Я родилась через восемь лет после войны. Моего отца, офицера Николая Васильевича Жукова, направили служить в Польшу. И меня, трёхмесячную, мама привезла в город Згожелец, прежде бывший восточной частью немецкого города Гёрлица, разделённого после войны по реке Нейсе. Нас поселили в уютном немецком домике, там и прошло моё детство.

Дом небольшой, но двухэтажный: кухня, столовая, гостиная, а наверху ванная и две спаленки. Но самое замечательное – сад. Как там всё было уютно и красиво устроено! Я иногда думаю: каким же хозяйственным был немец, построивший этот дом и посадивший сад!

По южной стене вился виноград, сад делила на две части мощёная дорожка, вдоль которой росли цветы. В центре лёгкая деревянная арка, по ней взбирались вверх вьющиеся розы: с одной стороны розовые, с другой – красные. Росли яблони, груши, сливы, вишни – все разных сортов и с разными сроками созревания. Перед домом – клумбы с разнообразными цветами, которые цвели всё лето. Два куста махровой белой сирени росли у нас под окнами, вечерами они источали непередаваемый аромат, мама их особенно любила.

Помню, как она звала меня утром:
– Дочка, идём, соберём черешню.

Я залезала на дерево. Солнце пробивалось сквозь листву, от ствола пахло смолой, а ягоды – спелые, сочные, чёрные – так и просились в рот. Мама, стоя внизу, подставляла фартук:
– Танюшка, бросай, только держись крепче!

За любовь к этой ягоде мою маму офицеры прозвали Черешней.

У мамы была типичная русская внешность: серо-голубые глаза, светло-русые волосы, пухлые губы, она была красивая. Видя, как офицеры ухаживали за ней, говорили комплименты, я мечтала стать как она, но была похожа на отца. Особенно мне не нравились мои зелёные глаза, а мама смеялась:
– Чаще умывайся холодной водой, и глаза станут голубыми.

Вот уж я старалась, мыла свои маленькие глазки.

После страшной войны все жили тяжело, скудно, но весело. Соседи часто собирались компаниями, и, конечно, самыми уважаемыми и желанными гостями были русские.

Мои родители часто ходили в гости к многодетному поляку Миреку. В начале войны его отправили в Германию на принудительные работы, там он познакомился со своей будущей женой Ольгой, белоруской, которую тоже угнали фашисты.

Ольга была очень рада общению с соотечественниками, душевно пела белорусские песни, плакала, вспоминая Родину и родных. Они сильно сдружились с моими родителями, а я – с их старшей дочерью Ириной, моей ровесницей.

Но моими любимыми подругами оставались Бася и Марьянка. Бася жила с бабушкой и была старше меня года на два, поэтому с ней оказалось интереснее. Я часто подолгу играла в их доме – разыскивая меня, мама первым делом шла туда.

– Пани Клава, не волнуйтесь, я вашу цурку покормила, налила ей зупу, она зъила.

Жили они очень бедно, и родители часто отчитывали меня за то, что объедаю эту семью. В благодарность мама приносила им консервы, крупу, печенье из пайка, выдаваемого офицерским семьям.

А вторая моя подруга, Марьянка, была немкой. Её отец, врач, остался в Згожельце после войны в своем доме, не захотел уезжать. А вот матери у Марьянки не было. Их дом находился рядом с нашей частью.

Я часто бегала к отцу на службу и заодно заглядывала к подруге. Она была старше года на четыре и уже ходила в школу, мы с ней часто играли в учительницу и ученицу. Читать по-польски я научилась благодаря Марьянкиному терпению.

Подружка часто брала меня в школу, в свой класс, а там учительница, чтобы я сидела тихо и не мешала, давала мне лист бумаги и цветные карандаши. И она, и ученики относились ко мне дружелюбно и бережно.

У нас была интернациональная троица, чаще всего мы говорили по-польски, но мои подруги владели и русским языком, а Марьянка учила нас немецкому. Наши встречи начинались со спора, на каком языке сегодня будем говорить. Я в совершенстве владела польским и говорила на нём лучше, чем на русском, за что мне частенько попадало от отца.

– Клава, почему дочь дома говорит по-польски? Скоро она пойдёт в школу, как будет там общаться с детьми и учителем?

Как-то раз мы с мамой пошли в магазин, куда я частенько бегала одна за мороженым. Продавщица была удивлена:
– Пани, пшепрашам, то ваша цурка! Я думала, она наша, полька.

Мы с подругами гуляли где вздумается. Из-за частых дождей, быстро сменявшихся солнечной погодой, вся округа была изумрудно-зелёной, цветущей. Нередко в небе возникала радуга.

