Как сейчас помню: поздняя сырая, тёплая осень 2006 года. Висящая в воздухе водяная пыльца щекочет лицо. Темно, фонарей в этом районе мало. Мы с сестрой блуждаем среди двух- и трёхэтажных «сталинок» – их целый микрорайон построили немецкие военнопленные в 40–50-х. С крутыми крышами, эркерами, с крошечными пузатенькими ажурными балкончиками, добротные, оштукатуренные, крашеные. Кто-то называет цвет «панталонным», а мне нравится. Нежные салатовые, розовые, жёлтые, голубые домики-теремки придают уют и домашность нашему городу.

Названия улиц бесхитростные – Спортивная, Школьная, Парковая, Мира… Я торжественно, как букет, несу перед собой завёрнутую в газетку бутылку водки (для мужчин) и в сумке – три баночных «Балтики» (для дам). У сестры в пакете копчёная рыбка, колбаса, треугольник сыра. Это наша заранее оговорённая лепта.

Когда находим нужный дом и квартиру, становится понятно, почему нужно было прихватить продукты. Жилище почти голое, одни стены да лампочки под потолком. Вешалка, на гвозде одинокий бежевый плащик. Знакомый многим в городе плащ, который на его хозяине сидел всегда элегантно. Старомодно, шалашиком приподнятый воротник апаш, туго затянутый пояс, непременно эдаким декадентским манером закинутый шарфик…

Редактор местной газеты Лариса уже хлопочет за столом. Это она позвонила накануне, сказала, что приезжает знакомый из Москвы, возглавляет какой-то пресс-центр. Вдруг подскажет, куда можно пристроить пару-тройку моих рассказов.

Собрались у В.М. Поэт несчастный и безвестный, а значит, и высокой пробы – это о нём. Без пяти минут лауреат поэтического конкурса «Золотое перо России», но никто тогда об этом не подозревал.

Талантище! Мы слушаем его, трепеща и благоговея. Мечтательным шёпотом повторяем:
Я приду к тебе через много лет.
Ты откроешь дверь на укол звонка
И отпрянешь вглубь, разглядев на свет,
И прикусишь стон уголком платка…

Москвич недавно стал москвичом, поэтому разговаривает немножко заносчиво, краток и деловит:
– Значит, алгоритм действий таков, – это мне. – Шаг первый: прочёсываешь библиотеки, почтовые отделения, киоски «Союзпечати» – всюду, где лежит периодика. Шаг второй – выписываешь адреса подходящих редакций. И, как Мартин Иден, вперёд и с музыкой, атакуешь посланиями все редакции подряд. Методом ковровой бомбардировки.

Я так и сделала. Разослала электронные письма, прикрепив рассказы, и постаралась забыть. Не питала особых иллюзий. И не особых – тоже.

С десяти адресов пришло три ответа. Журнал «Знамя» сожалел, но ссылался на нехватку площадей и портфель заказов, забитый на много лет вперёд. Журнал «Москва» сразу взял быка за рога, запросив фото и автобиографию (сразу оговорюсь: не срослось).

Ответ от неизвестной мне «Моей Семьи» я с недоверием и умилением читала и перечитывала. Пять строчек звучали как прекрасная песня, я их даже напевала про себя. От меня требовалось заключить договор и… писать, писать, писать. Не корреспонденции, зарисовки и заметки о предприятиях и мероприятиях – а рассказы! То занятие, которое многие вокруг, да и я сама, честно говоря, считала баловством.

Я заглянула в выходные данные газеты, тогда ещё чёрно-белой, и обомлела: тираж под миллион! Толстым журналам такой не снился.

И никакого лохотрона! И вежливость, и оперативность, и деловитость, и простота, и подкупающая «домашность» в рабочих отношениях. Я почувствовала себя ребёнком, впервые выпущенным и резвящимся на лугу. Воздух, солнце, радуга, бабочки, в том числе и в животе!

