Стационар ЛОР-отделения напоминал детско-юношеский спортивный лагерь. Возраст пациентов – от 14 до 19, и всё это были отчаянные и горячие поклонники коньков, лыж, санок и других активных зимних развлечений. Молодёжная мода тех времён выглядела шикарно: джинсы с сильно заниженной талией, коротенькие курточки-бомберы, чтоб обязательно половина спины была открыта и свежим воздухом дышала. А шапки и шарфы безоговорочно преданы анафеме. И вот несётся такой красавчик или красотка по горному склону или искристому льду, волосы на ветру развеваются, на лице румянец, из ноздрей пар, как у бегового скакуна. Восторг! Только потом почему-то температура поднялась. Голова заболела, нос, уши, горло…

В нашей четырёхместной палате, кроме меня, проживали сёстры-близняшки Маша и Даша. Были они похожи, как две горошинки, и различить их не представлялось возможным, если б не симптоматика. Покувыркавшись в сугробах, Маша застудила ушки, получила острый отит и временно оглохла. А Даша заработала тонзиллит, ей удалили миндалины и до полного выздоровления говорить запретили.

– Дашка, где моя косметичка? – громко кричала глухая Маша. – Ты взяла?

Маша яростно махала руками, пытаясь доказать сестре, что она знать ничего не знает. Даша не понимала, злилась:
– Блин! Немой кинематограф! Возьми бумажку, напиши где!

У 14-летней Алины в длинные светлые волосы были вплетены зелёные и синие дреды, в правую ноздрю вдето колечко, над левой бровью вколото сердечко. Она походила на некую инопланетную сущность.

– Тётя Оля, а вы мне тоналку и румяна дадите? – подсела ко мне на кровать Алина. – Я маму просила принести. Но она такая вредная!
– Зачем тебе? – мрачно отозвалась я. Голова болела так, что даже глаза открыть было тяжело.
– Сейчас на процедуры идти.
– Тебе нос прокалывать будут. Опять будешь рыдать и кровь по всему лицу размазывать. Какие румяна?
– Так-то да, – загрустила Алина. – Но это потом… А сначала – там же все будут…

Фраза «там все будут» означала, что у дверей процедурной ждали экзекуции мальчики из соседней палаты. И, в частности, красавчик боксёр, несбыточная мечта всех девчонок.

Боксёр, в отличие от остальных малолетних бестолочей, сознательно лёг в отделение на плановую операцию по исправлению сломанной носовой перегородки. Женился недавно, но молодая супруга от его надсадного храпа отчаянно страдала и пригрозила разводом. Посему, чтоб сохранить семью, парень решился на героический поступок.

Мои соседки самозабвенно водили кисточками по хорошеньким мордочкам и наконец-то замолчали. А я закрыла глаза и принялась костерить себя.

В моём-то преклонном возрасте и будучи без пяти минут доктором – как можно вот так опозориться? Не хочется носить тёплую тяжёлую одежду, а хочется обрядиться во всё лёгкое и красивое. Ну и пусть на улице свежо, ну подумаешь, пару раз чихнула и высморкалась. Капельки купить, в нос закапать, и всё! Однако скоро в аптеках не осталось капель, которые я не испробовала, но насморк не проходил.

А потом стало ещё хуже. Голова болела и ныла постоянно, словно растекалась внутри горячая, жгучая лава. Наклонишься – головокружение, резко выпрямишься – впору в обморок падать. От яркого солнца глаза режет. Как вампир, в тени прячешься и ходишь вечно злая, раздражительная.

По случаю посмотрела замечательный фильм «Достучаться до небес», там главные герои точно так же маялись. Скачками понеслась в частную клинику делать МРТ, перепугав докторов заявлением, что у меня не иначе как опухоль мозга и жить мне осталось считаные недели.

– С головой у вас точно проблемы, – мрачно заявил доктор, рассматривая мои снимки. – Но не по нашей части. Идите к ЛОР-врачу.

В поликлинике блондинистая докторесса аж руками всплеснула:
– Гайморит! Синусит! Как вы ещё ходите! Срочно в стационар!

Я категорически отказалась. Какая больница! У меня через неделю съёмки, и наконец-то главная роль! Но на уколы и физиотерапию всё же согласилась.

Как только полегчало, почувствовала себя совершенно здоровой и унеслась творить великое кино. А по осени всё началось опять, но уже гораздо хуже. Пришлось сдаваться и ложиться на койку.

