Бабушка Нюра сновала в доме и вокруг дома: то косила бурьян вдоль забора, то махала тяпкой, окучивая картошку в огороде, то бежала в магазин, а потом звала певучим голосом в открытое окно:
– Внучата-зайчата, идите за стол!

Два богатыря тяжело поднимались и плелись в горницу, где, словно на скатерти-самобранке, вдруг появлялись картошка, яичница с салом, огурчики-помидорчики и пироги с разной начинкой.

В селе знали, что вся Нюрина пенсия уходила на этих парней. Родители внуков погибли в автокатастрофе, и бабушка считала их несчастными сиротками, тряслась над каждым. Старшему из «внучат-зайчат» стукнуло тридцать, младшему – чуть меньше.

За всю жизнь братья работали всего несколько месяцев.

– Гони их в шею, пьяниц и паразитов! – советовали старушке односельчане.
– В каждом человеке нужно видеть образ Божий, – смиренно отвечала та.

Жертвенность российских женщин прекрасна, но не всегда полезна. Чем больше возвышалась душой и ветшала телом бабушка Нюра, тем сильней дичали её внуки. Зверообразные здоровяки, казалось, разучились говорить, только мычали что-то, понятное им двоим, – наверное, о выпивке. И тщетно молилась старушка иконе «Неупиваемая чаша», якобы спасающей от алкоголизма. Внуки спасаться не желали.

Но, видимо, однажды бабушке Нюре открылась ужасающая безысходность ситуации, и весенним утром после Пасхи она появилась перед внуками в новом платье и белом платке, держа в руке дорожный чемоданчик.

– Бабуля, ты куда лыжи навострила? – поинтересовался старший внук.
– К святым местам, – мечтательно вздохнула бабушка Нюра.
– Э-э, а что мы жрать будем? – заволновался младший.
– Припасы в кладовке.

Если бы внуки не находились в состоянии тяжёлого похмелья, то уточнили бы, что именно оставила им бабушка Нюра и когда она вернётся. Наверное, они даже не отпустили бы её и обшарили карманы плаща в поисках кошелька. Но парни не сообразили.

Только после полудня оба ощутили голод и направились в кладовую. Там на полке сиротливо стояли пакет пшена и банка варенья. Похоже, бабушка Нюра спрятала прочие запасы. Ещё в погребе нашлись остатки прошлогодней картошки, сморщенной и проросшей. Привыкшие жить одним днём, братья сварили кашу и проглотили её, полив вареньем. Ещё пару дней ели картошку и жевали щавель.

Поначалу их тревожила одна мысль: на что купить водки, или хотя бы пива, или, в крайнем случае, какой-нибудь бурды у местных самогонщиц. Но вскоре братцы поняли, что тут не до выпивки – не умереть бы с голоду. Оказалось, скатерть-самобранка появлялась на столе только благодаря бабушке.

Попробовали занять денег у односельчан, но все отказывали. Люди понимали, что с братцев долг уже не получить.

– Бабка говорила, в войну ели лебеду, – заикнулся младший.

Но парни не знали, как выглядит лебеда, они никогда не пололи огород.

– Продадим бабкины иконы, – предложил старший внук, но в комнате бабушки Нюры они обнаружили только одну картонную репродукцию. Старушка предусмотрительно спрятала старинные образа у знакомых.

Внуки обыскали все углы в поисках денег и, конечно, ничего не нашли. Ценных вещей в доме не водилось.

Воровать у чужих братья боялись – им ещё не приходилось рисковать свободой. А добила бедняг платёжка за газ и электричество. Оказалось, что бесплатная только вода из колодца.

Сельские мужики потешались над жалобами «внучат-зайчат», гадая, чем всё закончится.

Наверное, у бабушки Нюры, которую поезд вёз к святым местам, сердце кровью обливалось, когда вспоминала о внуках. Я даже подозреваю, что вовсе она не ездила за тридевять земель, а гостила в Тамбове у таких же богомолок. Но дни шли, а старушка не возвращалась.

Наконец старший брат взял себя в руки – помылся, побрился, причесал длинные, как у Маугли, волосы и пошёл в колхоз устраиваться на работу. Колхоз у нас сохранился, только стал называться акционерным обществом.
Председатель встретил его неприветливо.

– Мы тебя брали год назад, а ты запил.

Но голод сделал парня таким красноречивым, он так бил себя кулаком в грудь и клялся в трезвости до гроба, что председатель сжалился. Даже выдал небольшой аванс в счёт будущей зарплаты. Близился сев, нужны были трактористы и комбайнёры.

Когда старший принёс домой деньги, младший с энтузиазмом предложил забухать, но тот рявкнул:
– Я, значит, буду пахать, а ты пить?

И затрещинами погнал брата в правление.

Как тяжело давалась внукам работа, можно только догадываться. Они не привыкли рано вставать, возиться с посевной техникой и часто слышали нравоучения опытных механизаторов вперемежку с матом, но выхода не было. Зато их кормили в колхозной столовой. Кое-как за две недели парни втянулись в рабочий процесс, а бабушка всё не появлялась.

– Не померла ли? – начали тревожиться братья. – Это мы виноваты – доконали, вот и сбежала. А может, сидит где-нибудь на вокзале, память потеряла, со стариками такое бывает.

Старший настолько вернул себе человеческий облик, что с ним осмелилась заговорить одинокая соседка. Младший начал ходить в клуб и неуклюже заигрывать с хихикающими старшеклассницами.

И однажды бабушка Нюра снова вошла в родной дом, где было непривычно чисто и не пахло перегаром. Она не изменилась и осталась такая же тоненькая, в новом платье и белом платке. Зато как изменились внуки!

Старушка сначала их не узнала, а потом заплакала от счастья. Она сделала вывод, что внуков спасла «Неупиваемая чаша», хотя у односельчан была другая версия: нужда научит.

Нет, внуки не стали убеждёнными трезвенниками. Но теперь парни не бросали работу и сами себя обеспечивали. Потому что, едва увидев на столе бутылку, бабушка Нюра сразу заговаривала о поездке к святым местам, далеко и надолго.