– Ты окончательно совесть потеряла, – бушевала мама, а затем переключалась на моих бабушек. – А вы избаловали её донельзя! Где это видано – еду в постель приносить!

Три бабушки стояли рядком и нервно теребили в руках платочки.

– Умаялась девочка, – важно заметила старшая баба Нина.
– Ясень ёж, – поддержала сестру суровая и глубоко верующая баба Зина. – С малолетства дитё по казармам мотается.

Под «казармами» подразумевались: хореографическое училище, где я пробыла с восьми до одиннадцати лет, и школа-интернат олимпийского резерва, с одиннадцати до четырнадцати.

– Ладно, из училища из-за роста отчислили. А зачем из спортивной школы ушла? Вот куда тебя теперь девать? – сокрушалась мама. – Можно было всё лето английским и французским заниматься, уровень подтянуть, тогда бы в мою школу взяли. Но не желает! Да у тебя вообще никаких желаний нет!

Действительно, заставить упрямого подростка что-либо делать помимо его воли – невозможно. Но кое-какие желания у меня всё же были, например, шелестеть страницами книг и мечтательно глазеть в потолок.

– Мне тоже никогда не нравилось в гимназию ходить, – решила смягчить разговор младшая сестрица, бабушка Таня. – Может, она дома будет учиться?

– Дудки, – мама брякнула стопкой тетрадей о стол. – И не в гимназию она пойдёт, а в нормальную советскую школу.

И вот наступило Первое сентября, чёрный день календаря. В глубокой тоске я брела в обычную районную школу. Наш крепкий деревянный особнячок находился в исторической части города. На границе между старым и новым миром стоял завод, который все почему-то называли Велосипедным, хотя ближе к ночи из ворот выходили танки. А сразу за заводскими корпусами притулились ещё не снесенные, но густонаселённые барачные домики, разрастался новый район многоэтажек.

Школа встретила меня визгом первоклассников, суетой родителей, приторными улыбками учителей. За углом смолили папироски старшеклассники, на крыльце громко ржали накрашенные старшеклассницы.

Каждый из четырёх параллельных классов имел свою особенность. В «Б» учились лихие девочки, к которым молодые учителя опасались поворачиваться спиной. «А» славился брутальными пацанами, там на уроках частенько присутствовал представитель детской комнаты милиции. А «Г» – для детворы, которая к седьмому классу едва по слогам читать научилась.

Так что мой 7 «В» был ещё относительно приличный. Пяток «ботанов»-отличников и хорошистов, группка блатных девиц, два хулигана Афанасенко и Щетинкин, которые бесконечно дрались и выясняли, кто «держит шишку». Ну и невзрачная пугливая масса «чуханов».

Я категорически не вписывалась ни в одну группу, что для подростка –ситуация трагическая. Тебя не принимают, ты – изгой. В специальных учебных заведениях, где дети с младых ногтей осваивают профессиональные навыки, всё по-другому. Если прекрасно владеешь смычком или кистью, высоко прыгаешь или быстро бегаешь, ты однозначно принят коллективом, уважаем и любим…

Мне оставалось одно – обосноваться на галёрке, открыть под партой книгу и углубиться в приключения капитана Немо.

Очень раздражали звонки и переход из одного кабинета в другой, приходилось запоминать страницу, на которой остановилась. А уроки и учителя не раздражали. Я их просто не слушала. Но «слава» меня всё же настигла!

Шпанистый Афанасенко настойчиво оказывал знаки внимания. Кнопки на стул, клей на стол – почти норма, но вот дохлая мышь в портфель – это уже слишком!

От моего истошного визга класс пришёл в неописуемый восторг. А я схватила с подоконника горшок с кактусом и прицельно метнула в Афанасенко, целилась в голову, но, к сожалению, промахнулась.

Учительница химии, заходя в наш класс, вместо «здравствуйте» обычно говорила: «Придурки, как вас земля носит?» А потом начинался её театральный монолог.

– Иванов, к доске! А, ладно, сиди, всё равно тему не знаешь. Два! Сидоров, ты меня слышишь? Да? Нет? Два! Петрова, что у тебя на голове? Прическа? Налысо тебя побрить надо. Паразиты, уроды, двоечники… По вам тюрьма плачет!

