Подозреваю, у каждого пишущего человека рано или поздно возникает навязчивое желание сочинить пьесу, сценарий короткометражного фильма или, на худой конец, сказку для детского утренника. Однако мой творческий энтузиазм сдерживался вполне заурядной причиной – ни опыта, ни тем более оригинальной идеи у меня не было, поэтому я старательно отмахивалась от этих фантазий.

В качестве компенсации и в тайных поисках вдохновения поставила себе задачу регулярно ходить на премьерные спектакли в местные театры. Во время очередного такого похода в антракте я нос к носу столкнулась с Фимой Баянским. Ох уж этот Фима, как говорят у нас в Одессе, это что-то с чем-то! Он сочиняет неплохие стихи, задушевно поёт под гитару, ставит спектакли, снимает рекламные ролики и ездит на гастроли с антрепризами. Короче говоря, личность творческая во всех отношениях.

При виде меня Фима распахнул свои могучие объятия и радостно заорал на весь театральный вестибюль:
– Привет, старуха! Как дела, чем занимаешься?

Не дав опомниться, решительно ухватил меня за локоть и потащил в буфет, приговаривая:
– Как хорошо, что я тебя встретил, уверен, ты меня выручишь. Сейчас всё объясню.

Тут прозвенел звонок, приглашавший зрителей в зал.

– Послушай, может, поговорим после спектакля?
– Ты собираешься тратить время на это фуфло? – неприятно удивился Фима.
– Это, между прочим, Шекспир!
– Дорогая моя, эта лабуда имеет такое же отношение к великому англичанину, как мы с тобой к королевскому балету города Торонто. Давай сперва коньячку пару капель жахнем за приятную и неожиданную встречу. Составь мне компанию, ты же знаешь, я не пью один.

– Фима, я за рулём.
– Супер! Отвезёшь меня домой, потому что терпеть этот бред на сцене можно, только приняв на грудь граммов этак триста.

Я деликатно промолчала. Откровенно говоря, Офелия в рваных джинсах и Полоний в косухе производили гнетущее впечатление.

– Анечка, – решительно заявил Фима, повернувшись к буфетчице, – мне как обычно, а даме кофейку и шоколадку.

– Чего тебе надобно от меня, Ефим? – с подозрением спросила я, отхлебнув кофе.
– Тут такое дело, – переходя на шёпот, начал объяснять Баянский. – У одного местного театра вышел конфуз с репертуаром. Срочно нужна лёгкая, весёлая пьеска, минимум персонажей, максимум действия. Главную роль я уже обещал Ленке Кухаренко.
– Из Кухаренко уже давно песок сыплется.
– Она звезда, на неё зритель клюёт.
– Совершенно не представляю, о чём писать.
– Сейчас быстренько придумаем. Я тебе помогу. Кстати, нужно вставить побольше анекдотов. Чем борода длиннее, тем лучше. И несколько шлягеров «за Одессу», отдыхающие в санаториях это любят.
– Фима, ты меня с кем-то путаешь. Я не эстрадник и не конферансье.

Мой собеседник с легкомысленным видом махнул рукой.

– Ты талантливая баба, а занимаешься всякими пустяками.

В тот момент мне, дуре, нужно было встать и уйти. Вернее, убежать без оглядки, тщательно заметая за собой следы. Увы, как человек малодушный и в глубине души тщеславный, я клюнула на эту грубую лесть и осталась.

Ещё через полчаса мы с Фимой состряпали сюжет. Значит так. Место действия: две старые одесские дачи на берегу моря. Владелица одной – вдова профессора консерватории. В этой роли незабвенная Елена Кухаренко. Владелец другой – старый боцман, служивший в китобойной флотилии. У вдовицы сын-холостяк играет на скрипочке. У боцмана застенчивая племянница из Полтавы собирается стать виноделом. Суть конфликта: спорный клочок земли в три квадратных метра. Боцман желает построить там баню, а утончённая вдова мечтает разводить розы. По ходу пьесы, пока старшее поколение с боями делит территорию, молодые влюбляются и поют любовные романсы. Но тут на их пути возникает соседка-интриганка по имени Софа. И так далее до счастливого финала во втором акте.

