– Давайте начнём с темы, которая до сих пор не остыла, – с фестиваля «Новая волна». С вашей помощью он появился, и, наверное, вам нелегко далось расставание, когда фестиваль переехал в Сочи.
– Конечно, мне неприятно, но лично я ничего не потерял, в отличие от моей страны. Латвия потеряла хорошие налоги, а Юрмала лишилась рекламы, которая для неё важна. За пять дней фестиваля город зарабатывал столько, что ему хватало на целый год. Нет, конечно, и я кое-что потерял, но зато у меня появилось время. Ведь у каждого композитора есть работа, которую надо доделать. Я устал от политики, больше двадцати лет занимаясь ею, а в последние годы «Новая волна» стала абсолютно политизирована, и её оккупировали толстосумы.

Что я могу сказать? Фестиваль приобрёл большую популярность, но у него были и свои негативные стороны. Возможно, если бы «Новая волна» действительно оставалась конкурсом молодых исполнителей, как нами изначально было задумано, то шуму было бы меньше. Но всё довольно быстро превратилось в какую-то светскую тусовку, где полагалось присутствовать всем. Даже Абрамович на своей яхте однажды приплыл. А в особняке одного из наших банкиров прошла прогремевшая на весь мир закрытая вечеринка миллиардеров из списка «Форбс», о которой у вас потом много писали. Утверждали, что на ней подавали шампанское по цене однокомнатной квартиры в Москве. Это полная чушь, но почему-то поверили. Так что какая уж тут культура!.. Ты понимаешь, о чём я… Когда в моё лицо летит торт, и не за то, что кого-то засудил или, наоборот, раскрутил, а по соображениям какой-то политики, у которой совсем нет слуха, – то, наверное, музам лучше уйти из этих мест, да?

– Не мне вас судить.
– Почему-то многих волнует, что фестиваль стал для богатых людей, куда съезжаются с большими деньгами. Но, в принципе, я здесь ничего плохого не вижу, ведь все мировые фестивали такие. Взять хоть кинофестиваль в Каннах. По-моему, он сделан не для рабочих… (Смеётся.) Он сделан для тех, у кого есть большие деньги.

– Но всё-таки главное – это открывать новые имена. За те двенадцать лет, что вы возглавляли жюри, какие самые большие открытия были сделаны на сцене концертного зала «Дзинтари»?
– В Юрмале когда-то появились Александр Малинин и Зигфрид Муктупавелс – солист группы «Зодиак», но это было ещё до фестиваля. Спасибо, кстати, они заимели популярность в бывшем Советском Союзе… Но сейчас всё куда-то исчезло. Куда? Я не знаю. Не могу назвать имя, которое бы гремело на уровне, например, Пугачёвой или Леонтьева. Солистов такого масштаба больше нет. Есть другие, но они все как-то быстро исчезают. Все международные фестивали сегодня сталкиваются с этим. «Сан-Ремо» тоже стал такой… жиденький.

– Похоже, сейчас звёзд делают по-другому?
– Сейчас всё по-другому. Сегодня шоу-бизнес – одна из самых доходных сфер, здесь делаются большие деньги. Но вот как будет дальше, я не знаю. Я ушёл оттуда, потому что мне, музыканту, человеку творческому, приходится уже повторяться, играть одно и то же. Мне это просто стало неинтересно. И сегодня я могу позволить себе делать то, что хочу. Сейчас выступаю больше как пианист, играю то, что мне нравится, и не люблю играть под фонограмму.

– Маэстро, в музыке, как в художественной гимнастике, нужно начинать рано. Ваша биография сообщает, что вы уже в три года встали на путь композитора и больше с него не сходили. У меня вопрос: вы всегда верили в свой талант, или минуты сомнения случались, как и у всех?
– Я прошёл тот путь, который проходит любой музыкант. То есть поначалу было много слишком весёлой жизни, связанной с кабаками, танцами и кое-чем другим. Я играл в ресторанах и чёрт знает где ещё – в общем, ты понимаешь, о чём я. Но этот образ жизни не совместим с трезвостью. Я, пианист по классической линии, в своё время окончивший Рижскую консерваторию, много глупостей натворил, но как-то вовремя сумел от этого отойти. И сейчас только рад, что избавился от известной привычки. Это могло привести к плохому концу.



– Да, многие молодые музыканты погибли от водки и наркотиков.
– Увы! И тем самым уничтожили большой труд родителей, которые, уж наверное, растили их не для этого.

– Я был поражён, узнав, что ваш отец, простой человек, стеклодув, – вдруг купил вам рояль!
– Я из простой семьи, но родители как-то старались помочь нам с сестрой – она у меня художник. В Старой Риге родители возвращались домой с работы под вечер, и дети, весь день предоставленные сами себе, встречали их, таков был обычай. Чтобы улица меня не испортила, мне и купили этот рояль, я так думаю.