– Пансинусит. Запущенный. Как можно себя до такого состояния довести? – заведующая ЛОР-отделением сурово хмурилась.

Она походила на майора госбезопасности и разговаривала со мной, как с изменником Родины, которого собиралась приговорить к высшей мере наказания – расстрелу.

– Решётчатая кость затемнена. Фронтит под вопросом. Лечиться планируете? Или желаете дождаться, когда гной прорвёт мозговые оболочки, и от менингита умереть? Без разговоров! На стол, и сверлить.

Слава богу, температура держалась высокая, и операцию отложили, решили для начала подлечить, а там видно будет.

– Тётя Оля, вы спите? – трясла меня за плечо русалка Алина. – Вставайте. Пора в пыточную идти.

«Пыточной» обитатели ЛОР-отделения ласково называли процедурный кабинет. И вполне обоснованно. Когда впервые подошла к дверям процедурной, меня поразило лихое молодёжное веселье. Мальчики и девочки громко хихикали, строили друг другу глазки и наперебой сыпали анекдотами про Штирлица.

– Штирлиц открыл сейф и достал за писку Бормана.

Взрыв смеха.

– Штирлиц сидел за столом и чистил пистолет. Рядом сидела жена и ела. Пистолет выстрелил. Жена упала. Наелась, подумал Штирлиц.

Медсестра вывела из процедурной девочку, придерживая за плечики, и осторожно усадила на кушетку. В носу у девчонки торчало два пышных окровавленных ватных тампона.

– Чё, Мюллер сегодня сильно зверствует? – спросил у пострадавшей кудрявый мальчишка. – А иглы под ногти вгонял?

Девчонка закрыла глаза и привалилась головой к стенке, а мальчишке молча показала вытянутый безымянный палец.

– Сейчас дошутишься! – прикрикнула сестра на кудряша. – Кто следующий?
– Я! Яволь, группенфюрер! – отозвался неугомонный шутник и шагнул в процедурную. – Прощайте, братья партизаны! Не вернусь – считайте меня коммунистом. Или пофигистом.

Стало ясно, почему так отчаянно веселится детвора. От страха. А я решила идти самой последней.

В процедурной стоял полумрак. Только на небольших столиках горели лампы, и их яркий свет отражался в отоларингологических зеркалах, которые врачи крепят на лбу. В углу кто-то постанывал и жалобно всхлипывал – видно, уши промывали. В перевязочной жужжал моторчик, словно дрелью стенку сверлили. Но на самом деле сверлили лобную кость. С моего места был виден лишь край операционного стола, на котором дёргались чьи-то ноги. Ну точно, застенки гестапо!

Я задрожала и присела к столику. Молоденький ординатор оказался чуть старше своих пациентов. Он сосредоточенно намотал ватки на спицы, макнул их в пузырёк и вставил мне в нос.

– Это что?
– Обезболивание, – доктор на меня даже не глянул. Любовно насадив изогнутую иголку на шприц, он придвинулся ближе.
– Подождите. А историю болезни смотреть не будете?
– Зачем? – совершенно искренне удивился он.

Я хоть и покинула мединститут на «экваторе», но кое-что усвоить успела. В частности, по кружку военно-полевой хирургии, где нам чётко и ясно объясняли, что оперативное вмешательство показано исключительно в экстренных случаях. А если нет явной угрозы для жизни, можно обойтись превентивными методами или консервативным лечением.

– Я получаю внутримышечно курс антибиотиков. Воспаление проходит. Прокалывать пазухи нет необходимости. Достаточно промывать, дренировать, вакуумную «кукушку» подключить. И добавить физпроцедуры.

Ординатор от удивления открыл рот и с грохотом уронил шприц в металлический лоток. А из чистой перевязочной выглянула разгневанная заведующая отделением.

– Это кто тут у нас такой умный?

Я бы, наверное, ещё долго могла разглагольствовать о ворсинках эпителия в носовой полости и о том, что если их повредить механически, то образуется рубец, а это для пациента конец света. Но, глянув на заведующую, у которой на голове незримо нарисовалась чёрная фуражка с черепом и перекрещёнными костями, – предусмотрительно прикусила язык.

– Тогда подпишите бумагу, что отказываетесь от лечения! – рявкнула заведующая.
– Я не отказываюсь. А требую адекватного лечения.
– Сестра, раствор фурацилина! И промойте ей нос так… – скорее всего, доктор хотела добавить «чтоб мало не показалось», но заканчивать тираду не стала. А лишь раздражённо ушла в перевязочную, где вновь яростно зажужжала дрель, а ноги страдальца на столе задергались ещё сильнее.

