Животных я люблю, но в очень ограниченных количествах и желательно на расстоянии. Животные хороши по телевизору, в цирке или, на худой конец, в чужой квартире. Но животные не хороши в пять утра на твоей подушке, в особенности если это животное – гусь и весит он 15 килограммов.

О гусях говорят много неправды. Говорят, например, что гуси кричат «Га-га-га!» Это не так.

Гуси вполне прилично каркают, гавкают и мяукают. Во всяком случае, гусыня Луиза, которая жила с нами в двухкомнатной московской квартире на десятом этаже, высказывала свои соображения именно посредством этих чужеродных языков с лёгким гусиным акцентом. Допускаю, что происходило это потому, что она не имела возможности общаться со своими собратьями и слышала только «иностранную» речь городских животных.

Ещё говорят, что гуси летают. Я даже своими глазами видела это в мультфильмах.

Луиза не летала. Она важно прогуливалась по паркету, по кровати, по детской площадке, а в выходные дни – по улице Старый Арбат. Летать у неё просто не было необходимости, поскольку до Арбата гусыня добиралась на метро в сопровождении моей мамы.

Моя мама, крайне экзальтированная женщина, любила расхаживать с Луизой по Арбату и позировать перед группами иностранных туристов с фотоаппаратами.
Вот, собственно, я и подошла вплотную к корню зла – моя мама!

Моя мама всё любит группами. В молодости она тренировала группы по волейболу. Когда родилась я, мама переквалифицировалась в воспитательницу детского сада и стала тренировать группы детей и группы их родителей. Но, выйдя на пенсию, мама затосковала: круг её общения сузился до двух человек – меня и моего папы.

Конечно, это была неравноценная замена большому миру, и мама принялась искать выход. Нашла она его довольно скоро: в доме стали появляться незнакомые люди и животные.

Порою, возвращаясь за полночь, я осторожно перешагивала в темноте через группы людей, спавших у нас на полу. А поутру находила у дверей своей комнаты милые сувениры от благодарных постояльцев или новогоднюю открытку, в самый разгар лета подписанную так: «Сильный прывет от полночного гостя с Кыргызии!»

Однажды, вернувшись домой под утро, я обнаружила в своей постели пожилую женщину в шапке с помпоном. Она неохотно подвинулась и проворчала: «Ну, лягай, колы прыйшла!» Лягать её, разумеется, я не стала и отправилась на кухню досыпать на табурете.

Людей мама приводила с вокзалов, по большей части это были опоздавшие на поезд или транзитные пассажиры. У нас они ночевали, а утром исчезали из маминой жизни. Маму это огорчало, и тогда она приводила с Птичьего рынка животных.

В отличие от пассажиров, животные задерживались в нашем доме надолго. Это были и кролики, и куры, и собаки, и тритоны, и… Словом, всё, что можно встретить на Птичьем рынке, можно было встретить и у нас в квартире.

И мы с папой всё это терпели. Вернее, терпел всё это папа, святой человек, тихий и покорный. Он отгородил свою кровать занавесочкой, дабы не смешиваться с животным миром, и держал возле прикроватной тумбочки веник, чтобы отбиваться от млекопитающих и пернатых.

Я врезала в дверь своей комнаты замок от полночных гостей с «сильными прыветами» и, в силу своей юности, возвращалась домой уже в часы глубокого сна всего живого в нашем зоопарке. Пробиралась по квартире, не включая света, и о новых маминых постояльцах узнавала лишь утром.

В то утро спросонья я увидела, что половичок из моей комнаты тихо уползал под дверь.

– Товарищ! – крикнула я возмущённо. – В чём дело? Я всё вижу!

Жуликоватый товарищ за дверью издал странный неприятный звук и принялся долбить дверной замок.

Напуганная, отпирать дверь я поостереглась, тихонько пробралась по лоджии и заглянула через балконное стекло в соседнюю комнату. Соорудив себе гнездо из моего половичка, под дверью расселся здоровенный белый гусь и, вытянув длиннющую шею, с усердием дятла выклёвывал английский замок.

– Не любит закрытых дверей… – пояснили мне снизу. Я вздрогнула и поглядела себе под ноги, откуда доносился знакомый голос. На полу лоджии в посылочном ящике сидел ощетинившийся ёжик.
– Не любит?.. – тупо повторила я, глядя на говорящего ёжика.
– Ну чего ты здесь столпилась! – рядом с ёжикиным ящиком зашевелилось нечто большое под покрывалом и высунуло на свет мамино лицо. – Ты мне мешаешь, я хочу посмотреть, как ёжик кушает, я специально спряталась.

