Год две тысячи двадцатый получается, прямо скажем, не очень. Сами понимаете. Лето выдалось какое-то тревожно-неопределённое. Кругом на нашем голубом шарике всякие неприятно-сомнительные события.

Я очень хорошо понимаю великого русского поэта Александра Александровича Блока, который говорил насчёт революции и прочего: «Мне хочется спать, когда события».

Меня тоже этим летом две тысячи двадцатого всё время неуклонно тянуло спать. Хотя, конечно, я далеко не Блок.

Кругом все полоумно висят в своих смартфонах, тревожно шарят по интернету, этому, извините, очку глобализма, виртуозно мерцая бледными пальчиками, как Святослав Рихтер с Денисом Мацуевым вместе взятые.

Раньше были в почёте космонавты и космонавтика. Теперь – инфонавты и инфонавтика. Все летают по информационной вселенной. Каждый в своём персональном телефоне.

Я в телефонах не сижу, у меня от них духовная отрыжка. Я дремлю. Под какие-нибудь хорошие песенки, например на «Детском радио».

И вот как-то этим летом дремлю на даче под песенку «Ёжик резиновый шёл и насвистывал дырочкой в правом боку». Симпатичный такой ёжик, дырочкой свистит.

У меня аналогичный ёжик был в детстве. Одна из любимых резиновых игрушек советской эпохи. Розовый, почему-то с зелёными глазками и синим носом. Звали – Паша.

Супруги Никитины отпели про Пашу. Запищала Наташа Королёва про маленькую страну. Хорошо. Вот бы мне туда, «где всегда весна». Это Таити, наверное.

И когда после песни про Таити запела Рина Зелёная – Тортилла о том, что триста лет тому назад она была как Буратино, на веранду вбежала жена.

– Там!.. Там!..

«Господи, опять событие», – подумал я и сказал:
– Что «там»?
– Пошли!

И мы пошли.

Хотите верьте, хотите нет, но около крыльца обнаружился ёжик, юный, как Буратино, симпатичный, как все на свете ёжики. Вообще, все ёжики фатально симпатичны. Но у этого явно было что-то не так.

– Он ранен! – воскликнула жена, и глаза её подёрнулись вселенской скорбью. Пронзительной болью за всех на свете ежей, собак, кошек и выхухолей. И я не иронизирую.
– Где ранен? – спросил я.
– Вот, смотри.

Я посмотрел.

В боку, в правом – клянусь! – у него была дырочка. Розовая.

– Это собаки, – сказала жена.
– Заживёт.
– Это Рекс, он всех дерёт.
– Заживёт.
– Нет, – решительно сказала жена и стала набирать что-то в своём инфоочке. – Само точно не заживёт.
– Куда ты звонишь?
– В ветеринарку, не мешай…
– Да заживёт же, – продолжал долдонить я.
– Не мешай… Алло!.. Алло!.. Да… Скажите, пожалуйста, у вас есть кто-нибудь, кто умеет правильно штопать ёжиков? Что?.. Я говорю – ежей штопать… А? Ну да, зашивать… Что значит – «приезжайте, посмотрим»? Мне нужно срочно заштопать ёжика… Ну да, зашить… Ветеринар Попадайло? Агафон Петрович? Он сейчас на дежурстве? Отлично. Мы с ёжиком едем к Попадайло!
– Ну ты и Айболит, – пробурчал я. – Ты скоро начнёшь раненых мух с комарами в ветеринарку возить. У него и так всё заживёт. Как на собаке. Или как на мне. Дай ему пожрать, увидишь, какой он раненый.

– Во-первых, ёж – не муха. Во-вторых, принеси куриное крылышко. В-третьих, раненые тоже едят. Им это нужно для поддержания подорванных сил.

Я принёс крылышко. Безнадёжно раненный ёжик жадно сожрал крылышко минуты за полторы, чавкая мясом и хрустя костями не хуже Карабаса.

– Бедный, он так изголодался, – всхлипнула жена одними ресницами. Как это они умеют?

Пришёл восьмилетний сын с вечным «Майнкрафтом» в планшете.

– Чего это вы тут?
– Смотри, раненый ёжик, – ответила жена.
– Курицу только что сожрал, – наябедничал я, как булгаковский кот Бегемот.

Сын склонился над ёжиком.

– Бедный! У него сквозь рану видно весь организм.

«Мальчики идут в мам», – безнадёжно подумал я.

Жена издала затяжной всхлип, и две огромных скорбных жемчужины скатились из её прекрасных голубых, как безотказно-щедрое русское небо, глаз.

Жена села в такси и уехала в ветеринарку. Через два часа она вернулась с заштопанным, то есть зашитым, ёжиком.

– Заштопали! Десять дней уколов! Потом едем снимать швы – и ёж здоров! – сияла жена.

Я с тревогой посмотрел в небо, голубое, как в песне кота Базилио и лисы Алисы.

– Всего-то три тысячи, – с фальшиво-виноватым кокетством сказал жена. – Ведь наложили же. Что такое три тысячи по сравнению с жизнью живого существа?
– А снять?
– Столько же.
– Плюс такси четыре раза.
– Говорила тебе – учись водить.

А что, железный аргумент. Не научился – при моих минус много в смысле зрения, но это не считается. Вози штопать подкидных дырявых ежей за бабки.

Ежа посадили в коробку из-под пылесоса, насыпали ему туда травы, поставили мисочку молока, положили яблоко. Почему-то ежи в литературе, кинематографе и мультипликации всегда сопровождаются яблоками. Хотя наш штопаный питомец к яблоку так и не притронулся.

