Дядька Володя гнался за мной с длинным толстым прутом в руке, а я в ужасе убегал от него через кусты напролом, не разбирая дороги. Таким злым я его ещё никогда не видел. Он что-то кричал мне вслед, но от этого становилось только страшнее. Попасть в его руки сейчас было делом немыслимым.

Треск сзади затих, но дядька продолжал что-то орать.

– Стой, гадёныш! Там же торфяники! Они же горят!

Ни до каких торфяников в тот момент мне и дела не было. Я боялся только прута.

Тем жарким летом горело повсюду, высохли и загорелись и торфяные болота вокруг нашего посёлка. Дым стоял круглые сутки, дышать было нечем. Впрочем, пацанам до этого какое дело? Лето, гуляй, загорай. На дым никто и внимания не обращал.
Ходили слухи, что уже несколько человек умерло от астмы. И несколько человек в округе провалилось в горящие торфяные ямы. Но, может, это были только слухи.

Родители оставили меня на попечение дяди Володи, который в то время пошёл в отпуск. Мне было лет шесть. Вообще-то мы жили в городе, отцу дали квартиру от завода. Но сюда, в дедов дом, приезжали каждые выходные. Бабушка, дед, дядя и его жена жили здесь. Они остались здесь навсегда.

Дядя остановился поодаль и принялся уговаривать меня притворно ласковым голосом:
– Ладно, иди сюда. Ничего не сделаю, не бойся. Только не беги. Там торф горит. Иди, не бойся. На велосипеде прокачу!

Я был уже так запуган всей этой бешеной погоней, что ничего не соображал.

– Иди, говорю, сюда! А то отцу нажалуюсь…

Эта угроза подействовала. Отец мог наказать гораздо сильнее, чем прутом. Подумаешь, прут… Я медленно и нехотя стал приближаться к дяде.

– Иди, иди!
– А ты брось прут!
– Вот, смотри, бросил.

Я, опустив голову, подошёл к нему. Он крепко взял меня за шиворот, подобрал брошенный прут и раза три-четыре ожёг пониже спины. Я только вздрагивал всем телом.

– Между прочим, я ведь тебе уже говорил, чтобы ты называл меня на «вы».
– Да…
– Ну, так вот помни.

И он ещё раз наотмашь хлестанул меня прутом. А после, так, за шиворот, и повёл в дом. Под конвоем.

Но, правда, отцу он ничего не рассказал. И я даже не помню через столько лет причину, по которой он за мной гнался через посадки. Какая-нибудь детская шалость. Важно, что этот случай навсегда определил мои с ним взаимоотношения. Я всегда побаивался дядю, не доверял ему и был готов к тому, что он скажет одно, а сделает другое. Но я и любил его по-своему.

Дядя был человек, в общем, добрый, хотя обидчивый и бестолковый. И глуповато-хитрый. Все его хитрости были видны за версту, и только он один этого не понимал.

Ему крупно не повезло, он в какой-то деревне на танцах случайно познакомился с кудрявой смазливой бабёнкой, женился, и та пустила его жизнь под откос. Она не родила ему детей, зато была охоча до гулянок и пьянок, всегда поддерживала любой повод. Пока были живы дед с бабушкой, это ещё можно было как-то сдерживать. А потом уже нет.

Дядя и так был склонен к мелким авантюрам, а тут ещё такая поддержка. В общем, эти два сапога оказались парой.

В той деревне у бабёнки жила сестра с многочисленными детьми, но без мужа, и всё, что зарабатывал дядя Володя, теперь шло на них.

Дядя по наущению своей жены уговорил моего отца переписать свою долю дома на него.

– Хочу, понимаешь, чувствовать себя настоящим хозяином. У тебя теперь квартира в городе, и здесь половина дома. А у меня только половина дома. Это неправильно.
– Иди зарабатывай себе квартиру, кто мешает? – резонно возражал отец.
– Ну, это долго и сложно…

Дядя вообще не очень любил работать. Сначала отец взял его к себе на завод в ученики, осваивать фрезерный станок. Но дядя там как-то не задержался. Ему посоветовали пойти в телемастера. Он пошёл, и ему понравилось.
– Вот эта работа по мне: ходишь чистый, в костюмчике. Зарплата плюс шабашки. И уважение.