Уж не знаю, какая злая судьба привела эту женщину в школу. Как-то раз химичка разошлась не на шутку, голосила так, что стёкла тряслись. А у меня в этот момент на коленях возлежала книга «Одиссея капитана Блада». Благородного пирата жестокий судья отправляет на виселицу, но капитан отвечает ему с таким достоинством и такой иронией, что в зале суда звучат смех и аплодисменты.

Я тоже тихонько рассмеялась…

– Это кто там на задней парте хихикает? Что я смешного сказала? – взвизгнула «химичка». – Ну-ка ты, лохматая, как веник, встать! Ты меня слышишь?

Я захлопнула книгу и медленно встала.

– Слышу. А вы слышали, что хамство – признак бессилия?

По классу пронеслось дружное «ох», что означало то ли ужас, то ли восторг. Химичка поменялась в лице и отчаянно заголосила:
– Вон из класса!!! Завтра в школу с родителями!

Моя классная руководительница была мамина приятельница ещё со времен пединститута. И по моему вопросу встречались они частенько.

– Ирина Сергеевна, надо что-то делать, – горько вздыхала классная. – Она такое творит!..

Перед началом каждого урока нам раздавали бумажки и настойчиво проводили соцопрос по профориентации. Восьмой класс уже… Надо бы знать, кто где собирается учиться. Шутки ради я написала: собираюсь разводить кроликов на дому, а возможно, устроюсь в цирк кормить слонов.

– Ира, это не шутки! – классная дама перешла на взволнованный шёпот. – Это настоящий демарш! Диссидентством попахивает.

Дома ко мне были применены жесточайшие санкции: запретили смотреть любимый «Кабачок «13 стульев», отобрали внепрограммную литературу, спрятали заслушанную почти до дыр пластинку группы «Бони-М», а в школе пересадили за первую парту.

Моей соседкой оказалась девочка Лариса. Жизненные приоритеты у неё были чёткие: «Надо быть красивой, хорошо одеваться и нравиться мальчикам. Всё».
– Ты некрасивая, так почему не красишься? Не умеешь? – одолевала она меня вопросами. – И волосы слишком пышные, надо их выпрямлять.
– Зачем?

Далее следовала развёрнутая лекция:
– Кудрявые волосы надо щипцами разглаживать, прямые – на бигуди накручивать. Польские тени и туш из-под земли доставать. А если родители не согласны, поплачь, устрой истерику. Я своим так и сказала: если сапоги «казачки» не купите – повешусь!

К несчастью, с Ларисой мы ещё и жили по соседству, приходилось вместе ходить в школу. Это было невыносимо! Но тут произошёл один случай.

После уроков я отправилась в школьную библиотеку, а Лариска потащилась за мной. Под её ехидные комментарии я долго рылась на книжных полках. Припозднились. Когда по опустевшим школьным коридорам спустились в холл, у входной двери столкнулись с «трёхглавой гидрой» – девчонками из параллельного «Б».

– Эта, что ли? – воскликнула одна и пристально уставилась на Лариску.
– Точняк, эта! – кивнула вторая.

Третья без разговоров схватила Ларису за воротник и поволокла в туалет на первом этаже, бросив мне через плечо: «А ты иди!»

«Трёхглавую гидру» звали Вахмянина, Толмянина и Саблина. Если первые две – типичные гопницы с фиолетовыми румянами, то Саблина была существом, порождённым преисподней. До пояса висели нечёсаные чёрные волосы, а из-под длинной чёлки виднелись глаза, как две оловянные пуговицы. Взгляд мутный, опасный. Да ещё массивная челюсть, и рот всегда приоткрыт, а с толстой нижней губы только что слюна не капает. Любимым занятием Саблиной было сидеть на подоконнике у раздевалки и задирать всех подряд.

– Э, чё это у тебя за куртка? Чё, мамка купила? И чё? Ты чё, хочешь сказать, мне такую не купят? Слышь, коза, за гаражи после уроков придёшь, разбираться будем! Поняла?

Я стояла в нерешительности в пустом холле. Вроде бы можно идти, но как-то это нехорошо… И направилась в сторону туалета.

