«Моя кума, а в прошлом школьная подруга, собралась к детям в Израиль. Долго они её звали, но Нина боится всего нового, долго отнекивалась, и только после того как ей уже и билет прислали, всё-таки решилась. Внучка там родилась, а Нинка её ещё не видела.

Живёт она одна, вернее с кошкой. Кошка балованная, холёная, на кого попало не оставишь. Ещё и цветов полные подоконники, кума с ними как с детьми нянчится – полив отстоявшейся водой, подкормка, опрыскивание и так далее. Уговаривала меня пожить полгода у неё. Конечно, я отбрыкивалась как могла – не отстаёт.

– Я знаю, что ты мою Анфиску не обидишь, знаю, что ты чистюля. Бери своего Вовчика (мужа) и живите.

Проводили мы Нину, посадили в самолёт, забрали из дома свою кошку Маруську и поехали жить в Нинину квартиру. И ты представь, Маруська с Анфиской возненавидели друг друга лютой ненавистью! Как они дрались, как орали, не передать! Кровь на мордах, шерсть летит, вой дикий… Оставить одних нельзя вообще, просто убивали друг друга. Пришлось Вовке с Маруськой возвращаться домой, а я на хозяйстве одна осталась. Квартира у Нины получше моей, побольше, да и на кухне посудомоечная машина – у меня такого счастья пока нет. А вот жила как не дома: после работы приду и не готовлю почти ничего – не хочется на чужой кухне. Вовка раз в неделю ко мне приедет, переночует, а я домой только днём наведываюсь.

Пожила я так месяца два. Район новый, много новостроек, людей не знаю. Поэтому, когда заметила мужчину у соседнего дома, провожавшего меня взглядом, сразу подумала: наверное, он Вовку не видел, думает, я одинокая. Раз отметила его интерес, другой, а потом начала ждать, когда он предпримет попытку сближения. Ну не буду же ему кричать: «Я замужем, даже и не думай!»

А потом пришла после работы к Нинке, а квартира вынесена! Забрали все ценные вещи – технику, золото, меховую шапку. Телефон запасной, старенький, и тот взяли. Когда я увидела разгромленную квартиру, просто опустилась на пол и завыла так, что соседи прибежали. Но вот почему же они воров не услышали и не увидели, а? Вызвали полицию, вся трясусь, зубы дробь выбивают, тошнота подступила.

– Может, вы что-нибудь подозрительное заметили? – спрашивают.

А что я могла заметить, если была на работе? У соседей вон спрашивайте! Составили они опись украденного, я Нинке при них позвонила, рыдаю в трубку, накричала на неё:
– Как я теперь с тобой расплачиваться буду? Я же как чувствовала – на фига мне было чужое добро охранять? Не могла ты на сигнализацию хату свою поставить?

Та тоже в шоковом состоянии, что-то бормочет, плачет…

На ночь Вовка приехал, глаз с ним не сомкнули – я реву, капли пью, он мне выговаривает, за дурость мою ругает.

А потом я вспомнила того мужика. Это же они, воры, знали, что Нинка уезжает, планировали ограбление, а тут я! Решили не отменять, а план подкорректировать: вычислили мой график, следили, когда ухожу, когда прихожу. А я, дура, губы развесила, зенками хлопала – думала, мужчине понравилась.

Утром помчалась в полицию, рассказала всё как было.

Снова Нинке позвонила, сказала – пусть приезжает. Ну не могу я теперь тут жить, мечусь по этой квартире, плачу, страх появился задним числом.

В общем, приехала кума, поговорили мы со слезами пополам. Так мне её жаль: одна, во всём себе отказывала, а ремонт сделала, технику в кредит купила.

– Буду тебе выплачивать хотя бы половину – больше не смогу, наверное, – говорю ей.

Она отказывается. Не знаем, как поступить, как друг другу в глаза смотреть. Прошло несколько дней, и я в больницу попала – на нервной почве обсыпало, чешусь вся до крови. Никогда не соглашайся приглядывать за чужим домом! Пусть сами, как хотят».