Я всю жизнь считала себя стопроцентным гуманитарием. В школе точные науки доводили меня до состояния тоскливой хандры. Необходимость вкрутить лампочку или что-нибудь включить в розетку вызывала ужас. Уж не говорю, какой кошмар я пережила, когда настало время высоких технологий и пришлось осваивать: компьютер, интернет и заковыристую сотовую связь.

Друзья надо мной смеялись, мама горько разводила руками: «Как ты жить-то будешь?» А я лишь отшучивалась строчкой любимого стихотворения: «Оттого что я на земле стою – лишь одной ногой, оттого что я о тебе спою – как никто другой…» В конце-то концов, зачем художнику с утончённой нервной организацией разбираться в технических вопросах? Для этого есть специально обученные люди!

Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает.

– Оль, выручай! У меня разом старший и младший заболели! – всхлипывала в трубку коллега Катя. – А мне на завод ехать! Подмени меня на переводе. Там двери, ничего страшного!

Работая переводчиком на международных выставках, тематику я выбирала попроще: мебель, одежда, обувь, продукты, туризм. Но двери так двери… И согласилась выручить многодетную мать.

В гостинице «Россия» мы встретились с молоденьким инженером Марио.

– А двери из чего? Дуб, осина, ясень? – со знанием дела осведомилась я.

Марио удивлённо вскинул брови, промолвил: «Соно ле порте блиндате» – то есть «бронированные двери». И вместо предполагаемой мебельной фабрики мы прибыли на военный полигон.

В огромном ангаре бэтээры и танки «сдвинули» в угол, а освободившееся пространство переоборудовали под монтажные работы. Подрядчики и заказчики были все в погонах, званиями не ниже полковника. Нас любезно пригласили позавтракать икоркой, балычком и кофе с коньячком. После чего командный состав отчалил, а мы с Марио остались в компании рабочих. Задача была проста: вмонтировать бронированные двери в стальные рамы, после чего расстрелять конструкцию на полигоне и таким образом убедиться в её неуязвимости.

Рабочие изъяснялись на странном наречии:
– Эту хреновину вставляем вон в ту фиговину, огоньком лизнём, а лишнее болгарка сожрёт.

Я дословно переводила всю эту абракадабру. Но Марио категорически не понимал, почему болгарская девушка должна лизать огонь. Только к обеду до меня дошло, что болгаркой работяги ласково называют шлифовальную машину, а «лизнуть огоньком» означает сварку. Но от осознания этого стало ещё хуже!

Малыш Марио зашёлся в крике, что это неправильная технология и надо делать так, как он говорит. Рабочие посоветовали ему идти лесом: мол, они сами с усами и без сопливых обойдутся. «Скажи им, скажи, так нельзя!» – бился в истерике Марио. И его можно было понять: завтра по дверям шарахнут из пушек, и конструкция рухнет, как соломенный домик поросёнка Ниф-Нифа. А следом рухнет многомилионный заказ итальянских поставщиков. Вот что тут делать?

– Послушайте меня внимательно… – очень вежливо начала я, а потом завернула пышную многоэтажную конструкцию с балкончиками и мезонинами на родном языке. Вечная слава наставнику моей юности фельдшеру Мокрецову, с которым мы работали на «скорой помощи»! Мужики слегка обалдели – видно, не ожидали, что блондинистая переводчица с итальянского так хорошо лингвистически подкована. Суровый прораб смущённо замахал руками.
– Да ладно, ладно! Чего вы, дамочка, ругаетесь! Как скажет пацанёнок, так и сделаем.

Испытания прошли отлично! А я даже подумала: может, не так страшен чёрт, как его малюют? И надо бы мне перестать трусить, а соглашаться на технический перевод.

На выставку «Интерпластика» я прискакала в приподнятом настроении, но оглядела демонстрационные плакаты продукции, развешанные на стенде, и радости поубавилось.

– Кос’э кесто? – поинтересовалась я у синьоров. («Что это?»)
– Это экструдеры, газовые горелки и линия термопластавтомата для производства модулей из полипропилена, – по-русски мне ответил дядька в сереньком пиджачке. – А я – представитель.

