Воскресное ночное дежурство как-то с самого начала не заладилось.

– Оль, повезло тебе, сегодня пятьдесят шестой бригады не будет, – радостно оповестили меня девчонки из оперативного отдела. – Фельдшер Мокрецов позвонил, сказал, простудился и только завтра в день выйдет. Но точно врёт! Наверное, опять набухался и с дивана встать не может.

Я расстроилась: зря через весь город тащилась! Могла бы дома в тепле сидеть, телевизор смотреть, конспекты лекций листать. Старший дежурный врач властно поманил меня пальчиком.

– Ты ведь на «скорой» три года работаешь? И на четвёртом курсе учишься? Линейных бригад катастрофически не хватает. Одна поработать хочешь?
– На четвёртом курсе я всего два месяца учусь.
– Правильно рассуждаешь, – кивнул старшой. – Но язву желудка от аппендицита отличить сможешь?

Вот напрасно он об этом упомянул! Воспаление червеобразного отростка слепой кишки (аппендикса) при своевременной операции практически всегда имеет исход благоприятный, смертность составляет 0,1 процента, и только в исключительных случаях возможны осложнения.

Мне посчастливилось, я попала именно в ту одну десятую процента.

Мне было тринадцать лет, душа требовала подвига во имя освобождения всего человечества. И, не дожидаясь тотальной молодёжной повинности, я заявилась в районный комитет ВЛКСМ.

– Хочу продолжить дело Ленина в рядах Всесоюзной комсомольской организации! Готова построить жизнь, как учит коммунистическая партия, по примеру героини Зои Космодемьянской.

Конторские тётки прослезились, а дядька в военной форме пожал мне руку.

– Смотрите, а вы говорите, не та молодежь у нас растёт.

Для получения комсомольского значка и красной картонной книжицы члена ВЛКСМ следовало пройти несколько ступеней. И как раз в это время у меня сильно заболел живот. Родителям жаловаться не стала, посчитала, что это священная боль, во имя идеи. Бабушка, чтобы облегчить страдания, давала мне горячие грелки, и постоянная тянущая боль на время отпускала.

Подходя в назначенный день и час к Дому пионеров и уже представляя торжественное вручение членского билета, я вдруг упала прямо на крыльце, а встать уже не смогла. Набежали взрослые, всполошились, вызвали «скорую помощь». В больнице взяли кровь из пальца, сказали сидеть в коридоре и ждать. Внутри живота катался и скакал огненный шар, злобно шипел, пытался вырваться на волю. Я закрыла глаза, и языки пламени окружили меня со всех сторон. Подруга Зоя назло проклятым фашистам подожгла конюшню. Несчастные обезумевшие звери рвались на волю, били копытами стены и друг друга, а я кричала:
– Зоя, коней-то за что!!! Они же не виноваты!!!

В следующий раз, когда я открыла глаза, то обнаружила, что лежу на холодном столе, руки-ноги пристёгнуты, а вокруг мечутся белые халаты.

– Давление сорок на тридцать!
– Наркоз срочно давайте!
– Я вколоться не могу, вены спали!
– Что, по живому резать? КПВ готовьте!

Только через много лет я узнала, что значило это таинственное слово «КПВ». Катетеризация подключичной вены производится в том случае, когда пациент находится в состоянии, близком к клинической смерти, и нет другой возможности дать медикаментозный наркоз, необходимый для начала операции.

Толстая длинная игла безжалостно вонзилась в кожу почти под самое горло. В 13 лет я не знала ни одного бранного слова, которые следует произносить в подобной ситуации, поэтому истошно голосила только одно: «Мама!!!»

А потом была темнота. Железная каталка дребезжала, колёсики резво скакали по коридору, лицо мне закрыли влажной белой простынёй: «В морг везут!» – решила я. Надо было крикнуть, дать знать, что жива, но губы заледенели и слушаться не желали. «Эх, жаль, умру не комсомолкой!» – выдало уходящее сознание.

В палате реанимации собралась толпа народа: заплаканная мама, врачи отделения, дядя хирург. И приглашённый на консультацию сам профессор Смоленков.