Теперь: как «Моя Семья» оказалась в моих руках. В том-то и дело, что ни в почтовых отделениях, ни в киосках она мне на глаза не попалась. Обычное дело – оказывается, газету быстро раскупают.

Наутро сестра что-то энергично искала, переворачивая лежавшие на столике газеты и бумаги. Подозрительно спросила:
– Слушай, ты во что вчера заворачивала «Классическую»?
– В газету какую-то.
– Вот не дай бог, если отсюда вытащила разворот! – она трясла разрозненной «толстушкой».
– Я думала…
– Она думала! Живо в киоск, ищи тот же номер, пока не разобрали! Она думала. Лучше бы вообще не думала!
Я и вправду не думала, что из-за какой-то газеты можно так орать. Пошла и купила. В третьем по счёту киоске. Сначала лишь бросила взгляд, ожидая увидеть нечто вроде «Спид-инфо». Потом бегло просмотрела, потом углубилась… Так это же именно то, что мне нужно! Может, и я газете пригожусь?

И тогда, и сегодня газета, пожалуй, была и есть единственное прибежище, пристанище, приют «комедиантов от литературы», «инженеров человеческих душ». Скромный, но стабильный источник дохода для авторов российской короткой прозы (дай бог «Моей Семье» и дальше всяческих благ и долгих лет жизни). Но главное-то – чувство востребованности, отдушина, канал, проводник, связь «автор – читатель», без которых чахнет пишущий человек.

Все прочие редакции – это узкие, тщательно закрытые клубы. По-военному засекреченные объекты. Двери намертво запечатаны, глухо задраены, закрючены. Вход (явка) строго по паролям, по предварительному телефонному звонку («Слушай, тут к тебе человечек подойдёт…»). Впускают по пунктам биографии, по родословной, по графе в паспорте, почти по измерению черепа. Чужаки несут угрозу сложившейся стабильности.

На их фоне «Моя Семья» действительно уникальное явление. Страшно сказать: она открыта всем. И я с удовольствием делюсь её координатами налево и направо. Пусть будет больше авторов, хороших и разных. Да будет здоровая конкуренция!

– У нас в России? – не верят мне, вытаращивая глаза. – Не может быть! Всем-всем открыта?

Здесь нет любимчиков. В абсолютно равном положении и «старички» с десятилетним (и больше) стажем, и новички. Кто-то впервые трепетной рукой отправил рассказ – глянь, а он уже в передовицах на главной, третьей, странице. Абсолютно ровное, доброжелательное ко всем отношение, никому никаких поблажек. Критерий один-единственный: чтобы было интересно.

По закону физики, если в сосуде прибывает – ровно столько же должно убывать, выдавливаться, выплёскиваться через край. «Моя Семья» смело взламывает и нарушает закон природы: авторов всё прибывает, но никто не выдавливается, не остаётся за бортом.

Газету делают корреспонденты, редакторы, художники, психологи. Их советы ценны, но для меня всё-таки психологом №1 осталась Галина Белозуб.

Лицо страницы – это иллюстрации. Чтобы их подобрать, нужно отвлечься от всего, углубиться в текст, погрузиться в тему, «залезть» в голову и душу автора. Проникнуться, вжиться, сродниться… А поскольку авторов много, то в некотором роде стать чеховской Душечкой.

Откроешь родной рассказ – там на тебя смотрит твоя героиня, именно такая, даже ярче, чем себе представляла. Ну или не такая, но тоже интересно – какой её увидели чужие глаза.

…Рубрику о животных я точно не смогла бы вести. Я стараюсь не читать книги и не смотреть передачи о животных, вдруг там с ними случится что-нибудь плохое, а их невыносимо жалко, жальче людей. Валентина Третьякова, отвечающая за хвостатых, усатых, четырёхлапых шерстяных любимцев, каждую историю пропускает через сердце. И старается ставить позитивные истории об их, зверюшкином, безоблачном, безмятежном существовании, напоённом хозяйской заботой и любовью.