Да, советские телевизоры то и дело ломались. Особенно новые, с кнопками настройки. Хороший телемастер ценился. И я уж не знаю, хороший был дядька мастер или нет, но в его доме телевизор барахлил постоянно.

Отец всё же согласился на уговоры, когда дядька пообещал ему, что если будет продавать дом, то деньги они разделят пополам, по справедливости. Прошло годика два, и как-то по пьяни он уже кричал отцу:
– Думаешь, я тебе деньги за дом отдам? А вот это видал?! Ничего не получишь, всё тут моё. Скажи ещё спасибо, что картошку разрешаю вам в подполе хранить.

Картошку мы сажали всегда, сколько себя помню. Даже в самом раннем детстве я ходил в поле с лопатой и пытался помогать взрослым. Хотелось быть как все. Позже картошка превратилась в малоприятную, но необходимую обузу, от которой никуда не денешься. Еда-то нужна.

Мы сажали картошку в поле за ручьём, на распаханных участках. Почва там была так себе, говорю же, торф. Поначалу, когда всем миром распахали эти участки, картошка получалась там прекрасная, но с каждым годом всё хуже и хуже. Кто-то мог себе позволить вносить в землю навоз, но большинство просто сыпало какие-то минеральные удобрения, даже не особо зная, нужны ли они вообще.

Обычно на 9 Мая мы выдвигались в поле целой бригадой: дед, бабушка, мои отец с мамой, дядька с его женой, я с младшим братом. Соседи, увидев нас, говорили:
– Ну, целый колхоз! Вам всех делов-то на пять минут.

Мы улыбались. Приятно было чувствовать себя семьёй, силой. Да, это был ещё один праздник в дополнение ко Дню Победы. Потому что вечером после полевых работ, конечно, устраивали застолье с вином и песнями, смотрели по телевизору какое-нибудь военное кино. Деда просили рассказать, как там было на войне на самом деле. Он только плакал, мотал головой и брал аккордеон.

– Старушка не спеша-а-а… дорожку перешла-а-а…

Это была его любимая песня, но знал он из неё только эти слова. А про войну – нет, про войну никогда не рассказывал, только плакал, и всё.

Они, поселковые деды, почти никто про это рассказывать не любили. Нам же, пацанам, хоть и было интересно, да мы свои войнушки устраивали. С самостоятельно выструганными из дерева автоматами ППШ и противотанковыми гранатами из старых консервных банок.

– Получи, фашист, гранату от советского солдата!

И всё бы хорошо, если бы не картошка. С картошкой много хлопот. Ведь сначала под неё надо вскопать землю, набить лунки, посадить, ждать, когда она вылезет, подсыпать первый раз, потом второй раз, потом полоть, потом уже только копать, сушить и свозить в подполье, откуда и брать понемногу всю долгую осень, зиму и весну… И пацанам приходилось заниматься этим вместе со взрослыми. И поиграть некогда.

Вот про подполье дядька и кричал, что не хочет нас больше туда пускать.

Я стал понимать его с годами. Действительно, человек должен быть хозяином в своём доме. Если в доме два хозяина, это уже непонятно что. Но по справедливости-то как?..

Мама говорила отцу:
– Ты же старший сын, прямой наследник. Как это он тебе ничего не даст? Как это не пустит?..
– Ну, теперь уж ничего не поделаешь, подписал значит подписал! – отвечал отец с горечью. – Раньше надо было думать.

Впрочем, дядька хоть и кричал, что не пустит нас на порог, но ничего такого делать не собирался. Это было ему невыгодно. Потому что картошка, выращенная всеми вместе и хранившаяся в подполье, использовалась им бесконтрольно. Он умудрялся ещё приторговывать ею, менял на водку. А нам не уставал напоминать, что нужно почаще приезжать и перебирать её, а то всё сгниёт.

– Вон, на той неделе полмешка выбросил!.. Где вы были? Почему не приехали?

Понятно было, куда исчезло полмешка картошки.

Мама говорила:
– Да ну её к чёрту. Что мы, в магазине не купим? Пускай сами растят и перебирают. Работай на них!..