– Анализы из лаборатории поздно пришли, – оправдывался бледный молодой доктор.

Смоленков отклеил повязку, глянул на безобразный кривой шов поперёк всего живота, аж до самого пупка, и принялся крыть всех по батюшке и по матушке.

– Бардак! Сидит девчонка в коридоре и умирает, а вы диагноз поставить не можете! Что это, я вас спрашиваю, что? А неграмотный наркоз, а передозировка? Едва откачали!
– Гнойный перитонит, пришлось делать полную резекцию и санацию брюшной полости, – молодой хирург сам был близок к шоку.
– Изуродовали девку на всю жизнь, – подвёл итог профессор Смоленков.

Мама месяц кормила меня с ложечки, смахивала слёзы и пыталась элегантно шутить: «Всё, теперь стриптиз танцевать тебе не придётся!»

Впрочем, ошибалась она, как обычно…

Всё это пробежало моментальной чёрно-белой кинохроникой на моём внутреннем экране, а старший врач настойчиво тряс меня за рукав халата.

– Что молчишь? Мы самые лёгкие вызовы тебе давать будем, перевозки и прочую ерунду.

Первым делом меня отправили в отделение милиции на железнодорожный вокзал. Дело плёвое – как обычно, побои зафиксировать. Встретил меня пухлый старлей, пренебрежительно окинул взглядом с высоты своего роста и махнул рукой в сторону камеры временного задержания.

– Доктор, что ли? Ну так лечи! Видать, пузом мается!

За решёткой «обезьянника» в углу на полу лежало нечто. Пол, возраст, даже принадлежность к фауне определить было невозможно. Грязный и зловонный комок тряпья. Работая под началом лихого врача Мокрецова – а вернее, доктора Александра Александровича Мокрецова, прошедшего Афганистан, – я приобрела массу профессиональных и жизненных навыков. В частности, научилась лаяться, как базарная торговка, и материться, как портовый грузчик. Я уже было собралась упереть руки в боки и сказать всё, что думаю о службе 02, но тут нечто развернулось на спину и завыло человеческим голосом:
– Ой, доктор, живот-то как болит, прямо огнём жжёт! Пылает всё! Спасите!

Я мужественно засучила рукава, зажала пальцами нос и шагнула в клетку…

Бомжика в салоне машины я безжалостно положила на пол, носилки после него было бы не отмыть. Но потребовала у водителя, молчаливого Николы, чтоб завёл сирену на полную мощность и включил «цветомузыку». В приёмном отделении дежурной хирургии меня встретил приятель, старшекурсник Виталик. Мы вместе играли в студенческом театре, и, наверное, в другой жизни он мог бы стать вторым Евстигнеевым, но в этой стал замечательным кардиохирургом. Бомжика по коридору я тащила по полу за воротник пальто, сам идти он уже не мог. Брякнула на стол перед Виталиком карту вызова и тяжело выдохнула:
– Перитонит. Зови санитаров с каталкой и свяжись с лабораторией, пусть кровь на лейкоцитоз возьмут.
– Ага, разбежался, – огрызнулся Виталик. – Спят уже все. Меня потом самого убьют или проклянут.
– Ну, хозяин – барин, – отозвалась я, скандалить с приятелем мне не хотелось. – Я его живого довезла, а если он здесь ласты склеит… Твоя забота! Но зуб даю, у него перитонит, причём гнойный!

Виталик почесал репу и взялся за телефон.

– Алло, первая хирургия…

На станцию я заехала буквально на минуту, сразу же в зубы всучили следующий вызов. Как всегда, дело плёвое, беременную до родильного дома довезти.

В квартире орали все хором: «Рожаю!!! Рожает!!!»

Хор состоял из: роженицы, которой на вид было лет шестнадцать, будущего папаши такого же возраста и потенциальной бабушки около сорока. Но для меня в тогдашние 22 года она была бабушка! Всякое случалось в стародавние времена…

– Мне бы роженицу посмотреть, – несмело вякнула я.
– А чё на неё смотреть, рожает и рожает! – заголосила моложавая бабушка. – Ну, на пару недель раньше! Бывает. Везите!! Ой, сыночка, ты только держись, держись!

