Пограничное состояние
28.01.2020 18:55
Пограничное состояниеНа первом курсе медицинского института всегда встречается парочка профнепригодных студентов. От запаха формалина начинают задыхаться, от вида крови падают в обморок. Однокурсники над ними потешаются, а преподаватели настойчиво советуют поменять профессию, пока не поздно.

К счастью, я этой патологией не страдала. В зале анатомических репараций и в прозекторской трудилась спокойно. Но была у меня другая проблема. В определённый момент следовало отключить сознание и не думать, чья это нога плавает в ванной или чей мозг я держу в руках. Абстрагироваться и ни в коем случае не представлять, кем человек был при жизни, как ходил, говорил, о чём мечтал, кого любил и к чему стремился. А если сделать вовремя это не удавалось, вот тогда мне становилось действительно плохо.

Как ни парадоксально, за время работы на «скорой» эта клятая патология разрослась ещё больше. Уж, казалось бы, там-то когда! Мигает синий фонарь, надрывно воет сирена, надо быть собранным и профессиональным, тебя ждут, на твою помощь надеются. Но подлое подсознание каким-то образом в самый неподходящий момент вырывалось на свободу и начинало жить по своим законам.

Домишки в частном секторе стояли совсем близко, подпирали друг дружку, словно из последних сил пытаясь удержаться на ногах.

– Дед этот мне никто, живём рядом, – вздыхала женщина. – Ну, захожу к нему кашкой покормить да простынки поменять…
– Инсульт когда случился? – поинтересовался фельдшер Мокрецов.

Соседка жалобно заныла:
– Уж почитай два года как мается. Сначала ходил потихонечку, ложку сам держал, а потом ослаб, слёг, говорить перестал. Но пенсию с почты регулярно приносят, а из общества ветеранов посылочки продуктовые. Хорошие! С колбаской сырокопчёной!
– А родственники?
– Да вроде нет у него никого, – задумалась соседка.

Дед лежал без движения, хрипло дышал. Глаза у него были светлые, совсем прозрачные, он сосредоточенно глядел в потолок, словно видел там нечто далёкое, непостижимое, но очень важное. В голове у меня самопроизвольно щёлкнуло, и опять накрыло. На внутреннем экране понеслась нарезка кинокадров: Павка Корчагин скачет на коне и яростно машет шашкой, комсомольцы под проливным дождём строят узкоколейку, монтажники-высотники бесстрашно карабкаются по стропам на самый верх, к заводской трубе. А потом зычный голос Левитана: «Война!» Очередь перед военкоматом, плачущие женщины, мужчины в шинелях, гудящие поезда, ревущие в небе самолёты. Падают бомбы, горят танки, горят люди, сама земля горит. И на пепелище перед разрушенным домом стоит солдат, за плечами вещмешок, а в руке потрёпанная фотография. Вот и всё, что у него осталось!

Деду лет восемьдесят, а то и больше. Может, было у него всё по-другому, кто знает, но в любом случае лёгкой жизни не было. Почему же, пройдя длинный и трудный путь, оказался человек один в нетопленом доме, на вонючих простынях, с гниющей от пролежней спиной? В носу у меня защипало, в горле засвербило, и вырвался не то вздох, не то стон.

– Заткнись, – прошипел в мою сторону Мокрецов. И продолжил осмотр. – В неврологию не возьмут, инсульт несвежий.
– Доктор, подлечить бы его чуток… Хороший дед-то был, – не унималась соседка. – Я-то за ним ходить не могу. У меня дети, трое…
– В терапию если… Кашель, в лёгких хрипы, температура. Скорее всего, пневмония, – вслух размышляла Мокрецов. – А если откажут, я сам этого деда в окно на стол главврачу закину!

В салоне «скорой» я укутала деда одеялами, сняла куртку и подсунула ему под голову. Чтоб удобнее было! Мокрецов наблюдал за моими манипуляциями и качал головой.

– Я тебя не понимаю. Вроде не трусиха! Баба в машине рожала, ты пуповину резала. На последнем ДТП мужику открытый перелом шинировала. В кровище вся перемазалась, так хоть бы пикнула. А как чепуха какая-нибудь, плывёшь и сопли до колен! На что это похоже?