Я покачнулась и облокотилась рукой о стену. От макушки до пяток пробежала горячая волна прилива, а обратно она вернулась обжигающе холодной. Всё! Я не знаю ни одного слова, сейчас всем станет очевидна моя полная некомпетентность, и тогда меня с позором выгонят! А Пиджачок продолжил:
– Я по-итальянски говорю, но сидеть постоянно на стенде не могу. Тут ещё несколько фабрик есть, которые мы представляем. И попросил прислать нам опытного переводчика. Вы тематику знаете?

Я с готовностью затрясла головой, подумала – пара часов у меня есть, чтоб в этом кошмаре разобраться.

Владелец фабрики был очень занят, он раскладывал в холодильнике привезённые из Италии деликатесы, которыми собирался угощать клиентов. Но менеджер Гаэтано с готовностью согласился ответить на все мои вопросы. Расстелил на столе двухметровый чертёж производственной линии и начал объяснять.

Вот говорят: лень – двигатель прогресса. Нет! Страх! Потея и дрожа, как овечий хвост, я тупо пялилась в чертёж. А там были неведомые мне доселе газовые подстанции, компостные башни, процесс экструзии и пресс-формы. Но человеческая природа хитра, в экстремальной ситуации всегда открываются скрытые резервы. Каким-то мне самой не ясным образом я вдруг начала понимать, как всё это работает. И когда у стенда остановился первый клиент, внятно стала переводить.

Днём людей на выставке сильно прибавилось. Владелец фабрики щедро угощал кьянти всех потенциальных партнёров, менеджер Гаэтано изъяснялся самостоятельно с теми, кто знал хоть пару слов на английском. А я, стоя над чертежом в окружении серьёзных дядь, заливалась соловушкой, что данная линия полностью автоматизирована, бесконечно эффективна и затраты на её приобретение окупятся через год.

Пришёл Пиджачок, полюбовался на ажиотаж, удовлетворённо потёр ручонки и спросил:
– Лицо мне ваше очень знакомо… Мы в МИФИ вместе не учились?

Я с облегчением выдохнула и благоразумно промолчала о том, что училась в театральном, а видеть меня он мог в каком-нибудь сериале, по телевизору.

В общем, выставка прошла весело и с огоньком! А через неделю мне позвонил Пиджачок-представитель и пригласил в офис на беседу.

– Мне понравилось, как вы работали. И в технике хорошо разбираетесь, – Пиджачок любезно подвинул мне чашечку кофе. – Не хотите ли в командировку поехать? На завод. Они через нас линию купили, но проблемы возникли. Облой!
– Чё? – переспросила я. И подумала: облой – это, наверное, какое-нибудь матерное слово, но почему я его не знаю?

В дальнем Подмосковье, прямо посреди леса работала фабрика по производству кофе. С обжигом зерна, помолом и фасовкой проблем не возникало. Но вот крышечки… Да-да, те самые пластиковые крышечки на банках с растворимым кофе, на которые мы и внимания-то не обращаем, тормозили всё производство.

Когда я впервые увидела термопластавтомат в действии, это поразило моё воображение, всё казалось похожим на процесс зарождения жизни. Крохотные гранулы базовой материи дробились, перемалывались и плавились, горячая масса с экструдера сначала поступает на цилиндрический патрубок, и затем с кончика сопла истекает струя жидкой пластмассы. А уж там наготове пресс-форма – пуансон и матрица. Бух-бух-бух, несколько громких и мощных соитий, и с десяток тёпленьких крышечек падают в короба.

Надо ли говорить, что фабричные аборигены называли неподвижную матрицу «девочкой», а живчик пуансон – «мальчиком». Ну а сопло – просто «хером». Оно, кстати, даже внешне походит на аналог. Короче, этот автомат – сплошная эротика и метафизическая красота!

Только вот в данном случае проблема была в том, что крышечки-«детишки» получались дефективными. У каждой при рождении с внешней стороны оставался длинный хвостик, тот самый облой, который стоявшие у конвейера работницы обрезали ножницами. Но если посчитать 20 часов работы и необходимое количество изделий за смену, то результат получался неутешительный, машина работала лишь вполовину мощности.

Приехавшие со мной итальянские техники сразу во всём обвинили «девочку», размонтировали многотонный пресс и повезли матрицу в Москву, к докторам. А вернее – в токарный цех, чтоб под «мальчика» подточить и калибровать. Привезли обратно, поставили, запустили линию…. Ни фига, по-прежнему крышки лезут хвостатые!