Мы положили ему ещё одно крылышко, которое представитель семейства ежовых сожрал меньше чем за минуту.

Жена и сын ушли в свою инфонавтику. Через пару минут жена воскликнула:
– Нет!
– Что «нет»?
– Он стухнет в коробке.
– Как это «стухнет»?
– Ежу нужна почва.
– Тоже мне почвенник Достоевский.
– У нас есть кирпичи? – проигнорировала жена моё вялое сопротивление.
– За сараем.
– Мужчины, идём строить дом для ежа.
– Ура! – закричал сын.
– Кстати, как мы его назовём? – спросила жена.
– Паша, – быстро ответил я.
– Отлично! Павел – это красиво. В переводе с латинского – «малыш, маленький».

Жемчужина из жениного левого глаза.

– Мальчик мой…
– А если «он» – на самом деле «она»?
– Это непринципиально в современном мире. «Он», «она» – какая разница?
– Ничего себе… А поправки к Конституции? Традиционные ценности и так далее?
– Будет Павлой.

Потом мы через день коллективно пытались определить, Павел он или Павла, и не определили, как булгаковский персонаж Стёпа Лиходеев, который не определил, в брюках он или нет.

Мы с сыном кряхтя натаскали кирпичей и соорудили нечто вроде замка, метр на метр. Сын даже надстроил дополнительные башенки, как на всех дачах «новых русских». Красиво. Высота – где-то полметра, чтобы Павел не перелез через стенку.

Ёж, несмотря на наложенные швы, стал молнией метаться по замку. Потом ему дали ещё одно крылышко, он его жадно сожрал и успокоился.

– Три раза в день у Павла должна быть прогулка, – отчеканила жена. – Сопровождать его будем по очереди.

Не знаю, как сейчас, а во времена моей счастливой юности было такое выражение «ёжиков пасти». Что значит – «балду пинать». В смысле – бездельничать.

Был у меня приятель Сашка Слизняков – человек до того ленивый, что ему было лень есть и спать. Помню совсем пикантный случай. Сашка ленился делать всё, даже ковырять в носу. Однажды он не ковырял в носу несколько дней. Потом почувствовал, что в носу у него нечто вроде колючей проволоки и дышать затруднительно. Сашка запустил палец в нос и – обрезался. Потом ходил, вернее – лежал с пластырем на указательном пальце. Всё это чистая правда.

Так вот, позвонишь, бывало, Сашке:
– Что делаешь?
– Ёжиков пасу. А ты?
– Я тоже. Пойдём пасти вместе?
– На Байконур?
– Куда же ещё? У меня три рубля есть.
– Пошли. Банку не забудь.

И мы шли с банками «пасти ёжиков на Байконур». Это было наше устойчивое выражение. «Байконур» – пивная. Там ставишь банку, нажимаешь кнопку «пуск» – и льётся пиво. Пиво пить Сашка не ленился.

Одним словом, мы летом 2020 года по очереди – жена, сын и я – пасли ёжика Павла. Три раза в день. Раз в день – укол. В ежиную ляжку. Я в перчатках держу Павла, жена колет, сын руководит. После укола – компенсация в виде крылышка. Или ножки.

На четвёртый день смотрю – ёжик Павел делает подкоп в углу.

– Гляди, – говорю, – копает, бандит.
– Копает, мальчик мой дорогой, – отвечает растроганно жена. – Или девочка… Свободу любит.
– Как Монте-Кристо, – говорю. – Дантес, который Эдмон. «Эдмон» – это, кстати, то ли «счастливый», то ли «богатый». Забыл. Из староанглийского или как там его…

Пропасли мы нашего маленького счастливого ёжика Эдмона-Павла в очередной раз, сделали ему укол в серую ляжку, компенсировали это курятиной, пошли и сами обедать – тоже, заметьте, курятиной. После обеда прилегли отдохнуть. Я задремал. Привиделись мне замок Иф, аббат Фариа, что-то щемящее из детства, когда жадно читал Дюма: велосипед «Орлёнок», девочка Даша из соседнего подъезда, чёрный хлеб из школьной столовки, посыпанный солью и намазанный чесноком, йодная «сеточка» на локте.

Вдруг крик сына:
– Мама! Папа! Ёжик сдрызнул!

Прибегаем к ежиному замку Иф, глядим – аккуратный подкоп под кирпичами. И нет Павла-Эдмона. Жена, конечно, вся насквозь влажная от слёз. Обыскали участок, каждый уголок, нету ёжика. Жена:
– Мы не сняли с него швы!
– Сами снимутся.
– А уколы?

Я промолчал. Для собственной безопасности и сохранения столь хрупкой и счастливой семейной жизни. Неуместно подумал: «Колоть ёжика – это, в общем-то, семантическая тавтология…» Филологи неисправимы.

Через пару дней жена успокоилась. Павел, конечно, к нам так и не вернулся. Думаю, швы снялись у него как-нибудь сами собой. Уверен, что наш Павел счастлив.

И ещё уверен, что однажды, через много лет, если, конечно, все мы будем живы, когда меня спросят, чем мне запомнился две тысячи двадцатый год, я вспомню не о событиях якобы планетарного масштаба, а о маленьком счастливом ёжике Монте-Кристо «с дырочкой в правом боку».

Потому что в этом нашем странном мире всё держится, извините за философию, не на «событиях», а на том, что добрые люди всё ещё штопают раненых ёжиков.