– Олька на актрису одну иностранную похожа, – вдруг отозвался обычно молчаливый водитель Никола. – Аэробику всё по телеку танцует.

Отвечать не стала. Да и как объяснить, насколько разнятся академическая наука и ежедневная «человеческая комедия»? В институте учат: любое заболевание, если понять его молекулярный патогенез, можно предотвратить. А в реальности проблемы на тонком уровне, как правило, лечить уже поздно.

Был на «скорой помощи» один постоянный клиент, Ванечка-висельник. Мужичок лет сорока, как по расписанию, каждый месяц вешался. Звонил 03 и истошно вопил: «Суицид!» Потом чётко называл адрес, сидел у окна, ждал, когда подъедет машина и бригада войдёт в подъезд. Рассчитав точно время, сколько занимает поездка на лифте до шестого этажа, открывал дверь, вставал на стул, просовывал голову в заранее заготовленную петлю и прыгал. Повисал на верёвке, начинал задыхаться. Его лечили, приводили в чувство, вызывали психиатрическую бригаду. Но через месяц всё повторялось.

Психиатр был непреклонен: отклонений нет, просто характер у мужика паскудный, без повышенного внимания к своей персоне жить не может. На 03 уже знали: если вызов от Ванечки, можно не спешить бригаду с мигалкой отправлять, пускай чай допьют или сигареты докурят. Мне тоже «посчастливилось» в гостях у Ванечки побывать. Врачи двух бригад, «линейки» и реанимации, носились по квартире: резали верёвку, чистили полость рта от слизи, вытягивали язык, чтобы пострадавшего интубировать и заставить дышать. Я всего месяц как работать начала, испугалась и растерялась.

– Заснула? – прикрикнул тогда на меня Мокрецов. – Систему с раствором готовь, лазикс набери!

Пока налаживала капельницу, огляделась по сторонам. Квартира небольшая, но чистенькая, по стенам фотографии развешаны. Счастливые молодожёны в день свадьбы, потом они же со щекастым карапузом на руках. И снова они, ведут маленького Ванечку в школу, сидят всей семьёй на берегу моря, вместе копают грядки. Перед большой их фотографией лежали две сухие розочки и стояла зажжённая свечка А ещё было много фотографий лохматой псины, она так добродушно скалилась, словно улыбалась.

– У него собака. Она где-то здесь быть должна, – шепнула я Мокрецову.
– Кто, Джек? – Мокрецов заполнял карту и головы не поднял. – Он год назад от старости подох. Ванечка по этому поводу три дня подряд вешался. Я предлагал щенка принести. А этот паразит отказался, заявил: я однолюб!

Всё встало на свои места. Все близкие и любимые ушли, оставив малыша Ванечку одного, совсем одного… А сам Ванечка уже лежал на носилках, готовый к транспортировке. Руки надёжно связаны, на шее красный след от верёвки, на синюшных губах слюна пузырится. Пухленький, лысенький и такой довольный, просто счастливый, что наконец-то не один! Вокруг него люди, они за него переживают, спасают, пусть и матом кроют, но ведь любя!

А у меня возник смелый план. Что если купить тортик, напроситься к Ванечке в гости и уговорить пойти в клуб «Кому за 30», где тусуются перестарки. Друзья появятся, а может, с девушкой познакомится. Но юность эгоистична и забывчива. Опоздала я…

Как-то в очередной раз Ванечка вызвал «скорую», но, видно, не знал, что в тот день лифт не работал и бригада поднималась пешком. И они тоже опоздали…

Так при чём здесь наука, разве можно вылечить человека от душевной тоски и одиночества? Да и где она, та самая душа, в организме обитает, нам до сих пор не объяснили.

В воскресенье суточное дежурство не заладилось. Фельдшер Мокрецов ушёл во внеплановый запой. И бригаду 56 в отсутствие первого работника понизили рангом до «перевозки». Моя задача оказалась проста: быть стюардессой на медицинском такси.