Наверно, поэтому моя зарисовка о любимой овчарке до сих пор никак не увидит свет: какой там позитив, когда я после её смерти рыдала месяц. Может, Валентина права – не стоит ввергать читателя в печаль, без того их хватает на свете?

Несколько слов об администраторе, редакционной палочке-выручалочке Вере Семериной. Так получалось, что её помощь, ни жить ни быть, мне требовалась в абсолютно неподходящий момент. Например, в самый канун Нового года. Или в начале эпидемии, когда в панике закрывались учреждения, пустели города и никто не понимал, как жить дальше.

И, конечно, корректоры… На последних блюстителях чистоты русского языка, «бойцах невидимого фронта», остановлюсь подробнее. Их труд особенно тщательно рассматривается неподкупными читательницами, вооружёнными Википедией, очками с мощными диоптриями, лупами, а может, даже микроскопами. И не дай бог, если проскользнёт досадная ошибка или опечатка.

Я читаю довольно много газет, журналов, книг и имею возможность сравнивать: «Моя Семья» уверенно выигрывает на их фоне. Её отличает сильная, добротная, какая-то особая советская школа грамотности.

Нынче подросло поколение, которое на вопрос, что такое Солнце, отвечает: «Это участник «Дома-2». Если подчёркивать красным электронные СМИ – они вопиют и пестрят. В детстве наша учительница поднимала тетрадку двоечника и объявляла: «Покраснела от стыда. Малиновая малина».

Что касается меня, то с недавних пор я заимела личного строгого критика. Критикессу, назовём её Светой. Она подружилась со мной (зафрендилась) через соцсети. Порой наша переписка затухает на месяцы, порой возобновляется, как бурлящий вулкан.

Света бдительно указывает на мои очепятки в газете и электронных книжках – и ведь не поспоришь, всё по делу. Вздыхая, соглашаюсь: подводит корреспондентская привычка спешить, выдавать тексты на-гора. Побыстрее скинуть старый материал с глаз долой, из сердца вон – и приступить к новому. Потому что газета – это поток, некогда рассусоливать, вперёд, труба зовёт.

Где-то в крупных издательствах книги рецензируют учёные-консультанты с солидными степенями. Произведения годами лежат, подвергаясь усушке, утруске, увязке и прочим «у». Газета лишена роскоши лежать и «подсыхать» месяцами и годами.

Справедливости ради скажу, что от Светы заочно достаётся даже мэтрам писательского пера. Похоже, она не столько наслаждается чтением, сколько увлечённо, страстно, как охотник, рыщет в поисках смысловых ляпов. И находит.

На днях цитировала целый абзац из Улицкой. Там идёт речь о героине, пальцы которой сплошь унизаны тяжёлыми перстнями. Ну унизаны, и ладно, я бы внимания не обратила. Другое дело Света.

Домашнее хозяйство у героини-чистюли в идеальном порядке. Она дама «из бывших», привыкла, чтобы всё было «как в лучших домах». Хрустят крахмальные снежные салфетки и скатерти, пускает солнечных зайчиков промытый фарфоровый сервиз, слепит глаза начищенное столовое серебро, натёрт до зеркального блеска старинный паркет.

Но время советское, суровое. Штата горничных, кухарок, поломоек, посудомоек, поваров, прачек, гладильщиц – у героини нет. И она, физически не вынося грязи, с утра до вечера пластается на кухне и в ванной. Стирает, полощет, подсинивает, гладит, месит, печёт, варит-парит, сервирует стол по всем правилам. Чистит, моет, скребёт… То есть её руки практически сутками находятся в воде, в кипятке, в едких моющих средствах. Унизанные перстнями – ведь она дама и не может изменить аристократическим привычкам!

Так вот, моя Света ответственно заявляет как человек, у которой есть несколько колечек с камушками: она их не носит! Пишет: «Я не отношусь к фанатичным хозяйкам, но даже после самых скромных кухонных процедур возникает очень неприятное ощущение и желание немедленно эти кольца стащить и спрятать куда подальше. Руки вытереть насухо, смазать кремом».