Взялись за «мальчика», прочистили трубы, шнек и сопло, гранулы пластика отправили в лабораторию. Все анализы, какие только возможно, провели, один из техников даже попробовал их жевать. Результат тот же!

Мы сидели в заводской столовой, итальянцы мрачно жевали гречку с печенью.

– Вкусно? – спросила я.
– Си пуо манджаре, – буркнул один, а второй промолчал. («Есть можно».)

Мне тоже было невесело. Собственно, моей вины здесь нет, но так уж со стародавних времён повелось: толмач – всегда крайний! Неправильно перевёл, неточно мысль донёс…

Опять стало страшно, что вернусь из первой командировки с позором и полным фиаско. Но рассуждать о техническом процессе я могла только на доступном мне гуманитарном уровне.

Вот почему дети нездоровыми рождаются? Генетика плохая? Но пластиковые гранулы – родные, их за границей покупают, они предназначены специально для этой машины. Нежизнеспособные сперматозоиды у отца? Но экструдер и сопло работают как звери. Тогда, может, мамаша? Но матрицу, как королевну, со всех сторон обследовали с лупой!

Совершенно не к месту вспомнилась одна моя приятельница, которая никак не могла забеременеть в Италии, и только когда притащила мужа в холодную Россию, благополучно понесла. Стоп!

Есть ещё и внешний фактор! Что у нас из местного? Газ отпадает, намедни подстанцию по запчастям разбирали. Меня осенило: электрическое напряжение! Казалось бы, одинаковые 220 вольт у нас почему-то шарашат гораздо сильнее, чем в Европе, да ещё и скачки случаются.

– Послушай, – пихнула я техника в бок. – У меня с собой плойка итальянская, вчера её в розетку воткнула, она аж докрасна раскалилась, а потом перегорела. Почему?

Седой техник глянул на меня дико, как на тень отца Гамлета, а потом бросил вилку и побежал в цех.

Ларчик открывался просто. Понизили напряжение и нагрев, разжиженная пластмасса разом приобрела необходимую консистенцию и перестала оставлять за собой зловредные хвосты облоя.

По возвращении в Москву техники хором пели мне дифирамбы, а Пиджачок-представитель выдал премию. И почти сразу отправил в следующую командировку, но уже одну, как торгового представителя. Снабдив на дорожку чемоданом буклетов и каталогов итальянской чудо-техники.

Со временем я перестала бояться и пугаться непонятных агрегатов, научилась читать чертежи, сравнивать таблицы технических параметров и просто любить само производство. Это здорово, когда на твоих глазах что-то создаётся пусть не на века, но на очень долгое время! И ты внёс в это свою толику, пусть даже совсем незначительную.

Незабвенными блиндажными дверями теперь укомплектован весь аэропорт Домодедово. А в любом супермаркете можно купить баночку растворимого кофе известной марки, и на крышечках хвостиков нет и в помине! Да много чего можно вспомнить…

Вот и сейчас сижу на кирпичном заводе, на голове каска, на лице респиратор. Говорить через него трудно, но это необходимо. Для производства фасадного клинкера вальцы растирают глину до консистенции пыли, вот она-то, вездесущая, и душит меня.

– Предполагается, что слева и справа от двухструнной фильеры будут располагаться машины для флексографии и ангоб, – я закашлялась, приподняла маску и глотнула водички из бутылочки.

Директор вежливо выжидает, а потом спрашивает:
– А что итальянцы говорят, сырец у нас совсем плохой? Карбонатов много?

Я перевела, и итальянские фабриканты хором загалдели, замахали руками.

– Просят, чтоб вы в Италию исходные образцы глины отправили, испытания проведут. Первыми по клинкеру будете, весь рынок ваш станет! – успокаиваю я его.

Директор мечтательно улыбается. И я тоже уже представляю, как ровненько ложатся на фасад глазированные плиточки-кирпичики. Какой красивый получится дом, как весело и счастливо в нём будут жить люди. Растить детей и внуков, праздновать дни рождения, свадьбы и юбилеи. А во дворе пусть обязательно будет большой бассейн! Или нет, лучше озеро, а в нём золотые рыбки. Весной вокруг озера начнут цвести ландыши и незабудки, а летом там…

– Ольга, ты куда улетела? – пихает меня в бок шеф, красавчик Алессандро. – Возвращайся, вечером вместе помечтаем! Переведи ему, что в этом случае тут должна быть не туннельная печь, а статическая!