Катя – та самая маленькая собачка, которая до старости щенок. У неё резкие скулы, острые плечи, талия, как ножка ликёрной рюмки. Но есть в её силуэте какая-то изнурённость. Таких женщин любят склонные к покровительству мужчины. Но покровительствовать ей трудно. Только попробуйте посмотреть на неё снисходительно – испепелит.

Мы познакомились, когда я продавала участок. Она была покупательницей. Участок – кусок земли в голом поле. Я уже отчаялась от него избавиться. И вдруг сообщение от этой Кати. Поняв из письма, что она многодетная мать, я приготовилась к худшему. Подумала, что женщина, наверное, мечтала о настоящей даче, клубнике с грядки, надувном бассейне. Ждала участка по государственной программе, но устала и согласилась взять копеечный земельный сертификат. Такие мамаши обычно яростно торгуются, уговаривают подождать денег три месяца и ещё упрашивают отвезти их на участок, потому что на автобусах с малышами слишком тяжко.

Однако Катя ответила, что у неё наличные и она готова выйти на сделку хоть завтра. Даже землю смотреть не поедет.

Встречу назначили в банке.

На следующий день в банк явилась дама на десятисантиметровых шпильках, в ярко-жёлтом пальто, перетянутом широким, на манер армейского, ремнём с массивной бляшкой.

– Я – Катя, – протянула она ладонь для рукопожатия.

Представившись в ответ, я на всякий случай решила всё-таки уточнить:
– Скажите, если у вас многодетная семья, вы ведь должны были получить землю или сертификат?
– Так и есть, – кивнула Катя. – Уже его использовали.
– Но зачем вам ещё?
– Участок у меня пока только один, а детей – трое.

Я стала прикидывать перспективы признания сделки ничтожной по причине недееспособности одной из сторон.

– Они ведь растут, дети-то, – Катя, заметив моё замешательство, заговорила мягче, в голосе появилась снисходительная интонация. – Скоро совсем вырастут, им нужно где-то жить.
– В поле? – удивилась я.
– Пусть строятся, – снова жёстко ответила она. – Что, мне их до пенсии в своём гнезде держать да квохтать? Со мной так не нянчились. Я ушла из дома в четырнадцать.

Я не нашлась что ответить, и как раз подошла наша очередь. Мы двинулись к банковскому окну.

– Вы уверены? – только спросила я.
– Ну вы и продавец! – усмехнулась Катя.

Она перевела деньги, и через пять минут мы уже направлялись в Росреестр. Шли по Дворцовому проспекту Ораниенбаума, утопающего в птичьих трелях и детском гомоне. Я ни о чём Катю больше не спрашивала, а она говорила, говорила, говорила.

– Это ведь мой родной город, – призналась она. – Но я его ненавижу. Отсюда всё зло в моей жизни. Бежала как от чумы. А зло догоняет, не пускает. Погрязла в судах с собственной матерью. Из-за неё развелась с мужем.

Она говорила рублеными короткими фразами, при этом шагая быстрым, чётким, уверенным шагом. Видно, она и правда привыкла бежать по жизни. Всем врагам назло.

– А муж?
– Муж у меня вообще!.. – рассмеялась она. – Мне семнадцать было. Прохода не давал. Когда узнал, что беременна, в загс силой отвёз. Расписались. Но мужа предупредила, что ему меня не сломать, жить буду, как захочу сама. И сказала, что всегда буду работать. Хрен ему, а не борщи. Потом второй сын. Потом третья беременность. УЗИ показало – девочка. Как раз в это время я чемоданы мужу собирала. Подруги пальцем у виска крутили: мол, родной же отец, не отчим какой дурной. А за мной в детстве родной отец с топором бегал.

На железной дороге поблизости загрохотал товарный поезд.

– …К психологу? – переспросила меня Катя. – Ходила. Туфта это всё. Трата времени и денег. Что было, то было. Не отменить. Если мать предала – значит, предала. Конечно, она мне не верила, когда я рассказывала об отчиме, и лишь отмахивалась. Не сочиняй, дескать, дура. А сама водку с ним пила, с уродом. Когда я от них свалила в девятом классе, они и не заметили. А я к мужику ушла тридцатилетнему. Бежала потом и от него, конечно. Господи, да если б моя дочка, моя плоть и кровь, – к мужику, и не то что в четырнадцать, а хоть бы и в двадцать, – я бы с ума сошла, я бы этому мужику яйца отрезала. Я сама с яйцами. Вот и на этот участок сама заработала. Муж и не знает. Он против. Узнает – будет дома громко. Но ничего.

Я посмотрела на неё вопросительно.

