Живут на белом свете, а вернее в Москве, такие прекрасные люди – Саша Хренотёренко, Даша Хренотёренко и их дочь Глаша, тоже, как это ни удивительно, Хренотёренко. Я их знаю довольно давно по детской площадке.

Все трое – крупные, полные, плотные. Но не безнадёжно дрябло-жирные, а жизнеутверждающе упруго-мясистые. Живут они уже давно в Москве, но родом Саша и Даша из Твери. А в этом прекрасном городе, как известно, народ дородный. Как однажды сказал мой знакомый тверичанин, «мы, тверские, такие большие, что сами в себя не влазим». Не знаю, не знаю. Был в Твери, и не единожды: люди как люди. Наверное, миф. Но без мифов скучно.

Саша Хренотёренко – водитель автобуса, его Даша – продавец в «Пятёрочке», а Глаша учится в третьем классе. Хочет стать, как девяносто процентов женского населения России, да и всей земли, психологом. Или дизайнером. Думаю, станет.

Учится она так себе. Потому что ленится. Но девчонка умная, сообразительная и, главное, большая приколистка. Часто непроизвольно. Что важно.

Если ей задать какой-нибудь вопрос, то она сначала обязательно сделает идиотически-недоумённое лицо, потом задумчиво что-нибудь откусит (она всё время жуёт) и только потом уже ответит. И ответит – туши свет. Я бы сказал: туши звёзды. Или так: вселенная, не горюй.

Помню, как-то говорит мне Саша:
– Володь, ты ведь этот… как тебя… не филателист, а этот…
– Филолог.
– Во. У моей Глахи, понимаешь, завтра русский. Типа контрольная, или как её… А я в нём, в русском этом, как вша в астрономии. Мне в школе еле-еле трояк натянули. Как скажут: расставьте, бляха-ковидла, запятые – у меня аж икота в кишках. Жуть! Вот я и стал на всякий случай запятые после каждого слова ставить. Мне учительница говорит: ну что ты, Хренотёренко, их всё ставишь и ставишь? У тебя в предложении запятых больше, чем китайцев в Китае! Я отвечаю: запас карман не тянет. Пожалела меня Варвара Ивановна, Царствие ей Небесное, трояк нарисовала. Добрая была женщина. Володь, не в службу, а в дружбу, хоть пять минут моей Глахудре удели. Объясни ей, что там к чему, в этом вашем русском языке. А то она насчёт русского вся в меня. Несёт двойку за двойкой. Это ж позор на весь наш род Хренотёренок.
– Ладно, – говорю. – Уделю.

Сели мы в Глашиной комнате за Глашин стол. У Глаши – бутерброд с колбасой. У меня – ручка.

– Какая у вас, Глаша, тема? – спрашиваю.

Глаша, как всегда, предельно изумилась, потом откусила от бутерброда, оставив в бутерброде аккуратное, эстетически безупречное полукружие залива, не торопясь прожевала колбасу и сказала:
– А можно я вас буду называть мистер Вова?
– Можно. Меня ещё никто так не называл.
– А вы знаете, кто я, мистер Вова?
– Кто?
– Я – колбасная моль.
– Очень хорошо. Тема-то какая? В смысле русского языка.

Изумление, укус, жевание.

– На Антона похоже.
– На какого Антона?

Трёхчастная пауза. Дальше я в этом рассказе её стандартный ритуальный триптих буду опускать.

– Есть такое явление, мистер Вова… Его зовут Антон.
– Так. Ничего не понял. Явление Антон. Подробнее?
– У Антона есть враг.
– А его как зовут?
– Тоже Антон.
– Тёзка, что ли?
– Тёзка. Но они – как кошка с собакой.
– Дерутся?
– Жуть.

«Жуть» – это очень частотное слово в семье Хренотёренко. Обозначает что хочешь: «здорово», «очень плохо», «конечно», «не говори» и так далее.

– Так, – продолжил я не понимать. – Тёзки явления Антоны дерутся как кошка с собакой… Глаша, это точно задание по предмету русский язык?
– Точно. Наш училоид так и сказал.
– Кто сказал?
– Николай Николаевич. Наш училоид по русэйшену.
– Учитель по русскому?
– Так скучно. Лучше «училоид по русэйшену Ник Ник».
– Ну ладно. Приведи мне пример, чтобы я понял.
– Ща, колбасы ещё принесу. Вам надо, мистер Вова?
– Нет, спасибо, Глашенька.
– Ну что ж, мистер Вова, вы сделали свой выбор! Я ща.