– Я как раз хотел спросить вас о сестре. Знаю, что она художник по тканям. Не могли бы вы немного рассказать о ней?
– Она художник по гобеленам. И продолжает трудиться несмотря на то, что болеет сильно. И у неё тоже жизнь несладкая, но мы как-то пробиваемся пока… Ну ничего… Болеет – поправляется, это неизбежное следствие возраста, он своё берёт, да…

– Вы с ней всегда дружили, не ссорились?
– У нас с ней по-разному. Что ни день, то по-другому.

– У вас два консерваторских образования, инструментальное и композиторское. Если не секрет: а кто вас кормил, пока вы грызли гранит науки?
– Родители и сам, поскольку уже начал играть на танцах с какими-то компаниями. Но в основном всё-таки родители. Но это было не как сейчас, когда мамы с папами могут оплатить ребёнку учёбу за границей. Мы еле-еле концы с концами сводили.

– Карьеру вы начинали с ансамблем «Модо», это была группа среднего уровня. Если вам это требовалось для заработка, то почему сотрудничество продлилось так долго – более пяти лет?
– Нет, это было не начало, это была середина. Я прошёл все эти группы, и все эти оркестры, причём работал и с великолепным джазовым оркестром Латвийского радио, с хорошими музыкантами. Я крутился как умел, тогда все крутились.

– Когда начали заниматься композицией?
– В консерватории. Я, не знаю почему, вдруг начал какие-то «писанки» сочинять.

– Чем, кроме везения, можно объяснить, что «Мелодия» выпустила и пять раз переиздала ваш первый альбом, разошедшийся сумасшедшим тиражом – пятьсот тысяч копий?
– Да, было такое, в своё время… Если коротко, там просто получилась пара удачных номеров.

– И над Ригой закружились ваши «Жёлтые листья», сделав вас неслыханно популярным.
– Популярность, конечно, была у «Листьев» в то время, только всё это уже история.

– Следующая ваша удача – тема «Пасмурная погода», поставившая вас на одну ступень с Полем Мориа. Гостелерадио использовало эту мелодию для прогноза погоды в конце программы «Время». Мотив был вами сочинён специально по заказу?
– Нет, абсолютно никакого заказа. Это была просто приятная вещица, вроде знаменитого мотива «Подмосковных вечеров».

– Вы часто и с большой любовью рассказываете о своей родной Риге. Но говорят, что современная Рига вам не по вкусу.
– А это везде так. Москва, Петербург – туда ведь люди тоже приезжают, чтобы посмотреть на Кремль, Зимний дворец, а не на эти новые здания. Так и у нас. Старая Рига уже стала историей, тем и интересна. А эти новостройки и новоделы особого интереса не вызывают. Во всём мире они похожи. Повсюду этот стиль – бетон, стекло…

– Часто ли вы позволяете себе прогуляться до того уличного музыканта, старика-аккордеониста, который всякий раз салютует вам «Миллионом алых роз»?
– Да, он всегда играет эту мелодию. Сидит в одном и том же месте. И, уж конечно, увидев меня, устраивает целый спектакль. Но акцент делает на русских туристов, чтобы ему в шапку что-нибудь бросили.

– Хочу спросить о певцах. Как вы отбирали для себя лучших исполнителей?
– Я не отбирал лучших.

– Пусть так, но вы писали для Мондрус и Пугачёвой, Ротару и Вайкуле, и ничего – для Герман и Толкуновой. Потому что у них не «европейские» голоса? Вы писали для Леонтьева и Йоалы, но обошли Магомаева – почему?
– Специально я этого не делал. Я просто иногда показывал певцам сочинённое, и не все меня, кстати, брали…

– Что не брали?
– Что может композитор показать? Музыку. И это большой миф, что я что-то для кого-то делал специально… Как всё происходило? Мы просто работали вместе. Если предстояло выступление, например на телевидении, то выбирали песенку, дальше делали аранжировку и записывали. Результат иногда был удачный, иногда – неудачный.

– Среди мужчин – исполнителей вашей музыки в первую очередь вспоминаются Валерий Леонтьев и Яак Йоала.
– Говоря по-русски, с Йоалой получилась по принципу «по Сеньке – шапка». Ему подходила моя музыка. Мы работали вместе не так часто, но то, что он исполнил из моего репертуара, можно назвать удачным.

– Жаль, что он так рано ушёл. Мне кажется, он был глубокий певец?
– Йоала очень хороший музыкант… был. Он всегда пел «осторожно», я великолепно это помню. Да, мы делали своё дело, но мы были молодыми в то время, сейчас всё по-другому.

– Петь песни Раймонда Паулса умеют многие, но никто этого не делал так, как Алла Пугачёва. Илья Резник сказал, что сотворение звезды Пугачёвой – дело исключительно ваших с ним рук. Вы для неё создали восемь песен. А стали бы они хитами, если бы их взяла не она, а другая дива?
– Ты знаешь, я очень уважаю Аллу и никогда не позволю себе сказать о ней что-либо плохое. Мы в своё время сделали с ней приличные номера, и я несмотря ни на что до сих пор считаю её для себя певицей номер один. Певицы такого масштаба больше не было.