– Мы официально уже в разводе, – успокоила меня Катя. – Да и если бы нет, муж ничего бы оспаривать не стал. Побесится и успокоится. Знает же, что я увечная-калечная. Такую взял. Такую терпит. Любит меня. Разводиться тоже не хотел, но ради меня всё же согласился. Мы ведь фиктивно. Надо так. У меня суды с матерью. Она вдруг очнулась, внуков требовать стала. Иск подала, чтобы ей разрешили видеться. Отказали – она новую телегу накатала. Заявляет, что муж мой детей тиранит, унижает, бьёт. С себя сочиняет. Она меня, тринадцатилетнюю, с лестницы скинула. Черепно-мозговая и перелом позвоночника.

А потом мы оказались в зале многофункционального центра. Всё было тут спокойно и лакированно-серо. В воздухе висел тихий деловой бубнёж. Мы обсудили некоторые детали и пошли сдавать документы.

Пока операционистка что-то яростно печатала, а Катя отвечала на её вопросы, я глядела по сторонам.

Вот через окно от нас компания – мужчина и две женщины. Одна – с ребёнком. Мужчина будто бы рассуждает вслух. Вернее сказать, интонация его такова, будто он в чём-то себя убеждает. Я прислушалась. Понимаю, что это молодая семья, наверняка оформили кредит на строящуюся студию. Всех денег у них было – маткапитал.

– Годик потерпим, перекрутимся, а потом дом достроят, – уговаривает себя мужчина. – А уж там сдадим, студии у метро хорошо сдаются. Вот аренда ипотеку и перекроет. Год потерпеть. Считай, квартиранты ипотеку закроют. Год – это ерунда.

Женщина в костюме – вероятно, представитель застройщика – бодро кивает. Мать, качая младенца, тихонько млеет. Не она ли уговорила мужа на финансовую авантюру? Не с её ли слов поёт мужчина о том, как хорошо они пристроили маткапитал? Слишком уж тревожно он улыбается.

Я много таких мам встречала на интернет-форумах, пока продавала свой никчёмный участок. Они все торопятся пристроить свои нечаянные сто тысяч в ипотеку на вырост. Для деточки. У деточки ещё не прорезались зубы, а для неё уже покупают в кредит студию. Родители купят кровиночке будущее, выдюжат.

Из моего поколения, детей девяностых, каждый второй уже к тридцати годам устал, измучен и истерзан. Многие из нас – дети родителей, не вписавшихся в рынок, но вписавшихся в депрессию, бессилие, алкоголизм. Мы вышли в жизнь духовными оборванцами, бросились навёрстывать, устраиваться, зарабатывать. Многие из нас не спешили «плодить нищету», но когда природа брала своё, клялись, что у ребёнка будет иная судьба, уж следующему поколению не придётся тащить себя за волосы из беспросветности. Иные всё это маскировали напускным цинизмом: дескать, это не из любви к потомству, это всё для себя же, чтобы отправить потом детей по купленным квартирам, а самим зажить наконец. Путешествовать, танцевать румбу, лепить из глины, играть на лютне.

– Ну вот и всё! – услышала я довольный Катин голос. – Можем друг друга поздравить. Через пару недель будут готовы документы.

Я смотрю на её тени под глазами, на сжатые упрямые губы, и мне делается неловко за свои досужие измышления. Может быть, Катина «злая схватка с миром» – её единственный способ жить и чувствовать себя живой? Не знаю.

Потом мы шли обратно, к той остановке, на которой встретились. И Катя по дороге опять произносила речь, будто заговаривая саму себя и всю свою жизнь.

– Да нет, конечно, я потом помогу детям построиться. Я всё же мать, не какая-то там. Накопится что-то ещё. Разделится. Моя мать меня оставила без всего. Я – не как она. Да и энергии у меня хватает! Мне бы всё горы сворачивать. Женщина-экскаватор. Я и на митингах разных волонтёрских – за благотворительность. А вот это я на приёме у нашего депутата, – она запускает видео на смартфоне, протягивает мне, не спрашивая. – Мы тут обсуждаем акцию «Нарисуй открытку ветерану». Ой, вон маршрутка ваша приехала, я вам ролик в личку брошу, у нас там ещё петиция.

Я уехала. А Катя и правда мне потом скидывала то объявление о каком-нибудь благотворительном сборе, то приглашение сыграть в онлайн-игру, то ссылку на какую-нибудь петицию, то купоны на скидку в парк аттракционов. Со временем перестала. Изредка только мелькали её фотографии. Вот они с мужем ставят на участке забор, очень собой довольные, ведь их жизнь стала ещё прочнее, ещё защищённее. Вот в честь этой новой победы над хаосом – ароматный шашлык на решётке.

А потом Катя пропала совсем. Наверное, у неё всё хорошо. Или нет.