– Ой, дочка! Дай бутылочку, да закусить… Селёдочки, что ли… Буду Нюту свою лечить.

Дядя Григорий, несмотря на солидный семейный стаж, в очередной раз обнаруживал нежность к супруге, желая подлечить её от похмелья.

– Да мы с Нютой, добренно-хорошенно, три дня кутили вдвоём. А что? Картошку выкопали, можно и гульнуть! – откровенничал он в сельмаге.

Нечасто среди супружеских пар сохраняются столь тёплые чувства после семидесяти. Конечно, тётя Анюта иногда позволяла себе приложиться кулаком к спине мужа – «так то от любовей».

И у этой «любови» есть своя история. Сидя на брёвнышке с самокруткой в руках, дядя Григорий как-то поведал мне:
– Я-то в войну в резерве был до сорок четвёртого года. Как в резерве? Мы тянули связь через всё Приморье, через все перевалы, готовились к конфликту с японцами. А после войны в Маньчжурии вернулся орлом, при медалях да ордене. Бравый – добренно-хорошенно! А тут Нюта, румяная, весёлая. А певунья! Загуляли мы с ней. Батьку моего ещё прошлой осенью засудили на год, считай ни за что. Тогда с председателями колхозов разговор был короткий. Мать всё лето лежала в больнице. Так что кладовочка нас приютила. К осени стало ясно, что тянуть со свадьбой уже нельзя. «Не плачь, – говорю. – В субботу наряжусь да и приду со сватами. Жди!»

Наряжусь! Сказанул. Гимнастёрка да галифе – всё моё добро. Начистил награды, взял брата, друга Степана, самогона бутыль. Как стемнело, пошли. К дому подходим – оторопь меня берёт, первый раз жениться задумал. «Стойте, хлопцы, дайте дохнуть!» Закурили. Собаки молчат, уже привыкшие. А из хаты крики: «Ты что, дура, удумала, какой тебе Гришка? Рано ещё! Сейчас вот лозиной, а не то ремнём!»

Господи, какие муки Нюта терпит! Меня даже тряхнуло. Я в хату, хлопцы за мной. Глядю – певунья моя с красными глазами стоит, а мамаша ейная, как квочка, так и клюёт, и клюёт! Мне даже шибануть её захотелось, да нельзя – вдруг тёщей будет? «У вас товар, у нас купец», – завёл речь Степан. «У нас бычок, у вас тёлочка», – подхватил брат. «Ишь, чего удумал! – перебил Нютин отец. – Губа не дура, выбрал! Долго выбирал? Да наша девка и рукодельница, и приданого три сундука, а ты? Одна родня твоя чего стоит – все пьяницы да драчуны, не чета нам, Крюкам! В родню с голым задом? Да у тебя и добра всего-то медальки твои. Куда молодку спать покладёшь? На медаль ляжете, шинелькой накроетесь? И в этой нищете нам внуков наделаете? Не отдам тебе Анюту!»

Я не выдержал, выскочил во двор. Да если бы только старик знал, что за бой был, за который мне эту медаль-то дали, меня потом одного живым нашли, без сознания. Ну, думаю, выломаю кол да отхожу папашу. Хлопцы за руки держат, отговаривают. Ну и собрался я уходить со двора, завтра, мол, решим.

Тут к нам подошла тётя Анюта.

– Да я бы за тобой и сама убёгла бы. Ты выскочил из хаты, а я батьке с мамкой в ноги: «Не губите жизню мою, тяжёлая я от Гриши!» Батька прямо обмер. А мамка кинулась из хаты: «Гриша, вернись, мы передумали!»

Дядя Григорий хитро прищурил глаз.

– Вот как, добренно-хорошенно. Я ей в ответ: «Так у меня же задница голая, зачем я вам?» «А мы, – кричит, – дочке родной не враги, вернись! Жизня долгая, добра наживёте». «Так мы же, Данчуки, все пьяницы и драчуны». Мамаша бежит следом, не унимается: «Так нас, баб, другой раз и поучить не грех!» Тут и батькин голос слышим: «Гришка, вернись, я стерплю. Неси самогон».

Так вот в тот вечер я и добился Нюты своей. Правда, батька очень поскупился с приданым, не смог мне голый зад простить.

– Да и что с того? – продолжила тётя Анюта. – Зато какие мы были счастливые! Вечером при свечке постираю гимнастёрку, зашью… Картошки пустой наедимся, песни поём. Сын у нас, правда, всего один, Володей назвали. В люди вышел, начальник шахты. Дочки замужем, детей растят. А мы прямо как в молодости – закусим чем бог послал да поём!

Дядя Гриша обнял жену, затянул свою любимую:
– Ручьи текут не для меня,
Бегут алмазными струями.
И дева с чёрными бровями,
Она растёт не для меня!