Крепкий парень лихо запрыгнул в машину и с ходу начал хвастаться:
– Я на флоте служил, на атомной подводке ходил! Все моря и океаны как свои пять пальцев знаю! Была у нас одна заварушка серьёзная, после неё приболел, комиссовали. Но это фигня! Как выпишусь, в кино сходим?

«На тебе, бугае, пахать надо, а ты на таксо по больничкам разъезжаешь», – раздражённо подумала я. Но, развернув историю болезни, увидела диагноз: «Острая лейкемия».

– Обязательно! – как можно беззаботнее ответила я.

Хотя и так понятно: если мы и пойдём в кино, то только в следующей жизни.

Рация затрещала, оперативный отдел отправил по новому адресу. Из дверей родильного отделения вышла «глубоко беременная девушка» и, поддерживая руками огромный живот, неуклюже полезла в машину. Я удобно устроила её в салоне и осталась поболтать.

– Боишься рожать?

Девушка как-то уж слишком длинно вздохнула:
– Не знаю… Мне вроде рожать не придётся.
– Кесарево будут делать?
– Нет, чего-то из живота вырезать.

И она поведала грустную историю своей шестнадцатилетней жизни. В их деревне парней мало, а те, которые в город ещё не сбежали, с утра уже в сиську, а вечером в стельку. И тут студенты на картошку приехали. Все красивые, культурные. Она с одним на танцах познакомилась, правда, не сказала ему, что ей только недавно пятнадцать исполнилось. И у них любовь случилась! А когда картошка кончилась и студенты уехали, живот начал расти.

Мать за волосы оттаскала, отец шалавой назвал. Но потом все дружно поплакали и решили, что будут ребёночка растить. К фельдшеру в здравпункт сходила, тот груди помял, по заднице шлёпнул и сказал: «Роды начнутся, зови!» Но роды почему-то не начинались. Мать волноваться стала, посчитали по календарю, выходило, что дочь уже десятый месяц беременная ходит. Тогда отец её на трактор посадил и повёз в райцентр. Там доктор долго ей живот трубочкой слушал и головой качал. В город отправил, в областную клиническую больницу. А там врачи налетели, как начали по косточкам разбирать, чуть на запчасти не растащили.

– Нет, говорят, у тебя никакого ребёнка. Опухоль гигантская, миома называется. Сразу вырезать хотели, но нашли какие-то клетки небро… недобро… Короче, плохие! – закончила рассказ девчонка.

Я только сейчас заметила, что руки и ноги у девушки худенькие, как ниточки, а под глазами тёмные круги. Когда в машину садились, историю болезни на переднее сиденье бросила, даже взглянуть не удосужилась. И напрасно! Не пришлось бы тогда, путаясь в словах, уверять пациентку, что всё будет хорошо.

До конца дневной смены больше никуда не отправляли, я одиноко сидела в салоне машины, размышляла. Почему так происходит? Чем провинились морячок или эта малолетняя дурёха?
А если…
А если создать свой мир, где всё будет по-другому? И фантазия понесла меня в параллельную реальность. Допустим, так: девочка встретила в своей деревне не козла-студента, а морячка с подлодки. Ему на службе отпуск дали, и он приехал друга навестить. Познакомились они на сельской дискотеке. Местные парни его хотели поколотить, но он всех одной левой уложил. Потому как герой! Девчонка в него сразу влюбилась! Писать ему стала и ждать. И он всё время о ней думал. Когда на подлодке та самая «заварушка» случилась, от радиации его спасла любовь. А как вернулся со службы, решили пожениться. Всей деревней неделю на свадьбе гуляли. Детей у них родилось пятеро. А роды принимала весёлая бабка Семёновна…

В реальном мире бабка Семёновна проживала за Камским мостом, в допотопной халупе, с великовозрастным сыном. Сынок крепко выпивал и нередко поколачивал мамку. Как-то вечером задремал с зажжённой сигареткой, а когда проснулся, вокруг полыхало. Мужик не растерялся, вышиб окно и выскочил на улицу. Сам спасся, а вот мамка-то нет… На пепелище горестно завывал хор старушек: «Ой, Семёновна, голубка, уж не спляшем мы с тобой, не споём!» Ещё не до конца протрезвевший мужик бился головой о стену соседнего дома и голосил: «Мамка, прости сына своего непутёвого!»

