«В начале 70-х годов перед выпускными экзаменами в техникуме я проходила практику на предприятии по месту жительства. Со мной в плановом отделе, тоже на практике, трудилось ещё две девушки. И тут, как это бывало в СССР, объявляют смотр художественной самодеятельности. Откуда-то пригласили баяниста, нашлась солистка с красивым голосом. Нужен хор. Из ближних магазинов пришли продавцы, их нехотя отпустили заведующие, бухгалтерия прислала четверых, прихватили и нас троих.

Баянист прослушал каждого на «до-ре-ми-фа-соль» и, хотя кастинг прошли не все, никого не отпустил, а поставил нас, безголосых, в задний ряд – для массовки. Мы добросовестно бегали на репетиции, благо они проходили в том же здании, в красном уголке. Нашей начальнице это надоело, и перед последней репетицией она прикрикнула на меня:
– Пусть эти финтифлюшки идут на хор, здесь от них всё равно толку мало. А у тебя серьёзная работа, сиди!

На репетициях безголосые, не сбивая хор, тоже потихоньку «тянули», хотя и стояли для массовки. На последней репетиции договорились, что солистка исполняет куплет и ещё прихватывает две строчки припева, а потом вступает хор. А меня-то там не было, и никто не сказал мне об этом изменении, я думала, что хор поёт весь припев.

И вот, собственно, смотр. Проходит он в том же красном уголке, жюри сидит в одном конце зала, хор стоит в другом, перед хором – солистка в длинном платье.

Мы, безголосые, в заднем ряду, подпираем стенку. Солистка исполнила куплет, и я, воодушевлённая её красивым пением, вместе с ней во весь голос вступила в припев. Осознав, что за весь хор «пою» одна, осеклась, но дело было сделано. Задний ряд хора безмолвно сполз по стенке, полусонное жюри оживилось, солистка и хор невозмутимо допели всё до конца. С тех пор я со своим пением ушла в глубокое «подполье».

Минули годы, вышла замуж. Подрастали две дочери, младшей, Динке, было четыре года. Нормальный ребёнок, но стоило начать расчёсывать ей волосы, неслись такие вопли – жуть!

В один из воскресных дней вся семья отдыхала: дети убежали к соседям-старикам играть с их внучкой, муж во дворе ремонтировал мотоцикл, я на кухне мыла посуду.

Неделей раньше нам крупно повезло – достали румынский кухонный гарнитур. Душа трепетала от счастья, и я, как тот Волк из мультика, запела. Сначала распелась на пионерских и комсомольских песнях, потом прошлась по репертуару Людмилы Зыкиной, далее пошли романсы. И только я замахнулась на её величество оперу, вижу в окно – муж решительно шагает через двор к крыльцу. Думаю, наверное, водички попить. Открываю дверь, а он спрашивает возмущённо:
– Да что ты там ей делаешь?
– Кому?
– Как кому? Динке!
– Ничего не делаю.
– А чего она вопит как резаная?
– Да её и дома-то нет. Это я пою.

Муж приложил руку к груди и попятился, приговаривая:
– У меня нет слов… Иди хоть соседу покажись, что живая.

Сосед Ахмед, старый дедушка, почти не говоривший по-русски, уже давно испуганно смотрел через забор и не мог понять: дети играют с его внучкой, сосед спокойно возится с мотоциклом, а в доме происходит нечто ужасное.

А дочки мои подросли и запели. И сейчас прекрасно поют, участвуют в конкурсах, ездят на фестивали. Когда нас спрашивают, в кого они у нас такие певуньи, муж прикалывается:
– Само собой – в маму.