В руках у мамы была варёная куриная ножка.

Несколько дней мама с энтузиазмом юнната старалась подсмотреть за ёжиком, но пленное животное в знак протеста объявило голодовку. Мама же твёрдо решила, что отпустит купленного на рынке ёжика в лес исключительно когда увидит, как он кушает. Мы с папой убеждали маму, что этого не произойдёт, что прилюдно ёжики не кушают, что лично мы этого никогда не видели.
– И никто из наших знакомых тоже не видел, – добавил папа.
– Но я непоколебима! – ответила мама.

Не знаю, то ли до ёжика дошёл, наконец, мамин идефикс и он понял, что иначе ему от нас не уйти, то ли он просто сошёл с ума, но однажды ёжик всё-таки покушал, откровенно и при всём зоопарке. После этого я стала ёжиков опасаться.

Раньше я полагала, что ёжики довольно миролюбивые и трогательные существа – носят на своих иголочках грибочки, теряются в тумане, а в условиях неволи тихо лакают из мисочки молочко. Как бы не так!

Когда мама в очередной раз с удивительным упорством подсунула ёжику куриную ножку, он вцепился в неё хваткой питбуля и принялся в буквальном смысле жрать, причём с таким бешенством, что даже у гусыни Луизы отвис клюв. У ёжика оказался неприятный хищный оскал и большие острые зубы, которыми он с диким хрустом перемалывал куриные косточки. Посмотрев на всё это дело, мама задумчиво сказала:
– Пожалуй, пора выпускать его на охоту.

Гусыня Луиза быстро установила в доме свои порядки. Она не только не любила закрытых дверей, не любила она и животных. Поэтому мамины собака и две кошки, прежде нагло разгуливавшие по кроватям и дивану, теперь по ним не разгуливали. Они вообще больше не ходили по квартире, они отсиживались под диваном и кроватями. Туда же им подсовывали мисочки с едой. По нужде животные выстреливали пулей и пулей же застреливали обратно.

Замешкавшуюся кису Луиза больно щипала за попу, угрожающе распластывала крылья, вытягивала шею, гавкала и зловеще мяукала. Разогнав всю живность по углам, гусыня торжественно кланялась, как гладиатор на арене, а мама с умилением ей аплодировала.

В квартире наступили сложные времена. Еду для папы тоже приносили в его укрытие. Папа сделался совершенным мизантропом, тихо вздыхал и закалывал свою занавесочку на две английские булавки.

Мама, по уши влюблённая в гусыню, служила ей слепо и потакала всем её прихотям.

Поскольку домой я, как и прежде, возвращалась во время всеобщего отбоя, тоталитарный гусиный режим возмущал меня чисто теоретически… до поры.

Но пришёл и мой час. Пришёл он вместе с довольно симпатичным молодым человеком. Это было второе наше свидание. Проводив меня до дома, интеллигентный молодой человек долго топтался у подъезда и читал свои стихи. Я не торопилась знакомить его с обитателями квартиры, поэтому на чай не звала и украдкой зевала, поражаясь неисчерпаемости его поэтического дара.

Дар иссяк минута в минуту, как только от нашей платформы отошла последняя электричка. Молодой человек трагически усмехнулся и сказал мне с надрывом:
– Больше всего на свете я хочу, чтобы вы легли сейчас в тёплую постель и ни в коем случае не волновались о том, как я буду добираться один в ночи до Мытищ, через лес и туберкулёзный санаторий. Промокшие ноги мои почти высохли, а то, что моя правая рука выбита после недавней драки с хулиганами, – не страшно. Если придётся обороняться, я буду драться левой, несмотря на то что её временами сводит от холода.
Пришлось взять поэта домой.

Чтобы никого не разбудить, по квартире мы пробирались в темноте и наощупь.

Луиза, упрямо гнездившаяся у двери моей комнаты, мирно спала. И наше путешествие прошло бы успешно, если бы несчастный молодой человек не наступил на спавшую гусыню.

Обалдевшая Луиза вытянула на поэта свою длинную шею и воинственно зашипела. Молодой человек, повинуясь рефлексу, вместо того чтобы шарахнуться в сторону, ухватил гусыню за горло и заорал: «Змея!» Я автоматически завизжала. Из-под маминой кровати высыпали кошки с собакой, и кто-то из них отчаянно залаял.