Но бросить картошку было почему-то невозможно. Видимо, это было единственное, что ещё объединяло семью. Бабушка умерла первая, дед после неё. Тогда и начались раздоры, ссоры.

Отец хранил в сарае у дядьки Володи деревообрабатывающий станок, купленный на заводе. Что он собирался с ним делать, я не знаю. Станок простоял в сарае пару лет и однажды таинственно исчез.

– Я не знаю, я не при делах! – кричал дядька. – Уехал в деревню, приезжаю – его нет! Соседи стырили, сволочи!

Тут уж отец не выдержал, побил его.

– Зараза ты такая, есть у тебя совесть или нет?!
– Ничего не знаю, соседи стырили!..

Отношения отца и дядьки с тех пор совсем разладились. Отец с матерью перестали ездить в посёлок. У нас появился свой небольшой участок. Общего почти ничего не осталось.

Я иногда заезжал в гости к дядьке. Обычно он был один и под хмельком. Жена его почти всё время проводила в своей деревне, у сестры. Сначала он смотрел на меня с подозрением:
– Думаешь, я тебе дом в наследство оставлю? Не жди! Всё племянникам пойдёт… хоть и чужая они кровь.

Но вскоре забывал об этом.

– Ну чего, жениться-то думаешь? У нас вон тут девка одна есть, очень хорошая. Тебе как раз подойдёт. Если что – я вам на свадьбу телевизор подарю.

Телевизоры тогда уже не были редкостью, шли девяностые годы, техника в магазинах продавалась совершенно свободно. Однако в мозгу у дядьки, видимо, крепко сидело представление о том, что телевизор – это такая вещь, за которую не жалко и жениться.

Вообще, разговоры о моей женитьбе в доме периодически возникали с тех пор, как мне исполнилось лет десять. И тема там звучала довольно странная.

– Что, если Лёша себе богатую выберет? Что нам тогда делать?

Я вообще не понимал, о чём они говорят.

– Все богатые – они знаешь какие! Чем мы ответим?

И опять я ничего не понимал. Что такое «богатые»? А мы – разве бедные? Живём как все… Почему надо что-то отвечать?

И дядька каждый раз выбрасывал на стол свой главный козырь:
– Я им телевизор цветной подарю!

На этом вопрос закрывался.

Несколько лет спустя я приехал к дядьке со своей невестой. Просто познакомиться, показать те места, где родился и вырос. Непонятно было, звать ли его на свадьбу.

На звонок долго никто не открывал, потом калитка открылась.

– О! – сказал довольно сильно постаревший, но по-прежнему пьяненький дядька Вова. – А телевизора у меня нет! Только радио.

Он присмотрелся к моей будущей жене и в ужасе всплеснул руками:
– Богатая?

Мы засмеялись, а он заплакал.

Так и остался я без телевизора на свадьбу.

Давно уже нет отца, нет и дядьки Вовы. Во время похорон его жена не приехала из своей деревни и потом не удосужилась даже узнать, где его могила.

Смешной он был человек, нелепый, но не злой. Всем своим чужим племянникам помог, сколько смог. Ладно. Что теперь с его женой, не знаю, связь давно оборвана. Ходили слухи, что она подписала дом соседу с тем условием, чтобы за ней ухаживали до смерти. Как уж там и что, не знаю.

Раз в несколько лет я бываю в тех местах и издали смотрю на свой родной дом. Он становится всё меньше, как бы усыхает. Живёт ли там кто-нибудь, непонятно. Я не хочу этого знать. Постучишься – а там чья-то чужая морда… Дом всё равно мой, он живёт в моих воспоминаниях и останется там навсегда. Я старший сын, прямой наследник.

Поле, где когда-то весь посёлок сажал картошку, стало лесом. Места изменились почти до неузнаваемости. Старые приметы исчезли.

И вот что-то тянет опять съездить посмотреть. Да боязно, вдруг дома уже совсем нет.

Недавно сон видел: дядька Вова с его женой, молодые и красивые, держатся за руки, смотрят на меня и улыбаются.

– А ты не сердись на нас, Лёш.

И уходят куда-то вдаль.

Да я и не сержусь, не сержусь…