С этим «страдальцем» мы потом долго сидели в коридоре у дверей процедурной и приходили в себя. Мужчина был косая сажень в плечах, каждый кулак – как добрый кочан капусты, а на лбу красовалась глубокая дырка, обработанная по краям зелёнкой.

– Вас-то как угораздило сюда попасть? – поинтересовалась я.

Богатырь горько вздохнул:
– По глупости. Я разнорабочим на стройке пашу, там наши мужики всё время чуток подогреваются. А я пить бросил, и вот… Может, и мне надо было отказаться башку сверлить?

Я лишь плечами пожала – кто его знает, врачам-то виднее.

Русалка Алинка ходила за мной хвостиком и повторяла: «Чтоб я ещё хоть раз на улицу без шапки вышла! Никогда!»

– Скажи маме, пусть она этому ординатору Мюллеру подарок принесёт, – посоветовала я Алине. – Тогда перед проколом он сделает блокаду. Боли не почувствуешь.
– О, тётя Оля, вы крутая! – восхитилась Алинка. – Когда состарюсь, я на вас похожа стану. А Новый год как справлять будем? Во что играть? Придумаете что-нибудь интересненькое? Типа как в прошлый раз, ночью мальчишек зубной пастой мазать!

Под Новый год я выписалась и поехала в Пермь. По приезде сразу позвонила бывшему однокурснику Антону, который к этому времени стал доцентом и заведовал в Перми ЛОР-отделением. Пожаловалась приятелю на его коллег и настойчиво допытывалась, уж не ошиблась ли я, отказавшись от оперативного вмешательства.

– Да сейчас в любом отделении, хоть в кардиологи, хоть в гинекологии, разнарядки приходят, план по операциям надо выполнять. Полный бред! – качал головой Антон. – А зачем каждый день проколы делать, вообще не понимаю. Скорее всего, парень просто тренировался, руку набивал.

Изучив мои снимки, доцент Антон предложил:
– Давай я тебя кольну и за раз откачаю всё, что осталось.
– А давай. Только обезболь так, что если случайно нос мне отрежешь, я даже не почувствую.

Игла воткнулась во внутренний хрящ, что-то там скрипнуло и чавкнуло, словно лопнула туго натянутая каучуковая прослойка. Было противно, однако не больно. Но зато стало страшно, когда я глянула в лоток, наполненный почти до краёв. И всё это гнездилось в моём бедненьком носу! Антон уложил меня в ординаторской на диван, достал из шкафчика бутылку коньяка и плеснул по чуток в рюмки, чтоб себе и нервному пациенту стресс снять.

– Ну, поздравляю с приобретением «любимого» хронического заболевания.
– Как жить-то теперь с этим? – я была готова расплакаться.
– Нормально. У меня, между прочим, ещё с института язва желудка. И ничего, живу, – Антоха заботливо и нежно погладил себя по эпигастральной области. – Ладно, рассказывай, как там Нерезиновая поживает...

Всё это было десять лет назад. И ничего, существую… Наверное, у каждого из нас есть «любимая» болячка, с которой живёшь уже долгие-долгие годы, смирился и сроднился. Про неё, родимую, всё знаешь досконально: тяжести не поднимать, под палящим солнцем не скакать, диету соблюдать. В моём случае: шапку и тёплую обувь носить до середины мая, даже в жару обходить кондиционеры за версту, о холодных напитках забыть навсегда, делать дыхательную гимнастику и в храме ставить свечки за здравие. И всё будет хорошо!
Утро. Пасмурно. Дует ветер, моросит дождь. На платформе в ожидании электрички мальчишка громко кричит в трубку:

– Мам, всё нормально! Да, взял я шапку, взял! Да, надел!

А шапка сиротливо торчала из кармана куртки. Я подкралась к нему со спины, наклонилась и крикнула в трубку:
– Врёт! Взял, но не надел!

Пацан вздрогнул и отскочил в сторону. Я хищно оскалилась:
– А знаешь, что такое гайморит? Это когда простудишься, соплями с головы до ног обмотаешься, и будут тебе кривыми ржавыми иголками в нос колоть. Больно дико! Кровь – фонтаном!

Перепуганный малыш, забыв обо всём на свете, судорожно натянул шапку аж до самого подбородка.

Достигнутым эффектом я осталась довольна! В общем, друзья, скоро зима, холода, всё как будто изо льда. Берегите себя.