В Каракасе я поселился у знакомого программиста. Его звали Мигель, он любил женщин и фильмы.

– Вот ты русский. Почему у вас снимают такое странное кино? Недавно смотрел «Ночной дозор». Куда-то бегут, ножами машут. И всё время темно. У вас в России день вообще бывает?
– Сказано же тебе – ночной. Ночью темно, вот и бегают с ножами. Будто у вас не так.

– Ладно, у меня есть кино поинтереснее. К нам в прошлом месяце приезжал американский фотограф Спенсер Туник. Знаешь такого? Голых снимает. В центре города полторы тысячи человек собрал. Видео не разрешали снимать, но я незаметно.

Мигель включил запись. Ранним утром голые люди шли по пустым улицам Каракаса. Молодые и пожилые, светлые и смуглые, татуированные, красивые и не очень. Кто-то шёл на костылях, один ехал в инвалидной коляске.

– Я знаю эту сеньору, у нас в школе работала учительницей, – Мигель ткнул пальцем в обнажённую женщину на экране.

Толпа собралась на площади Боливара. Фотограф и его помощники рассадили голых горожан вокруг статуи. Вряд ли Симон Боливар Освободитель при жизни мог представить себя в такой компании. Ничего эротического в этой сцене не было. Скорее похоже на Страшный суд, каким его изображают на фресках католических храмов. Праведники там всегда одеты, а грешники – голые, так в котлах вариться удобнее. На площади Боливара в этот час «праведниками» оказались фотограф с парой помощников и бронзовая статуя, остальные весело готовились к чистилищу.

Неожиданно Мигель остановил видео и повернулся ко мне:
– Пойдём сегодня в бар? К моему приятелю Хосе приехала итальянка. Говорит, очень сексуальная. Нимфоманка. Ни одного мужчины не пропустит. Только познакомится и сразу в постель тянет. Повезло ему, да? Лучше бы ко мне приехала. Пойдём! Они там будут. Если итальянка меня захочет, я тебя к Хосе ночевать отправлю. Без обид, ладно?

Мне и самому было интересно познакомиться со столь необычной девушкой. Никогда прежде не видел нимфоманок. Какая она?

Мы вызвали такси и отправились в бар «Хуан Себастьян». Это оказалось небольшое заведение – несколько залов, кирпичные стены. На сцене надрывались саксофонист и трубач. Барабанщик выстукивал ритм сальсы. Звук был пронзительным, после третьей песни и второй кружки пива я слышал лишь одну бесконечную ноту, верещавшую и надрывную.

К тому же пиво оказалось холодным и дрянным, будто газированным. Мигель помахал рукой, и к нам подошла пара.

– Я Хосе, – парень протянул руку. – А это Паола из Италии.

Девушка в короткой кожаной юбке чмокнула меня в щёку, скользнула взглядом и отвернулась.

Венесуэльцы о чём-то начали оживлённо говорить по-испански. Итальянка пыталась участвовать в разговоре. Смеялась, путала слова и едва ли понимала всё, о чём шла речь. А я внимательно смотрел на неё, стараясь разглядеть признаки нимфомании.

Треугольное лицо, густые чёрные волосы, синие глаза, пухлые губы, крепкие белые зубы. Внешность скорее приятная. Но было в ней нечто странное. Будто у одного человека два лица. Когда она улыбалась и смеялась, смотрела вам в глаза, то казалась привлекательной, возбуждённой, чувственной, как сирена, чарам которой сложно сопротивляться. Но как только отворачивалась, уголки её губ опускались, лицо становилось скучным, похожим на маску уставшей от жизни дамы полусвета.

Мигель отправился танцевать с итальянкой. Я обменялся дежурными фразами с Хосе: о погоде, о России, о Путине и Чавесе. И наконец спросил о том, что меня интересовало на самом деле:
– А эта Паола действительно нимфоманка?

Хосе задумчиво посмотрел в потолок.

– Она прикольная. Но, знаешь, я её немного боюсь. Она давно путешествует по Южной Америке и спит со всеми, кто её приглашает в гости. Во всяком случае, так говорят. У меня есть знакомые, у которых она останавливалась. В Бразилии жила у одного парня, потом уехала, а он заметил, что исчез его фотоаппарат, довольно дорогой. И с другими подобное случалось. Я, к счастью, не фотограф. Из моего дома можно разве что шкаф вынести.

В баре было накурено, и казалось, будто по залам струился туман. Из тумана выплыла Паола. Мигеля рядом с ней не было, хотя ещё пару минут назад я видел, как они танцевали, причём делали это словно давние любовники – без комплексов и сантиментов.

Паола встала прямо передо мной, улыбнулась и что-то спросила. В этот момент она была разгорячена и очень красива. Но визг музыки заглушил её слова. «Переспрашивает, как меня зовут? Пытается вспомнить, откуда приехал? Собирается позвать на танец?» – гадал я.

– Хочешь быть моим женихом? – громко повторила Паола по-испански.
– Что? – я оторопел.

И показал руками: не уверен, что хорошо расслышал.

– Моим женихом! Ты и я. Мы с тобой, – пояснила итальянка и положила мне руку на плечо.

Совершенно очевидно, она имела в виду не свадьбу. Вернее, не такую свадьбу, где невеста в фате и гости, а такую, когда просят соседа по комнате переночевать в другом месте. Испанское слово novio (жених) – всё равно что английское «бойфренд». Я ничего не ответил. Виновато улыбнулся, пожал плечами. Дескать, испанского не знаю, слышу плохо, соображаю не очень.

Паола с сожалением отвернулась, улыбка сползла с её лица. Она поскучнела и поспешила скрыться в сигаретном тумане.

Я сел в фойе клуба, размышляя о таком странном явлении, как нимфомания. Видимо, чтобы исследовать тему до конца, нужно было всё-таки принять предложение девушки, отвести её в туалет и там заняться сексом – нечто подобное я видел в плохих фильмах. Сама возможность этого будоражила и одновременно вызывала отвращение. Визгливая музыка, вкус гадкого пива, табачный смог, округлые бёдра итальянки, захватанные руками и взглядами сеньоров по обе стороны экватора.

Из тумана выплыл Мигель и сплюнул в стоявшую у двери урну.

– Тьфу! Будто с пепельницей целовался.
– И чем у вас закончилось?
– Да ничем. Итальянка с каким-то толстяком сейчас. Дьявол с ней! Пойдём домой. Будем кино смотреть.