Мокрецов яростно лаялся со службой 02, а я сосредоточенно перевязывала раны и ожоги добровольцам, которые тушили пожар. Машина ехала по мосту, мы возвращались на подстанцию. Никола включил радио, и сочный женский голос громко и радостно запел: «Семёновна, Семёновна, а ну давай пляши!» Мгновенно на моём внутреннем экране появилась молодая красивая Семёновна с малюткой сыном на руках. Она улыбалась и надеялась на долгую и счастливую жизнь…

Машину остановили. Мокрецов выволок меня из салона, для приведения в норму несколько раз окунул лицом в сугроб. И по-отечески ворчал: «Э, четвёртый курс, нельзя такой чувствительной быть! А ты точно доктором стать собираешься?»
Я уже и не знала…

Но в моём параллельном мире Семёновна вырастила сына добрым и умным. Он выучился на зоотехника, поскольку очень любил животных. Мечтал открыть приют для бездомных собак и кошек, чтоб у каждой сироты были своя мисочка и подушечка. И однажды к ним в деревню приехал барон Иван фон Корф. Предки его ещё во время революции бежали во Францию, а сам он уже в Америке родился. Но решил на старости лет посетить Родину и бывшее фамильное поместье. Барон подружился с зоотехником и дал ему денег, чтоб тот организовал приют.

А ещё в этой деревне жил дед Петрович, лётчик и герой Советского Союза. Войну без единой царапины прошёл, на Рейхстаге расписался! И вот начал Петрович ухаживать за Семёновной…

Через какое-то время заметила, что я вслух сама с собой разговариваю. Стоп! Кажется, схожу с ума! В понедельник первая лекция – психиатрия, может, с профессором посоветоваться?

А рабочее воскресенье продолжалось. В ночную смену бригаду 56 укомплектовали. Доктор Надежда Борисовна женщина спокойная, вся какая-то очень домашняя. Странно представить, что она почти двадцать лет работает на «скорой», где постепенно становишься отчаянным, как флибустьер. Доктор тоже поглядывала на меня с интересом, спросила:
– Это ты с Сашкой Мокрецовым работаешь? Даже не подумаешь, на вид такая куколка…

Видно, слава лихого фельдшера Мокрецова коснулась и меня своим крылом. Дежурство шло как обычно, но лишь до тех пор, пока глубокой ночью мы не приехали в частный сектор. В крайней избе гостеприимно распахнулась дверь, лохматый мужик радостно заорал:
– Эй, ребя, докторши приехали! Да такие симпатичные!

Мы шагнули в сени, а из комнаты вывалился ещё один здоровяк. Рубашки на нём не было, но всю грудь богато украшали татуировки конкретной социальной направленности: решётки, ножи, купола церквей.

– Кто больной? – осведомилась Надежда Борисовна.
– Да там, в комнате, на диване дрыхнет, сморило его. С утра животом мается.
– Так, надо его посмотреть.
– А чё на него смотреть! Проспится – человеком будет. Пошли лучше посидим и выпьем!

Татуированный подхватил Надежду Борисовну под руку и потащил в комнату. Та успела оглянуться и одними губами шепнуть: «Беги». Но бежать было уже поздно. Лохматый, как киношный Кинг-Конг, навис надо мной и ласково скалился.

– Давай, лапуля, проходи.
– Ща, только сапоги сниму. Грязные, – как можно спокойнее ответила я и нагнулась. А разогнулась, зажав в руке полешко для растопки печи. Удар вправо, зазвенели стёкла разбитого окна, наотмашь влево, и Лохматый взвыл. И кинулась бежать. Падала, проваливалась в сугробы, а вслед летели трёхэтажный мат и лай окрестных собак.
– Никола, ментов по рации вызывай! Там Надя осталась! – вопила я.

Мне навстречу, подскакивая на ухабах, медленно ехала патрульная машина. Напиши я что-нибудь подобное в сценарии, любой редактор мне в лицо бы плюнул и презрительно добавил: «Рояль в кустах! Надуманно, нежизненно!» Но жизнь – это не кино, в ней и не такое случается.