Сыночка, то есть молодой папаша, был бледен и нестабилен, всё время норовил упасть в обморок. Активно нюхал нашатырь, но, подозреваю, мог бы и выпить. Уже в салоне машины, когда мамуля-бабуля качала и успокаивала на груди папу-сыночка, я добралась до живота роженицы.

– Схватки через сколько минут?
– Не знаю.
– Но чувствуешь, когда боль острее становится?
– Нет.
– Воды не отходили?
– Нет.
– А где болит?
– Везде. И постоянно, так тянет… Тянет, тянет…
– Тошнит?
– Нет.
– Мочиться больно?
– Нет. Но писать часто хочется…

Я осторожно пальпировала живот, проверяла все точки. Эпигастрий, слева, справа. Печень, желудок, поджелудочная, ниже, выше… Девка всё время охала и ахала. А меня одолевали смутные сомнения. Неужели, сука, аппендицит? Подлый и многоликий хамелеон!

– Я сейчас тебе на живот надавлю, а потом руку быстро уберу. Больно будет – не стесняйся, кричи! – предупредила я молодую роженицу. Она доверчиво кивнула.

Старый, но верный дедовский способ прошлого века, почти в одно время его открыли русский акушер Щёткин и немецкий хирург Блюмберг. Медленно надавливаешь рукой на переднюю брюшную стенку, затем резко снимаешь руку. Если при этом характер боли не изменяется – симптом отрицательный. А если резко усиливается – симптом положительный, и привет воспалительному процессу – аппендициту и перитониту.

Молодуха моя заорала как резаная. И точно так же заорала я:
– Никола, дискотеку включай!!! В хирургию везём!!!

В приёмном отделении Виталик встретил меня неласково.

– Ты дорогой не ошиблась? Родильное отделение прямо и налево.
– Анализ крови, каталку – и в операционную! Аппендицит!
– А до утра не подождёт? Спят все.
– Встанут, – я пробежалась по коридору и несколько раз с чувством долбанула ногой по дверям с надписями «Лаборатория» и «Санитарная».
– Ты что буянишь, психопатка? – взвился Виталик. – Сейчас все прибегут!

Поднялись и прибежали все. Девчонки из лаборатории тёрли сонные мордочки, две матёрые санитарки крыли меня цветистым матом, роженица и семья орали хором. С этажа спустился злющий хирург, воткнул в меня перст указующий, аки Вий в нерадивого бурсака, и вопросил:
– Эта бомжа привезла?

Виталик смиренно кивнул.

– Беременную наверх поднимайте. И анализы, срочно! – отдал приказание дежурный врач.

Следующий вызов мне передали по рации. Я долго не верила своим ушам: Комсомольский проспект, дом №… квартира №… Перезвонила, очень надеялась, что ослышалась. Но нет.

Дверь мне открыла заплаканная Лена, сестра бывшего мужа. Как правильно её назвать – золовка? И затараторила:
– Ой, это ты!.. Ой, как удачно! У него уже второй день живот болит, а к врачу не идёт. Никого не слушает. А папа на дачу со своей молодухой укатил. Вот он бы ему приказал!

В большой сталинской квартире комнат было столько, что можно заблудиться. Лена проводила меня туда, где я никогда не жила и жить не собиралась. На разобранном диване лежал бывший муж, хотя, собственно, муж он был ещё действующий. Мы не развелись, просто разъехались по причине непреодолимых моральных противоречий. Но фамилию мужнюю я всё ещё носила.

Супружник пялился в потолок и постанывал, а когда увидел меня, очень обрадовался.

– Ты чего припёрлась? Кто тебя звал? Поржать надо мной хочешь?
– Я на работе. Давай посмотрю тебя.
– Да пошла ты…

Золовка Лена зарыдала, муж ейный Коля подхватил супругу под руку и увёл куда-то в недра бескрайней квартиры. А я присела на краешек дивана к действующему мужу.