А там разворачивалась сцена из фильма Валерии Гай Германики. Вахмянина и Толмянина завели Лариске руки за спину, а Саблина держала её за волосы и макала лицом в унитаз. Визг, крик, бульканье водопада из сливного бачка… Из диалога стало понятно, в чём провинилась Лариска: оказывается, где-то кому-то сказала, что некая Золотухина, сделав в парикмахерской химическую завивку, стала похожа на драную болонку. И теперь девочки восстанавливают попранную честь подруги.

Я вжалась в стенку и прикидывала, что делать. Силы-то неравны! Ну, допустим, можно схватить Вахмянину за крашеные лохмы и крепко приложить лбом о подоконник. Толмяниной, пожалуй, я могу дотянуться до челюсти высоким батманом. А как быть с Саблиной? Эту бешеную тварь можно только пристрелить!

Дверь туалета открылась, и вошла та самая Золотухина из параллельного «А». Такая вся маленькая, крепенькая, как добротно сколоченная тумбочка.

– Вы где пропали? Сказали, на пять минут в туалет сбегаете. Уже полчаса возле школы жду!

– Это она сказала, что тебе химия не идёт! Разбираемся! – с готовностью отозвалась Саблина и в очередной раз выудила Ларису из унитаза.

Золотухина тоже долго разбираться не стала, размахнулась и с правой мощно заехала обидчице по носу. Лорик взвыла, а Золотухина опять замахнулась, но теперь с левой.

Но я успела раньше и ткнула её пальцем между лопаток. Разворот – и кулак уже летит в мою сторону. Эх, знали бы девчата, сколько я в своих «казармах» боёв провела и какую реакцию натренировала! Лишь голову слегка в сторону отклонила, и кулак Золотухиной со всей силы впечатался в стену. Она охнула от боли и прижала руку к груди, а я резво отскочила к дверям.

– Хотите – подерёмся! Но смотрите, что у меня есть! – я задрала подол формы и приспустила колготки.

Поперёк всего живота после неудачной операции аппендицита извивался толстый, безобразный, устрашающий шов.

– Меня оперировали недавно! Один удар, шов разойдётся, все внутренности и кишки вывалятся! Кровищи – море!

Для усиления эффекта я живописала, как склизкими кровяными червями поползут по полу десятиметровые кишки, как доберутся до ног, обмотают за щиколотки и будут душить.

– Они живые? – в ужасе пискнула Вахмянина.
– А как же! Пока человек жив – да. А как умрёт – трупное окоченение. Тогда их скальпелем резать придётся. Точно знаю, у меня дома все врачи!

Импровизация произвела на девчонок впечатление, даже Саблина захлопнула свою вечно висящую челюсть. Только Золотухина как-то странно усмехнулась: «Ладно, идите!»

Но не успели мы с Ларисой выйти из школы, как нас догнала Толмянина и затараторила:
– Слышь, Лорка, у тебя классная кофточка есть, такая красная с чёрным. Дашь на дискач выпендриться?

Лариска быстро-быстро закивала, и довольная Толмянина ускакала. А я потеряла дар речи. После того как тебя избили и унизили – безропотно соглашаться и отдавать кофточку? Лариса словно услышала мои мысли.

– А что такого! С такими дружить надо!

Дома, прокручивая в голове произошедшее, так и не могла определиться, как дальше-то жить в этом мире? Температура подскочила до 39. Утром за мной зашла Лариса, но бабушки сказали, что в школу я сегодня не пойду, заболела. Мрачная Лариска присела у кровати. Нос у неё опух, под глазами проявились тёмные круги.
– Тогда и я без тебя не пойду.
– Боишься, что ли?

Лариса уронила голову мне на плечо и заплакала.

А вечером неожиданно ко мне пожаловала Золотухина. На кисти правой руки у неё красовалась гипсовая лангета.

– Перелом? – со знанием дела поинтересовалась я. – Извини, я не хотела.
– Да ладно! Трещина. Сама виновата, – отозвалась она и, смутившись, добавила: – Ты смелая. И подруга хорошая. Повезло Лариске.
– Никакая она мне не подруга. Соседка. Вот у тебя подружки загляденье! – съехидничала я.

Золотухина пренебрежительно махнула гипсом.

