Место действия – дом отдыха, время – примерно середина девяностых.

Это нынче каждая уткнулась в свой телефон или ноутбук – и тишина, только слышно попискивание и клацанье кнопок. Сплошное машинописное бюро, никакой атмосферы коллективизма. А тогда и в холле, и чуть не в каждом номере непременно имелся телевизор. Все фильмы бурно комментировались и обсуждались.

Итак, идёт широко известный триллер. Действие завязывается: одна мэм, верная супруга и порядочная мать семейства, узнаёт, что ждёт малыша.

– Кикимора. Костлявая как смерть, да ещё хронически больная, – зрительницы беспощадно припечатывают героиню, – у нас на такую мужик и не взглянет.

Лечащий врач проводит осмотр.

– Хорошенький какой! – восторгаются женщины.

А дама как раз подозревает его… Как вы думаете, в чём? Конечно, в сексуальных домогательствах.

– И чего он в ней нашёл? – ревниво пожимают плечами отдыхающие дамы.

Мэм лежит в смотровом кресле, и прислушивается, и приглядывается, и мучается сомнениями. Делать ей больше не фиг, Шерлок Холмс в юбке. В задранной юбке. И зорко примечает: перед обследованием он снял с правой руки перчатку. Сомнения рассеялись: перед нею маньяк в белом халате!

Мэм ищет и находит пациенток, пострадавших в этом же кресле. Дело предают огласке. Доктора судят, с позором лишают практики, он кончает с собой. Его жена, тоже беременная и на таком же сроке, после стресса рожает мёртвого ребёнка.

– Фу! – мы тут же перебегаем на сторону некрасивой героини, плюёмся и брезгливо передёргиваем плечами: – Извращенец! Похотливыми лапами! Да мы даже мужьям не разрешаем. Да мы…

Но тут подаёт голос уборщица Прокопьевна. Она примостилась на кончик кровати, отогнув матрас, да и просмотрела вместе с нами почти весь фильм.

– Цаца нашлась! Спасибо бы сказала, что на такую позарился. Ни кожи ни рожи. Не тро-о-онь её, видите ли. Могла и перетерпеть, небось не убудет. А из-за неё, ведьмы, у безвинного человека дитё мертворождённое получилось. Жена-то евонная в чём виновата? Дура и убийца ваша мэмка, вот кто. Ведьма носастая. И так мужиков мало – нате, добивайте!

Прокопьевна – суровая, сухая как жердь старуха. Не развратница, не мазохистка, боже упаси. Она дочь матери военного поколения. Благоговение перед Мужчиной, великая всеобъемлющая бабья жалость и снисхождение – они на уровне генетической памяти передаются, что ли?

Совсем американские феминистки оборзели. Сексуальные домогательства, харрасмент… Эх, не нюхали эти недотроги войны и жестокого безмужичья. Да у нас до сих пор мужик по попе от души звонко поддаст – наилучший комплимент. Ущипнёт – одинокая бабонька расцветёт, разалеется и весь день светится, будто в лотерею выиграла. Будто ей премию в размере месячного оклада выдали.

В надежде на «сексуальные домогательства» (в переводе: лестное мужское внимание) она сама к себе позовёт в уютное одинокое гнёздышко, бутылку поставит и на последние деньги закуску соорудит. Чтобы, значит, домогательства эти довести до логического завершения.

Итак, Прокопьевна переломила ситуацию – разделила женщин на два лагеря.

В разгар обсуждения вплывает Ниночка. Именно вплывает, как королева. Она не смотрела с нами кино, она была у «женского» врача. Лицо сияет, рот до ушей. Ей тридцать лет, и она чертовски хороша собой. Если бы объявили областной или даже всероссийский конкурс «Мисс Дом отдыха» – она заняла бы первое место. Кожа смугло-абрикосовая, золотистая, фигурка – как у богини плодородия, соблазнительные женственные формы, мощные и плавные изгибы.

Можно подумать, Ниночка вернулась не из кабинета гинеколога, а с королевского раута.

– Девчата, уморушки, ну я не могу, уж эти мне мужики! – счастливо жалуется она. – Наш-то тихоня и праведник, Алексей-то Петрович, молоденький, стеснительный, вечно румянцем вспыхивает, а сам… Влезла я в кресло, лежу. А он пишет, пишет чего-то в карту. Минуту пишет, две, три.
– Доктор, – говорю, – может быть, я пока на кушетке посижу? Ноги затекли.
– Нет, Нина Ивановна, – отвечает. – Ничего-ничего, лежите-лежите.
– Холодно, Алексей Петрович, озябла.
– Сейчас форточку закрою, чтобы не дуло. Лежите-лежите, одну минуточку, уже заканчиваю.

А я-то вижу: он будто ненароком на меня косится. Строчку напишет и исподтишка взглянет, напишет – и взглянет. Насмотрелся, налюбовался бесплатного стриптиза, щенок! Одна минуточка на пять растянулась.

Нина от души хохочет. Она замужем и никогда не изменяла мужу даже в мыслях. Но ей и смешно, и лестно, что даже врачи-мужчины видят в ней не пациентку, а женщину. Ну полюбовался мужик – её убудет, что ли?

А ведь та сутяжница, американка-феминистка, тут же бог знает что усмотрела бы в этом маленьком происшествии. Изошла бы жёлчью. Спрыгнула с кресла и, гремя костями, поскакала строчить жалобы на вуайериста. Подавать в суд миллионные иски. Хотя где она – а где пышная, сдобная, белая и румяная Ниночка. Не баба, а сметана. Наливное яблочко.

Такой вывод абсолютно единодушно делает наша большая женская компания.