Мама включила ночную лампу и увидела, что её любимицу душит незнакомый мужчина. Она вскочила с постели и принялась лупить незнакомца подушкой. Собака, пользуясь случаем, стала кусать гусыню за хвост. Перепуганная гусыня утробно клокотала и отбивалась крыльями. Путаясь в занавеске, на помощь выскочил папа с веником и приказал: «Всем на пол! Буду стрелять!»

Несчастный поэт, забившись в угол моей комнаты, тяжело переживал ночное нападение неизвестных ему людей и животных, поэтому на моё заботливое предложение: «Может быть, чаю или наоборот?» – ответил категорическим отказом. У меня закралось подозрение, что он скорее лопнет, чем снова пройдёт через кошмар родительских покоев, например, в уборную. Но, как выяснилось позднее, «лопаться» поэт не собирался.

Возвращаясь из ванной, я столкнулась с соседкой снизу. Она стояла в нашей прихожей в половину второго ночи, разгневанная и в халате наизнанку.

– Я уже привыкла, что с вашего балкона кукарекают звери, сыплются кошки и прочее хулиганство, но теперь и ваш муж превратился в животное! – соседка предъявила маме большое жёлтое пятно на мокром пододеяльнике. – Я вешала бельё, долго смотрела на эту струю и анализировала, но потом поняла – это ваш муж! «Юра, – крикнула я ему. – Это вы?» Он нахально ответил: «Нет!» Но это был он, потому что женщины по своей физиологии не могут так запросто мочиться с балконов!

Мама была потрясена, она одёрнула занавесочку и спросила папу:
– Юра, ты писал на Лидию Никитичну?

И тут приключилось нечто из ряда вон. Мой папа, тихий безответный человек, отодвинув маму в сторону, вышел к Лидии Никитичне в чём был (а был он в семейных трусах, потому что всё это время пытался спать) и вежливо объявил:
– Уважаемая Лидия Никитична, в этой квартире все себе кого-нибудь заводят. Я человек одинокий, фактически заброшенный, я тоже имею право. У меня есть свой угол за занавеской, телевизор «Юность» и диван. Места, конечно, немного, но если мы с вами ляжем валетом, то совершенно поместимся…

Лидия Никитична охнула и попятилась. Мама схватила себя за лицо. Я смотрела на папу и восхищалась. В этот самый момент в прихожую вышел мой знакомый молодой человек, вид у него был крайне сосредоточенный, в руках он держал ботинки. Постояв некоторое время среди нас в напряжённом молчании, молодой человек перекрестился и двинулся к выходу. Уже за порогом он обернулся к Лидии Никитичне, почти безнадёжно спросил её: «Червонец одолжите?» – и, не дождавшись ответа, пошлёпал вниз по лестнице.

Так из моей жизни ушёл поэт. Ушёл босиком, написав на соседский пододеяльник.

Вследствие этой ночи у мамы случился душевный переворот, круто изменивший её взгляд на привычные вещи, в смысле на папу. Мама проявила к нему небывалый интерес и наотрез отказалась заводить для папы Лидию Никитичну.

Утром следующего дня мама приняла непростое решение – покончить с Луизой.

Луизу пригласили в кухню и посмотрели на неё оценивающе. Во избежание нервных потрясений папа открыл бутылку водки.

А уже вечером я стояла на служебке Театра эстрады, где давали представление мои знакомые музыканты. Охранник подозрительно поглядел на большую коробку в моих руках. Но, прочитав надпись на её боку, завистливо сказал: «Что ж, приятного аппетита».

В гримёрке столпились все, от музыкантов до директора.

«Рождественская гусыня в яблоках!» – торжественно прочитал директор надпись на коробке и вспорол верёвки.

В мгновение ока слетела крышка, на пол покатились крепкие антоновские яблоки, и над коробкой взвилась осоловелая голова Луизы, отнюдь не жареной.
Все в ужасе отпрянули.

– Да она сырая, – прошептал директор, а принюхавшись, поморщился: – И пьяная.
– Выпившая, – заступилась я. – Иначе её было не довезти, обладает буйным нравом.
– Ничего, – моментально решил директор свалившуюся на него проблему. – У меня тётка в деревне, она ей быстро мозги вправит!

Не знаю уж, каким макаром директорской тётке удалось вправить мозги гусыне, но говорят, что Луиза очень скоро выскочила замуж и принялась успешно нестись.

Мы же с папой наслаждались покоем недолго. Как папа ни старался, он так и не смог заменить маме гусыню. Через пару месяцев безутешная мама привела в дом новое животное и назвала его Джульеттой. Животное оказалось овцой, самой настоящей. Но это, как говорится, совсем другая история.