Злоумышленников повязали. Оказалось, товарищи они известные, в розыске за ограбление продуктового магазина. Надежда Борисовна обрабатывала покалеченного Лохматого и говорила мне с укоризной:
– Зачем так радикально, вот нос человеку сломала. Я бы их спокойненько уговорила. Теперь ясно, почему с вы Сашкой дружите. Похожи! Психи! Словно под Кандагаром в одном окопе воевали.

Но Лохматый не обиделся, шмыгал носом и опять лыбился.

– Отчаянная деваха, люблю таких! Телефончик дашь? Как откинусь, позвоню.
– Звони ноль три, – буркнула я.

В понедельник на первой лекции я клевала носом, глаза слипались, а рука выводила в тетради невнятные каракули. Попросила подружек сдвинуть шапки и уронила голову на парту. Студент на лекции, как солдат на посту, спит чутко! Откуда-то издалека доносился тихий, размеренный, воркующий голос профессора.

– Во главу угла была поставлена задача смены ортодоксального подхода в психиатрии на феноменологический… А сейчас проведём эксперимент… – и вдруг громко крикнул: – Всем, кто спит, встать!!!

Я дёрнулась всем телом и резко вскочила, пребольно ударившись коленом о столешницу. Злодей профессор иезуитски хихикнул:
– Как мы видим, в фазе быстрого сна первая и вторая сигнальные системы продолжают работать слаженно и дружно.

Лекция была для всего потока; кроме меня, в аудитории ещё человек десять позорно вытянулись по стойке смирно и смущённо хлопали глазами.

– А теперь проведём быстрый визуальный анализ, – профессор с довольным видом подёргал себя за бородку. – Что мы видим? Тут девушки провели вечер на дискотеке, и ночка впоследствии выдалась бурной. Этот молодой человек дежурил в приёмном отделении токсикологии.

Я оглянулась– всё правильно. Справа тёрли глаза две блондинки. Синие тени до висков размазаны, губы накрашены криво, наверняка в туалете наспех восстанавливали красоту. Слева сонно покачивался здоровенный парень, его когда-то белый халат был щедро разукрашен пятнами от всевозможных выделений человеческого организма.

– А эта барышня, видимо, трудится на «скорой помощи».

Медленно, но всё-таки дошло: говорят обо мне. И я вдруг дерзко выпалила:
– А почему вы так решили?
– По совокупности внешних характеристик несложно определить фенотип, присущий индивиду на определённой стадии развития. Так, в данном случае мы можем наблюдать почти утопическое желание спасти весь мир и смутное осознание того, что это невозможно, – ровным академическим тоном продолжил свою выволочку профессор.
– Нет ничего невозможного! Кто знает, возможно, через несколько сотен лет будет изобретена вакцина от всех болезней и даже от смерти.
– Так в истории известны подобные прецеденты, – снисходительно усмехнулся профессор. – Был такой специалист. Лазаря воскресил, прокажённого, глухонемого и слепорождённого исцелил. Пятью хлебами пять тысяч человек накормил…
– Интересно, и кто это? – продолжала я тупо упираться и спорить.
Продолжать дискуссию было бессмысленно, в аудитории уже звучал ехидный смех. Чтоб сохранить реноме и не выглядеть полной идиоткой, замолчала и через паузу важно произнесла:
– Можно в туалет выйти?
– Идите, успокойтесь и покурите, – кивнул профессор.

А когда я уже подошла к дверям, мне в спину прилетел контрольный выстрел в виде профессорской реплики:
– И с вас, милочка, реферат «Пограничное состояние в психиатрии». Где заканчивается норма и начинается патология, можете рассмотреть на примере творчества Ван Гога. Думаю, судьба художника вам близка.
– Конечно! – рявкнула я, да так, что вся аудитория разом перестала ржать, а профессор присел на стул. – Художника обидеть может каждый.

Вышла и хлопнула дверью. Всё. Точка. В этом сценарии для меня – точка!

Ольга ТОРОЩИНА
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №3, январь 2020 года