«Ща» наступило через пятнадцать минут. Видно, Глаша там что-то ещё захряпала.

– Вы знаете, мистер Вова, что есть такой писатель – Толстый? – спросила меня Глаша с докторской наперевес.
– Не Толстый, а Толстой.
– Окей. Толстый-Толстой написал книгу. Ник Ник нам показывал эту книгу. Она очень толстая. Вся в писателя. Называется «Война и мир». Так вот, мистер Вова, «война» и «мир» – Антоны. Вроде кошки с собакой.
– Антонимы!
– Да. Но так скучно. Лучше – Антоны. У нас в классе есть Антон. Полный придурок. Сопли собственные ест.

В это время в комнату заглянула Даша, улыбнулась:
– Ну как, занимаетесь?
– Занимаемся, – растерянно улыбнулся я.
– Мам, принеси яблоко, жуть есть хочу, – улыбнулась Глаша.
– Глаш, а где «пожалуйста»?
– Мам, ну ты без «пожалуйста» прямо как машина без бензина.

Через минуту Глаша, жуя яблоко, говорила:
– Эти Антоны ваще не поняла. «Мама» и «папа» – это Антоны? А, мистер Вова?
Я был в полной растерянности.
– Не дай бог… Понимаешь, Глаша, антонимы – это слова противоположные по смыслу. Вот, например: «далеко». Какой у него антоним?
– Близко.
– Очень хорошо. Другой пример: «умный». Какой антоним?
– Антон.
– Какой Антон?
– Из нашего класса. Придурок, который сопли…
– Глашенька, пожалуйста, дорогая, напрягись. «Умный»?
– Глупый.
– Замечательно. Теперь понимаешь?
– Жуть!
– Но не все слова, Глашенька, имеют антонимы. Например… ну… «кухня». Разве есть у слова «кухня» антоним? Подумай хорошо, Глашенька.

Глаша по своему обыкновению ужаснулась, потом задумалась, философски созерцая огрызок яблока. После некоторого колебания слопала огрызок вместе с косточками и ответила:
– Есть. Туалет.

Теперь уже задумался я, философски созерцая ручку. В моей голове табунами стремительно пронеслись какие-то загадочные словесные лошади: «семантические подтексты», «сопутствующие коннотации» и тому подобная филологическая чушь.

Но мои бесплодные раздумья прервала Глаша:
– Мистер Вова, я три минуты отдохну?
– Хорошо, Глашенька, отдохни.

Глаша тут же завернулась в одеяло и стала более чем энергично ползать по комнате. Она ползала долго, дольше, чем три минуты, потом спросила:
– А вы знаете, кто я на самом деле, мистер Вова?
– Кто, Глаша? – спросил я почти безнадёжно.
– Я – казахский червяк.

Тут я в очередной раз впал в ступор. Червяк ещё более или менее понятно. Но почему казахский? А, например, не гренландский? Или вьетнамский? Не знаю, что сказать. Но, убей меня бог, казахский прикольнее.

Из ступора меня вновь вывела Даша, которая, по-прежнему мудро улыбаясь, заглянула в комнату и спросила:
– Занимаетесь?
– Занимаемся, – улыбнулся я.

Глаша, выглядывая из одеяла:
– Мам, конфету… пожалуйста… принеси.
– Нет больше конфеток.

Глаша задумалась и выдала:
– Без конфеток дом не чаша.

Через минуту, когда Глаша вылезла из одеяла, перестав быть казахским червяком, я спросил её:
– Кроме русского у тебя какие-нибудь домашние задания есть?
– Есть. Окружайка.
– Окружающий мир. Очень хорошо. И что там вам задали?
– Да вот… Какая окружающая среда у дуба.
– И какая же, Глашенька?

Долгая пауза.
– Я написала: «кабан».
– Логично, – произнёс я после ещё более долгой паузы.

Глаша:
– У дуба ведь детки – желудишки. А кабанчики любят желудишков. Правильно, мистер Вова?
– Правильно, – ответил мистер Вова.

Господи, где я?
Кстати, с тех пор в семье Хренотёренко есть такая традиция: например, папа Саша сел, извините за подробность, в туалет (антоним кухни). Из своей комнаты Глахудра кричит:
– Пап, ты где?
– Окружающая среда папы – толчок, – хладнокровно отвечает папа Саша.

Потом папа Саша, соскучившись по маме Даше, звонит ей и нервно спрашивает:
– Дарьянмар, ты где? Я уже заждался – жуть!
– Окружающая среда Даши – всё ещё «Пятёрочка». Скоро буду, не грусти.