– Где болит, покажи.
– Отвянь! Вот здесь у меня болит! – муженёк несколько раз стукнул себя кулаком по грудине, где у него как бы находилось сердце. – Сволочь ты! Я для тебя готов был всё сделать! Ничего бы не пожалел! А тебе непонятно какой хрени надо! Сейчас время лихое начинается, я поднимусь, разбогатею, весь этот сраный город куплю! А ты на помойке жизнь кончишь! Ещё приползёшь ко мне на коленях, прикрывая жопу белым халатиком…

Единственное, что оскорбило меня из всего монолога, – это упоминание белого халатика. Я наклонилась и крепко поцеловала мужа в губы. Он практически задохнулся, обмяк и растёкся.

– Оля, ты чё?.. Ты чё… любишь ещё меня?
– Да, – шептала я страстно, а сама в это время пальпировала живот.

Мужское достоинство в трусишках непроизвольно поднималось, но я, будучи нечестной женщиной, резко нажала на брюшину и отпустила руку.

Симптом Щёткина-Блюмберга нам всем в помощь! Любимый взвыл, как зверь. Но, скорее всего, от страсти.

– Так, может, это… продолжим? – с надеждой вопросил муженёк.
– Ну не здесь же, – резонно заметила я. – Ленка с Колькой подслушивать будут. Поехали в больницу, отдельную палату организую.

Когда я грузила послушного и покладистого супруга в машину, водитель Никола поглядывал на меня осуждающе.

– Опять с дискотекой поедем?
– Нет, – скромно ответила я.

Всю дорогу мы с супругом целовались, но в этом большого греха нет, так-то, в загсе ведь оформлены. Никола только пыхтел и ворчал:
– Вот Сашка завтра придёт, за все твои фортели уши тебе надерёт…

В отделении дежурной хирургии меня встретили как дорогую гостью. Тётки санитарки – с каталками, лаборатория – наперевес со шприцами, а Виталик – с мрачной репликой:
– А какой-нибудь диагноз, кроме аппендицита, знаешь?

Любимого уводили по коридору, а он всё оглядывался и подмигивал – мол, давай быстро за мной… Наивный!

Остаток ночи я возила по отделениям контейнеры со станции переливания крови. В шесть утра упала на кушетку, накинула на голову одеяльце и заснула. Но в восемь, намного раньше начала дневной смены, заявился Мокрецов, схватил меня за шкварник и одним движением привёл из горизонтального положения в вертикальное.

– Карты вызовов давай! Скольких сегодня угробила? – поздоровался доктор.

Я дрожавшей рукой протянула бумажки. Саша Мокрецов на расправу был скор и руку имел тяжёлую. По первому году службы на «скорой» я от него частенько по загривку получала. Мокрецов быстро пробежался глазами по бумажкам, презрительно хмыкнул:
– Да я смотрю, ты мощный диагност, – и ушёл в оперативный отдел.

Я умылась, причесалась, выпила чаю и смирно присела ждать казни. Мокрецов вернулся минут через сорок весёлый и в почти игривом настроении.

– Бомж с гнойным перитонитом прямо на столе взорвался, гноем всех забрызгал, вот что значит кровь вовремя не взять. Сам жив, а двоих хирургов госпитализировали с подозрением на гепатит. Беременную с острым аппендицитом кесарили, две бригады одновременно работали, спасли и её, и ребёнка. А этот однофамилиц твой с гангренозным – он тебе кто?
– Да так… знакомый, – мяукнула я.
– Буянил поначалу, палату отдельную требовал и тебя. Но потом свалился. Завотделением сказал, чтоб ты на хирпоток шла и училась хорошо, в ординатуру тебя возьмёт.

У Мокрецова всегда сложно понять, хвалит он тебя или изощрённо издевается. И я лишь проблеяла: «Да я не хотела. Я случайно…»

– Дура, – рассмеялся Саша. – Для врача первое дело – чуйка, а она у тебя есть!

Но в этом случае многомудрый и многоопытный врач Александр Мокрецов ошибался. Та самая «чуйка» на самом деле называется эмпатией – это эмоциональное сопереживание другому человеку без потери ощущения внешнего происхождения этого переживания. И это важно не только для врачей, но и для других, очень и очень многих профессий!