Это было уже давно. Помню, в храм пришёл пожилой сухощавый мужчина высокого роста. Пришёл в воскресенье, в день для нас самый напряжённый – мы и служим полдня, и многие специально приходят пообщаться со священником. У всех проблемы, вопросы, нас тогда ещё и наркомания задавила, сколько было страдальцев, и самих наркоманов, и их родителей.

Пришёл он без всяких предварительных договорённостей и просит его крестить. Говорю ему:
– Отец, может, в другой день встретимся?
– Нет, батюшка, крести сейчас, я так долго собирался духом, что боюсь, этого духа мне на большее и не хватит.

Чтобы крестить Большого Гену (это уж мне потом назвали его прозвище), нужно было затратить не меньше сорока минут. Значит, кому-то ждать.

Гена принадлежал к тем людям, которые, крестившись, больше в церковь не приходят. Вроде и крестить его без дальнейшего продолжения не имело смысла, но и возраст Генин был уже значителен. Не окрещу его сейчас, потом, глядишь, вообще не придёт, а помрёт, так я себе потом места не найду, совесть замучает. Это же не игрушка, душа человеческая, с меня же за неё потом спросят.

Пришлось мне крестить Большого Гену в воскресный день, хотя и сердце моё было к этому не расположено. И вот, когда уже практически закончил, бросил взгляд на Гену, а он надевает на себя новенькую белую маечку и крестик рукой к груди прижимает. Потом смотрю – жена подходит и подаёт ему свежую белую рубашку. Вот только тогда я поверил Гене. Понял, что поход в церковь действительно дался ему большим усилием. Он по-своему готовился к нему и крещение принял трепетно и как-то по-детски торжественно. Его встреча с Богом состоялась.

Недооценил я его порыва. Мне стало стыдно, что с самого начала отнёсся невнимательно к этой душе. Мы потом с ним ещё говорили, рассказал ему, как надо молиться, приглашал на литургию, но, как и предполагал, в храме его больше не видел.

Потихоньку я уже было стал забывать о Большом Гене, как вдруг он вновь напомнил о себе.

Мы тогда четыре года подряд Великим постом ходили по квартирам в посёлке и собирали пожертвования. Во-первых, была нужда восстанавливать храм, приводить его в Божеский вид, а во-вторых, и это на самом деле была главная цель, – постучать в каждую дверь и сказать: «Посмотри, вон там, на горе, храм. Подними глаза, задумайся о вечности и приходи».

Перед тем как отправлять сборщиков по квартирам, мы их долго готовили, специально отбирали людей постарше, к ним больше уважения. Молились о них и с ними. В каждый дом ходили только те, кто в нём и жил. Жители должны были знать церковных ходоков в лицо. Ходили по двое, как в Евангелии. Независимо от размера пожертвования, сборщики записывали имена всех крещёных насельников квартиры, а потом священник поминал этих людей на проскомидии.

Четыре года мы поминали поимённо почти всех жителей посёлка. Денег, правда, собрали немного, но зато достучались до каждой семьи, а уж решать каждый должен сам.

Чего только не испытали на себе наши апостолы. И прогоняли их, и оскорбляли. Не понимаю я: ну не хочешь жертвовать, так закрой тихонько дверь или дай десять копеек для смеха, но зачем обижать пожилых людей, ты же с ними в одном дворе живёшь. Как потом в глаза им смотреть будешь? А кричать зачем? Наверно, чтобы себя же и уверить в своей правоте.

Придёт к тебе такой сборщик и говорит: «Батюшка, уволь, не могу больше. Сил нет всё это выслушивать». А на другой день подойдёт и вновь просит благословения продолжать: «Кто им ещё о Боге скажет? Иеговисты? Да и далеко не все нас обижают, многие благодарят, что пришли, чаем угощают. Дальше пойдём».

Смотришь на ведомости пожертвований и удивляешься: самыми скаредными оказываются люди зажиточные, значительные предприниматели. Жертвовали они в основном рублей по десять, редко кто давал двадцать. Бедняки сердечнее.

Самый богатый человек в посёлке вышел из квартиры, развернул моих апостолов лицом к лестничному пролёту и предупредил: «Придёте ещё хоть раз, скину головой вниз». Может, потому он и такой богатый?

Хотя, наверное, я впадаю в осуждение. К людям состоятельным и без нас много просителей приходит, надоели.

Но возвращаюсь к Большому Гене. Пришли мои проповедники в его дом. Гена открыл им дверь, обрадовался и пригласил войти. Он был один, хозяйка ушла на весь день. На просьбу сборщиков отреагировал без колебаний. Достал заветные десять рублей и сказал: «Мне жена на пиво выдаёт по десятке на два дня, остальные прячет. Это всё, что у меня есть, можно я их отдам?»

Рассказывают: отдал и так обрадовался, что даже прослезился.

А ночью Большой Гена умер. Он не болел ничем и не собирался умирать. Но, видимо, Господь забирает человека в самый подходящий для него момент. На максимуме каком-то, что ли, – добра или зла. И у каждого этот максимум свой.
Для Большого Гены в его отношениях с Богом, в тот день, наверное, наступил момент истины.

Много воды утекло с тех пор. Многие люди, кому мы безконечно благодарны и на чьи пожертвования восстал наш красавец-храм, жертвовали с радостью, но больше, чем Гена, так никто в кружку и не положил.
Царство ему Небесное.