Спрашивается, как героиня управляется по хозяйству, не снимая множества перстней? И что у неё творится с кожей, преющей под драгметаллами, если кольца буквально вросли в мясо? Это же кошмар! С точки зрения литературы выглядит эффектно, но – «не верю».

Светик придирается? О да. Но мы же договорились – придираться. Чего там, у неё имеются претензии даже к классикам XIX века.

– Читали ли вы Куприна? – спрашивает. – Рассказ «Река жизни»?
– Один из любимых, – отвечаю.
– Книга зелёненькая, издание такое-то от такого-то года? – уточняет она.

Тут надо объяснить, что советские книжные издательства не баловали читателей многообразием. У всех на полках стояли книги примерно одних серий, зато издавались они полумиллионными тиражами.

– Так вот, – продолжает Света Зоркое Око, – обратите внимание, стр. 313, третий абзац сверху.

«Девять без пяти минут, – пишет студент. – Ровно в девять – со мной будет покончено…» Далее идут пространные философские рассуждения на целую страницу мелким шрифтом. О перипетиях судьбы, о любви, жизни и смерти, о времени, пространстве, о материи, токах и вибрации, о мировой сфере, об атомах и обитателях Марса… Даже читать долго, а уж писать – ну никак не меньше 15 минут (Я не удивлюсь, если мой кудрявый критик сверяется с секундомером.)

– Не забывайте, – напоминает Света, – что в то время использовали гусиное перо, которое нужно постоянно обмакивать и стряхивать чернила. Никак не втискивается письмо по времени в отведённые пять минут, – с торжеством подытоживает моя собеседница. – Дьявол кроется в мелочах!

Недавно перечитываю Толстого и ловлю себя на мысли: ох, не поздоровилось бы гению и матёрому человечищу, попадись он на Светин острый язычок. С его-то любовью к лексическим повторам.

«Да не в том дело, то есть не то что не в том дело, а главное дело в том, что…» («Живой труп».)

«И я рада, – слабо улыбаясь и стараясь по выражению лица Анны узнать, знает ли она, сказала Долли. «Верно, знает», – подумала она».

«Это должен быть Вронский», – подумал Лёвин и, чтобы убедиться в этом, взглянул на Кити. Она уже успела взглянуть на Вронского и оглянулась на Лёвина. И по одному этому взгляду…»

«Масло масляное», – говорила в таких случаях наша учительница, потрясая тетрадкой двоечника. В данном же случае это неповторимый, великолепный, мощный толстовский стиль. Как будто ты незримо присутствуешь в треугольнике Лёвин – Кити – Вронский, находишься на пересечении взглядов: вопросительных, ревнивых, украдкой брошенных, робких, влюблённых…

И это я ещё молчу о знаменитом «круглом столе овальной формы» у Достоевского. Повезло классикам, что они печатались в XIX веке и тогда было не так много прогрессивно мыслящих дам с фанатизмом во взоре, со словарями под мышкой, с микроскопами и секундомерами под рукой.

При всём этом проницательные читательницы трогательны и доверчивы до слёз. Они свято верят в авторское «я», хотя это широко известный приём, всего лишь подогревающий читательский интерес. И простодушно готовы искать в каждом герое прообраз автора.

На самом деле, думаю, в персонаже примерно 30 процентов сугубо личного. Остальные 70 процентов – черты характера, внешность, поступки, диалоги, судьбы, сюжетные линии, повороты, выкрутасы и загогулины – подсмотрены, почерпнуты, заимствованы (ладно, украдены) из окружающей жизни. Сильно переиначены, замаскированы, смягчены – как я надеюсь, до неузнаваемости. Зря надеюсь.

Некоторые разгневанные героини узнают себя даже там, где, ей-богу, ни сном ни духом. Боюсь, когда-нибудь они скооперируются и наймут для меня киллера.

Бамбарбия киргуду. Шутка.