Наша военная часть стояла за городом, а вокруг были луга с ромашками, колокольчиками и васильками, поля пшеницы, много озёр с чистейшей водой. На окраине города стояли заброшенные дома, оставленные немцами и не заселённые. Естественно, мы и туда заходили, залезали на деревья за фруктами и ягодами.

Особенно мои родители сдружились с польским офицером паном Билецким и его женой Яниной; мы часто ходили к ним в гости, а они к нам. Встречались в городском парке, вместе ездили на охоту и рыбалку.

Однажды пани Янина, у которой были дети Алек и Дидя, пригласила маму и меня на новогоднюю ёлку, которую устраивали в их части для детей военнослужащих. Мама решила, что я должна выучить новогоднее стихотворение на польском языке и рассказать со сцены. Попросила мою подружку Марьянку найти подходящее и разучить со мной.

Память у меня была хорошая, я быстро выучила стихи и успешно выступила. Многие родители и дети были приятно удивлены, что я, русская девочка Татьяна, так замечательно говорю по-польски. Польский Дед Мороз, Никола, вручил мне подарок, я была счастлива, а мама гордилась мною.

Когда в 1956 году начались страшные события в Венгрии, отца с его ротой отправили туда. Подняли голову националисты и в Польше, начались их выступления и в Згожельце. Мы с мамой остались совершенно одни в пустом доме. Ей было очень страшно, она не включала свет, сидела со мной в углу, укрывшись одеялом.

Однажды, услышав стук в дверь, мама замерла в ужасе, но знакомый голос пана Олека Билецкого вернул её к жизни:
– Пани Клава, не бойся, мы будем охранять ваш дом и сад, пока русские солдаты не вернутся. Польская армия защищает вас!

Однажды, когда беременная мама, уже на большом сроке, шла мимо части, где служил пан Олек, кто-то из польских солдат бросил ей под ноги горящую тряпку. Она сильно испугалась и, придя домой, рассказала об этом отцу. Он сразу позвонил пану Билецкому.

Моментально нашли виновника, им оказался совсем молоденький солдатик. Маму пригласили для опознания, испуганный боец что-то лепетал в своё оправдание, извинялся, кланялся, просил прощения. Мама была уже не рада, что рассказала о случившемся, и очень просила, чтобы его не наказывали: мол, она его простила и не держит зла.

Была ещё одна соседка, с которой мама очень дружила, – пани Пшебильская. Женщина пожилая, но энергичная, любившая поговорить и всё про всех знавшая. Она не ладила со своей невесткой, считала, что та не пара её сыночку, и часто жаловалась, какая невестка грязнуля и неумёха.

– Пани Клава, вы представляете, она в двадцать лет вышла замуж за моего Янека и была девственницей! И это всё потому, что её никто не хотел, только моему дурню понадобилась.

Мама краснела и молчала, не зная, что ответить. Но соседка была добрейшей души человеком, знала много кулинарных рецептов, помогала маме их освоить, а уж если пекла сама, то щедро угощала всех соседей.

Когда маме подошло время рожать, она всё тянула с поездкой в госпиталь, который находился в другом городе. И вот среди ночи у неё начались схватки. Отец бросился к пани Пшебильской за помощью. Когда та вбежала в спальню, мама уже родила и окровавленный комочек копошился и кричал рядом с ней.

– Езус Мария, Езус Мария! – причитала испуганная соседка.

Маме самой пришлось её успокаивать, прежде чем просить о помощи. Нужно было отрезать пуповину, обмыть ребёнка, завернуть. Пани Пшебильская пришла в себя и трясущимися руками всё сделала как надо.

Когда на следующий день праздновали рождение моего брата Алёши, главной героиней была наша добрая, умудрённая житейским опытом соседка.

Поляки очень верующий народ. Естественно, живя среди них, я верила в Бога и знала наизусть много молитв. Мы с подругами часто ходили в костёл, где при входе окунали в святую воду руку, крестились, а затем сидели тихонько на скамье и слушали литургию.

Особенно я любила религиозные праздники. Обычно на Святую Пасху корзиночку мне собирала пани Пшебильская, и, помимо пасхальных даров, там лежал сахарный козлёнок, красиво разрисованный. Какое счастье было для меня идти вместе с соседями и подругами в костёл, да ещё в предвкушении, что после освящения я смогу съесть сахарного козлика!

В Польше мы прожили чуть больше девяти лет. Настало время уезжать. Провожать нас пришли почти все соседи, знакомые и мои подруги. Как же это было грустно и больно! Слёзы беспрерывно текли по моему лицу, мама тоже плакала, отец держался мужественно, но было видно, что и ему нелегко расставаться. Мама гладила меня по голове, а я, понимая, что уезжаю навсегда, молилась.

– Матка Боска, прошу тебя, помоги мне вернуться сюда, в Польшу, в мой любимый город Згожелец, в наш дом!

Всю жизнь я мечтала попасть в родные с детства места, но не пришлось.