– Папа говорит – с волками жить, по-волчьи выть.

В большой комнате послышались голоса, в двери заглянула бабушка Таня.

– Оля, ты к ужину выйдешь, или вам с подругой сюда подать?

Я профырчала невнятно, мол, отстаньте от меня. А Золотухина тем временем оглядывала комнату.

– Странно тут у вас. Какой-то девятнадцатый век. Шкафчики, комодики, абажуры…

Гостья достала из портфеля книгу.

– Я тут про тебя поспрашивала… Но это не подарок, а только на время!

На титульном листе красовалась надпись «Собор Парижской Богоматери». Руки у меня задрожали, и я спешно сунула сокровище под подушку, а визитёрше пояснила:
– Ночью под одеялом с фонариком почитаю. А то отберут. Мама говорит, мне такое ещё рано.
– Поправишься, в гости приходи, – с пониманием кивнула Золотухина. – У меня всё что хочешь есть. И всё можно!

В новой трёхкомнатной квартире действительно было всё! Чешский хрусталь, польская мебель, ковры, холодильник, забитый колбасами. Оно и понятно, родители Люды Золотухиной трудились по торговой части. Но меня поразило другое – книжные полки с полным собранием сочинений. Дюма, Жюль Верн, Вальтер Скотт, Майн Рид. Даже сага про прекрасную Анжелику присутствовала!

Вот на этой почве мы и сошлись с Золотухиной. Книжками обменивались, прочитанное обсуждали и частенько спорили. Моё реноме значительно укрепилось, как-никак с «центровой» девчонкой дружу. А в школе случился инцидент.

На праздничной дискотеке в честь 23 Февраля будущие защитники Отечества перебрали портвейна, и кое-кому даже поплохело. Наказали всех! Запретили долгожданный вечер 8 Марта. Старшие классы погрузились в траур. Мы с Золотухиной прогуливались по парку и вяло ругались по поводу программного сочинения «Что делать?». Я доказывала, что нет ничего прекраснее, чем погибнуть во имя революции. Людка отвечала, что революционеры – козлы, такие же, как Рахметов. Исчерпав аргументы, я взобралась на постамент «Героям добровольческого корпуса», вскарабкалась на танковую броню и прокартавила:
– Геволюция, батенька, это вам не это!

Но вдруг поскользнулась, рухнула вниз, а пока летела, пришло озарение. Даже вскрикнула: «Идея!»

Идея была проста. Пойти в комитет комсомола и сказать, что хотим организовать для старших классов конкурс талантов под названием «Весенний бал». А мальчики путём тайного голосования и бросания бумажек в шапку выберут королеву бала. И прицепом к мероприятию – дискотека. Ну какой же бал без танцев!

– Голова! – восхитилась Золотухина. – Я с братвой побазарю, под такое дело все подпишутся.

Бал был организован и проведён с блеском! А меня почти единогласно признали королевой. Лестно, конечно, но, на мой взгляд, были более достойные кандидатуры. Подозреваю, что не обошлось без вмешательства подруженьки Людочки, её авторитета и крепких кулаков.

– Я не при делах! – ушла в глубокую несознанку Золотухина. – Когда ты в трико под «Арлекино» танцевала и ноги выше головы кидала, все пацаны чуть из штанов не выпрыгнули. Всё честно.

Восьмой класс подошёл к концу, начались экзамены. Надо было срочно решать, что делать дальше. «Пошли в торговый техникум. Моя мама поступить поможет», – предложила Золотухина.

Когда моя мама услышала, что дочь собирается стать товароведом, она лишь рассмеялась:
– Там хорошо считать надо, а ты таблицу умножения только до пяти выучила. Иди уж в девятый, дальше мучайся.

Из четырёх восьмых классов с трудом наскребли один 9 «А». 9 «Б» сколотили из отпрысков «благородных» фамилий, которые в своих элитных школах тоже чудили на славу. На перемене ко мне подошла модная девица Клочкова, которую за аморальное поведение исключили из комсомола и вежливо попросили на выход из французской школы.

– Говорят, ты здесь «центровая»? Приятельствовать будем, мон ами? – вежливо спросила она.
– Поживём – увидим, шер ами, – в тон ей ответила я.