– Все помнят ваш концертный номер «Маэстро», где вы с Аллой Борисовной играете в четыре руки. До сих пор смотрится на одном дыхании.
– Да, номер получился. Рад, что это заметили.

– Вы работали со многими поэтами, но чаще всех в ваших песнях звучали Андрей Вознесенский и Илья Резник. Почему Вознесенский был важен для вас?
– Да, мы кое-что с ним в своё время сделали, это был интеллигентный, умный человек… Но всё кончается… К сожалению, его нет, но он как будто есть…

– Не вспомните вашу первую встречу?
– Это было много лет тому назад. Познакомились на радио и благодаря радио. Людмила Дубовцева, работавшая на «Маяке», однажды попросила меня с ним встретиться и показать кое-какие мои мелодии. Он к ним написал тексты, и эти песни стали довольно известны.

– Вы написали музыку к нескольким фильмам. Нельзя не спросить о «Долгой дороге в дюнах». Эта мелодия – особая. Вероятно, вам особенно дорог этот фильм. Он в чём-то автобиографичен?
– Откровенно говоря, он связан не столько с моей жизнью, сколько со всей историей Латвии и Прибалтики в целом. Довольно мрачные годы мы все здесь пережили, но, повторяю, это уже история. В своё время нежелательно было об этом говорить, и «Дорога в дюнах» – один из первых фильмов, который всё-таки обратил внимание на трагедию невинных людей, которых выслали в так называемую Сибирь. Повторяю, это одна из трагических страниц, но это уже история. (Впервые за весь разговор Паулс не справляется с голосом и говорит с надрывом и болью.)

– Именно трагические моменты почему-то чаще рождают музыку изумительной красоты.
– Да, это как-то удалось и легло на фильм, и я до сих пор играю это произведение.

– Вспоминается ваш детский ансамбль «Кукушечка». Куда эти ребятишки делись после того, как выросли? Вы поддерживаете связь?
– Они уже не дети. Им по тридцать-сорок лет, и у них уже свои дети. С теми, кто остался в Латвии, изредка вижусь, но многие разъехались кто куда. Ведь «Кукушечка» существовала в восьмидесятых, и всё это давно ушло.

– Вы профессиональный пианист. А не пробовали когда-нибудь поменять инструмент?
– Рояль сыграл основную роль в моей жизни, я его менять не спешу. Хотя могу играть и на… вот чёрт! Как это называется?.. Иногда играю на этих… не подобрать слово. Я как-то в Москве играл на шоу у Урганта на «Ямахе».

– Синтезатор.
– Да, я сыграл один маленький кусочек, но это электронный прибор, лишь похожий по звучанию на рояль. У меня на первом месте – всё же акустический инструмент.

– «Полюбите пианиста» – это о вас?
– Не-ет! (Смеётся.) Это Вознесенский просто пошутил. Как и со «Светофором».



– Видел как-то раз ваше скульптурное изображение. Вас греет мысль, что существует ваша каменная копия?
– Где ты видел его?

– Ну как же! Синеватый камень, у выставочного зала «Арсенал» в центре Риги, выполнено в стиле модерн.
– А!.. Это ты о… Вспомнил! Есть ещё мой портрет из камня, только не памятник, а выставочная модель работы моего друга Альберта Терпиловского, её выставили на улице, не мог же я запретить…

– Как думаете, художник попал в образ?
– Не знаю. Камень – он и есть камень.

– Когда вы исполняете свои произведения, то заметно, с каким удовольствием это делаете. При этом ваше лицо «играет» то, что играют пальцы. Вы действительно так переживаете, или это отрепетированный концертный номер?
– Нет, почему? Концерты, конечно, отрепетированы, и у каждого музыканта многое вырабатывается с опытом, но всегда есть желание импровизации. Я особенно не задумываюсь, какое у меня лицо во время концерта. Может быть, всё происходит автоматически. Просто всегда играю так, как чувствую, и это видно по моему настроению.

– Говорят, вы не расположены к интернету. При этом у вас есть официальный сайт на трёх языках – латышском, английском и русском. Значит, всё-таки дружите с техникой?
– Да я с этим сайтом вообще не знаюсь, один человек вместо меня всё там делает, его зовут Гунтарс. А я вообще с этой техникой на «вы»! Ни смартфона, ни компьютеров у меня нет. Даже телефон такой, первого выпуска «Нокиа». А чем он плох, кто мне скажет?.. Как думаешь, я уже много наболтал? Что ещё я могу тебе рассказать?

– Очень многое. Но пришло время сказать спасибо, маэстро, за доставленное удовольствие общения с вами.
– Доброго вам здоровья!