– Кстати, – предупредил Фима, – не пиши длинные диалоги. О монологах можешь вообще забыть. Две-три строчки, не больше.
– Это почему же? – насторожилась я.
– Современные актёры страдают прогрессирующим склерозом. Кроме того, они патологически ленивы. В лучшем случае вместо твоего текста будут нести отсебятину.
– А в худшем?
– Лучше тебе об этом не знать, – нахмурился Баянский, залпом выпил коньяк и выразительно махнул рукой буфетчице с просьбой повторить.

Мы помолчали.

– Всё понятно? – наконец спросил Фима, передавая мне бумажную салфетку, на которой он набросал основные сюжетные линии.
Я испуганно кивнула. Отказываться было поздно.

Три недели я корпела над первым действием. Регулярно звонил Фима, рассказывал старые анекдоты, театральные байки и корректировал сюжет. В очередной раз, обсуждая конфликт между вдовой и боцманом, Баянский неожиданно предложил:
– Слушай! Давай введём ещё одно действующее лицо, например цыганку.
– Фима, что делает цыганка на одесской даче?
– Понимаешь, я вчера встретил Юльку Баранову. Она как узнала, что мы с тобой новую пьесу задумали, так буквально рухнула передо мной на колени.
– Кто такая Юлька?
– Бывшая жена этого, как его, короче, неважно. Очень талантливая! Прекрасно танцует, но не повезло бабе. В ТЮЗе для неё нашлась только роль кактуса. Скоро переаттестация, ей позарез нужна новая роль.

Неделю я переписывала четыре сцены первого акта, чтобы впихнуть туда цыганку. Дней через десять пришлось полностью переделывать начало второго акта, поскольку Фима где-то откопал гениального саксофониста. Музыкант любезно согласился сыграть роль дяди из Бердичева, который приехал в город на джаз-фестиваль, но на вокзале у него украли все вещи вместе с саксофоном.

История про одесские дачи становилась похожа на детскую сказку «Теремок». Юля-цыганка звонила каждый день и слёзно вымаливала у меня дополнительную сцену, в которой она могла бы спеть «Бесаме мучо» и станцевать танго. Фима заставлял по десять раз переписывать диалоги, громко ругался, что я тяну канитель, и пытался засунуть в пьесу ещё парочку действующих лиц для обострения вялого, как ему казалось, конфликта. Мне же хотелось тихо удавиться.

Наконец, в очередной раз перечитав написанное, Фима снял очки, довольно хмыкнул и заявил:
– Всё. Кажется, получилось.

И мы поехали в театр знакомить актёров с нашей нетленкой.

Господи, как же я волновалась, раздавая актёрам листочки с текстом пьесы. Видимо, я кое-что перепутала, потому что в руках остался лишний экземпляр. Увидев моё замешательство, Юля-цыганка ехидно сообщила:
– А Елена Вадимовна предупредила, что немного задержится.
– Кухаренко в своём репертуаре, – фыркнул дядя из Бердичева, демонстративно вытащил из кармана пачку сигарет и вышел.

Вся труппа ждала примадонну минут сорок. Наконец она явилась, «дыша духами и туманами». Правда, туманы напоминали смог в час пик, а к духам примешивался тревожный запах нафталина.

Никогда не думала, что чтение весёлого и, как мне казалась, остроумного текста может превратиться в такое заунывное и угрюмое бормотание. Я втянула голову в плечи и начала тихо молиться, чтобы вся процедура поскорее закончилась и можно было быстро исчезнуть.

Наконец прозвучала последняя реплика, и наступила зловещая тишина. Нет, я не ждала бурных аплодисментов и криков «браво», но надеялась хотя бы на доброжелательные отзывы.

– Я не буду участвовать в этом балагане! – прокуренным басом рявкнула Кухаренко и швырнула листы с текстом на стол.
– Бред какой-то, – брезгливо скривилась Софа-интриганка.
– Пьеса сырая, диалоги невнятные, конфликт банальный, – послышался за моей спиной до боли знакомый голос. Я оглянулась и встретилась взглядом с Юлей-кактусом. Господи, не она ли ещё два дня назад униженно молила добавить ей ещё хотя бы одну фразочку?
– Если есть замечания, мы с Ефимом Борисовичем готовы выслушать, – испуганно пробормотала я.
– Переделывать нужно всё, – решительно заявил боцман.
– Приём окончен, репетиция в среду в одиннадцать. Кто опоздает, получит штраф, – сообщил Фима и кровожадно блеснул очками.

