В уголке поселкового храма, отгороженном для продажи необходимых каждому христианину вещей, я покупала свечи. Обычный день, службы сегодня не было, и дежурившая старушка, видимо, отчаянно скучавшая, удерживала меня разговором. Сообщив, что знала мою мать, и расспросив о подробностях её смерти, бабушка Галя вдруг принялась рассказывать о себе.

– Муж у меня умер рано, тридцати лет. Работал на «КамАЗе», полез чинить грузовик, что-то там не сработало, он его и задавил. Я осталась с двумя ребятами на руках, молодая ещё – двадцать восемь только, а что поделаешь. Крутилась, как могла, день и ночь. Хлебнула, да… И вот что ты думаешь – пока горе горевала, никому и не глянулась, а как перетёрла всё жизнь, вылетели из дома сыновья, начал ко мне подбиваться женишок. Я уже тогда в храме помогала. Выйду, а он траву кроликам рвёт, у него кроликов много было. И вот этот Николай Иванович стал меня каждый день встречать и провожать. Нам обоим тогда уже под пятьдесят было. Жена у него умерла, а дочь в городе жила.

Ходил он так, ходил, а потом и говорит: «Ну что мы с тобой, как школьники? Переезжай ко мне». Так и зажили мы с ним. Хорошо жили. Он уважительный был, меня никогда не обижал. Бывало, приду с работы, говорю: «Коль, там на работу сегодня платья приносили продавать, красивые!» А он: «А что же ты не купила?» Всегда мне на наряды давал.

Заметив, что баба Галя рассказывает о муже в прошедшем времени, я спросила:
– Вы говорите «давал». А сейчас он?..
– Не-е, – заулыбалась баба Галя. – Коля потом с груши упал, полез осенью старые ветки опиливать, а она высокая была. Сорвался, спину повредил, ходить не мог.

Я сочувственно покачала головой. Как жаль, всё у людей складывалось, и такое несчастье. Видя, что я прониклась, она стала рассказывать с ещё большим доверием:
– Да он лежачим был, я месяц за ним походила, а потом говорю: хочешь, чтобы за тобой ухаживала, – плати мне тысячу рублей в неделю.

Баба Галя проговорила это таким деловым голосом, будто гордилась, что заключила выгодную сделку.

Я замерла, пытаясь сохранить на лице всё ту же доброжелательность. Напомнила себе, что нахожусь в церкви, которая учит не судить других, и, хватаясь за соломинку, задала последний вопрос:
– А сколько вы с ним прожили?
– Почти двадцать лет, – с той же уверенностью в собственной правоте ответила баба Галя.

Видимо, как я ни старалась скрыть свои мысли, они отразились у меня на лице. Разочарование не позволяло мне смотреть ей в глаза, будто это я, а не она, сделала нечто плохое.

Всё это не ускользнуло от зоркого глаза бабы Гали, она непонимающе взглянула на меня.

– Ты знаешь, как за лежачим трудно ходить?
– Знаю.
– Вот. А какая у него пенсия, знаешь? Он же всю жизнь в милиции работал, ему это тьфу, не деньги. И он, Коля-то, согласен был, ничего, – продолжала она.

Конечно, подумала я, куда деваться-то.

– Но это недолго было, потом приехала его дочка, а она меня никогда не любила, такая вредная эта Нина! Спросила: «Что это, папа, она с тебя ещё и деньги берёт? Где же её совесть?» И выгнала меня, вещи мои выбросила во двор. Сама, мол, ухаживать будет за отцом. Ага, а то она не за деньгами его приехала, чтобы пенсия ей досталась. Ну, Коля потом встал на ноги, да. Правда, с палочкой, но ходил.

Баба Галя была не прочь ещё поболтать, но я быстро попрощалась и вышла, перекрестившись.