Нового года мы не оставались без костюмов. И не какие-нибудь снежинки, это были Цыганка, Лисица, Красная Шапочка, Хозяйка Медной горы… В субботу на столе красовался домашний торт, утопавший в сметанном креме. В воскресенье доминировали великолепные кулебяки и малиновый кисель.

Кишка у меня тонка против мамы. Наверное, я померла бы в первый день маминой жизни – постирала бы в машинке активаторного типа и померла. Что уж говорить о наших бабушках. Я никогда не видела ни мамину, ни папину матерей праздно сидевшими.

Мамина мама, бабушка Анна, была невероятная аккуратистка. Все наволочки, простыни, занавески хрустели от крахмала, положишь голову на такую душистую, белоснежную подушку с вышивкой ришелье – и спишь, не видя снов. В шкафах идеальный порядок. В самых дальних, тайных углах – ни пылинки, ни паутинки.

У отца были сапоги, рабочие, он их напяливал и топал по грязи в свою котельную. Домой их не заносил, они всю ночь ждали его в подъезде у двери.

Однажды, пообедав, папа собрался на работу. Вышел на площадку, глядит – какой-то шутник поставил его грязные сапоги к двери соседа, а соседские, новые, блестящие, начищенные – тот был интеллигент, – к двери нашей квартиры. Ну, отец фыркнул, втиснул ноги в грязные сапоги и ушёл. Вечером жаловался на боль в ногах.
– Что-то лапы у меня стали распухать, обувка жмёт.

Мы хохотали. Откуда отцу было знать, что к нам приходил сосед с крайним удивлением на лице, в руках – начищенная обувь на два размера больше, папина. А это бабуля расстаралась: пока батя отдыхал после обеда, взяла и надраила любимому зятю сапоги, да так, что тот сам свою обувку не узнал, ушёл в соседских. Царство ей небесное – хозяйке, матери, фронтовичке и просто великой труженице, моей любимой бабушке.

Папина мама, бабушка Нюра, была простой, неграмотной и очень доброй. Нахлебалась и в войну, и в послевоенное время, и потом. За свою жизнь передоила, наверное, миллион коров. Очень мучилась от боли в суставах.

Огород и скотный двор у неё были огромные. Успевая на колхозной работе, баба Нюра и свой дом с хозяйством содержала в порядке. Это она научила меня правильно топить печь, косить, клепать половики. Клепать – значит отбивать бельё деревянной жердиной с плоским лопатообразным концом. Без всяких «тайдов» половики сверкали, радуя яркостью незатейливых рисунков.

С её помощью я научилась носить воду коромыслом, как лебёдушка, плавно, не расплёскивая. Это под её присмотром я впервые доила корову Басулю. С ней я собирала ягоды в наших лесах, варила варенье, училась печь маленькие булочки-сотовики. С ней мы оклеивали избушку белой бумагой от кардиограмм. А клеем нам служил крахмальный клейстер, вываренный из картофеля. Выходило нарядно и свежо. Это она научила меня мыть полы так, что хотелось их лизнуть, потому что дерево было янтарного, сливочного оттенка.

Бабушка Нюра, это благодаря тебе я живу теперь здесь – в месте, где прошло всё моё прекрасное деревенское детство. Меня все знают, потому что все знали и любили тебя.

Вот захотелось вспомнить то время, когда наше детское счастье зависело исключительно от наших самых близких женщин – мам и бабушек. Их жизнь была посвящена семье, детям, она состояла из бесконечной работы. И они были счастливы от того, что счастливы мы.

Стоит сейчас об этом задуматься.