Когда мы остались одни, я разрыдалась. Баянский участливо похлопал меня по плечу.

– Успокойся, душа моя, и запомни: нас никто и никогда не будет хвалить, у нас профессия такая. Чем лучше ты напишешь, поставишь, снимешь, тем яростнее тебя ругают. Тем больше найдётся злых и завистливых троллей, которые будут доказывать, что всё сделанное тобой – полный отстой.
– Почему ты не поставил на место эту старую вешалку Кухаренко? Это же хамство, швырять рукопись.
– Елену Вадимовну трогать нельзя, – погрозил мне пальцем Фима. – Она у нас засракуль.
– Кто? – я решила, что ослышалась.
– Заслуженный работник культуры, сокращённо – зас-ра-куль.
– Мне идти с тобой в среду на репетицию?
– Решай сама. Текст они вряд ли выучат.

Актёры действительно ничего не выучили, путали сцены и реплики, но не забывали вставить обидные, полные сарказма замечания.

– У ваших персонажей слишком правильная речь, так сейчас уже никто не говорит, – упрекал меня боцман-китобой. – Советую вставить пару-тройку современных словечек и солёных шуток. Уберите к чёрту все эти «ах, простите!» и «ох, извините!».
– Вы предлагаете вдове профессора консерватории изъясняться на блатном жаргоне? – удивилась я.
– А почему бы и нет? – хихикнула Юля-кактус. – Оригинально и в духе времени.
– А для меня остаётся загадкой, как Максим Горький написал пьесу об обитателях грязной ночлежки, не употребив ни одного матерного слова, – осмелев, возразила я.

Последующие репетиции были ещё хуже. Актёры откровенно глумились над текстом, несли околесицу и демонстративно игнорировали Баянского.

В моей душе нарастала паника. Как они успеют отрепетировать пьесу ко дню премьерного показа? Как вообще работать с этой группой более чем странных людей, которые постоянно выясняют отношения, угрожают, набрасываются друг на друга с кулаками и тут же лезут обниматься и целоваться? Кто они? Сбежавшие из дурдома пациенты? Компания подвыпивших шутов? Или хамоватые ломовые извозчики времён Исаака Бабеля? До меня наконец дошло, почему средневековых лицедеев, скоморохов и клоунов запрещалось хоронить на кладбище. Их место было за церковной оградой.

Тем временем Фима на моих глазах стремительно превращался в злобного Карабаса-Барабаса из сказки о золотом ключике. Друзья мои, вы полагаете, что этот бородатый владелец кукольного театра – отрицательный персонаж? Я открою вам страшную тайну: Карабас – положительный и где-то даже трагический герой, достойный самого искреннего сочувствия. До крайней степени бешенства его довели все эти сумасбродные Мальвины, злобные Пьеро и психованные Артемоны. Как же мне хотелось вооружиться знаменитой плёткой в семь хвостов и… грязно ругать всех подряд!

После генеральной репетиции я подошла к Баянскому и задала вопрос:
– Скажи мне, Фима, только откровенно. Разве систему Станиславского отменили? Все эти люди, которые топчутся на сцене, имеют хоть какое-нибудь представление об актёрском мастерстве? Пока это напоминает мне художественную самодеятельность рубероидного завода.

Баянский поморщился и тяжело вздохнул.

– Когда-то я был близко знаком с одним вором в законе, которому в СССР грозил расстрел за хищение социалистической собственности в особо крупных размерах. Он пять лет симулировал буйное помешательство. Ему поверил самый главный московский психиатр. Вот это и есть великое искусство перевоплощения! Но ты не переживай, будем уповать на то, что эти сукины дети всё-таки соберутся и не ударят в грязь лицом.

А потом были премьера, и охапки цветов, и крики «браво!». Елена Кухаренко, которую вызывали на бис раз пять, лёгкой бабочкой влетела за кулисы и силой потащила меня на сцену.

– Вот автор этой замечательной пьесы! – громко воскликнула она и, понизив голос почти до шёпота, добавила: – Очень надеюсь, что получу главную роль в вашем следующем шедевре.
– Всенепременно, Леночка.

Я попыталась улыбнуться самой сладкой своей улыбкой. При этом у меня жутко чесались руки. Так и хотелось придушить эту заслуженную работницу культуры прямо на глазах у зрителей. Но тут из зала мне прилетел огромный букет сирени. Удушение пришлось временно отложить.