– Михаил Борисович, вы родились на родине мамы, в Армении. А значит, и земля, где появились на свет, должна оставить отпечаток на вашей личности. Если не смущает вопрос, может быть, поделитесь ощущениями – насколько вы Джанполадян, по маме, а насколько – Пиотровский, по отцу?
– Вы спрашиваете, насколько я Джанполадян и насколько – Пиотровский? Так вот: я на сто процентов Джанполадян и на сто процентов Пиотровский.

На самом деле это шутка только наполовину. Причастность к двум разным культурам (а впрочем, почему разным? Просто к двум культурам, к двум национальным традициям) обогащает человека. А когда вдобавок это тебе даётся с кровью, находится у тебя в генах, тогда очень остро это ощущаешь.

Все люди династии Джанполадянов, во всех поколениях, служили благородному делу повышения культуры и знаний. То же самое является традицией российской интеллигенции, к которой я принадлежу по своим убеждениям и по рождению.

Так что если в России возникают какие-нибудь вопросы, связанные с Арменией, то я – армянский шовинист. А если в Армении возникают вопросы, связанные с Россией, то я – русский шовинист.

– Ваша мама, Рипсимэ Джанполадян-Пиотровская, сама была далеко не рядовым учёным, но согласилась уйти в тень ради вас и вашего отца. Она не пожертвовала наукой ради семьи, она успевала всё, однако прежде всего оставалась женой и матерью двух директоров Эрмитажа. Михаил Борисович, а что бы вы ещё добавили к портрету этой удивительной женщины, вашей мамы?
– Я бы прибавил к этому нашу замечательную семейную историю, в которой огромное место отводится государству Урарту. Оно стало своего рода Божиим светом, который пролился на моих родителей и объединил их в одну семью. Именно Урарту позвало отца в Армению, чтобы на древних раскопках Кармир-Блура он встретился с моей мамой.

Что я вам могу рассказать как сын лучшей мамы на свете? Сколько её помню, мама, как и полагается на Востоке, всегда была символом нашей семьи и фактическим центром той жизни, которая происходила в стенах нашего дома. Плюс она была счастливым человеком. Это была очень благополучная пара – папа и мама. Они не только преданно любили друг друга, но научились жить и работать вместе, что не в каждой семье случается, насколько я знаю.

У нас всё было очень правильно построено. Конечно, мы жили по восточной, армянской традиции. Мама была главной там, где нужна женщина, а папа – там, где требовался мужчина. И их полномочия редко пересекались.

У нас всегда был очень открытый дом, и не только для ленинградцев, но также для ереванцев. Собираясь в Северную столицу, они будто брали билет не до Ленинграда, а до улицы Халтурина, дом 31. Потом мы переехали на Мойку, 25. Сколько людей до сих пор с благодарностью вспоминает наш дом, маму и папу, у которых находили приют! Приезжали студенты, аспиранты, специалисты со всей страны. И каждый знал: здесь тебя и покормят, даже в не самые сытые годы, и выслушают, и дадут хороший совет. Это и есть тот самый ереванский стиль, который переходит из поколения в поколение.

Правда, боюсь, что этот стиль сейчас вышел из моды и в Ереване, и в Ленинграде, простите, Санкт-Петербурге. Но мы всё время о нём вспоминаем как о примере того, что можно объединять вокруг себя совершенно разных людей. С годами они привыкли считать наш дом и своим.

Ещё о маме. Какое-то время она не работала, потому что занималась большой по тем меркам семьёй и вела гостеприимный дом, в котором редко кто-нибудь не гостил. Однако она не ушла из науки. Успевала вести записи научных трудов отца, ездила в экспедиции, писала и издавала книги, а потом работала в Институте археологии, где тоже многое сделала. Там её до сих пор вспоминают и как учёного, и как человека, опекавшего молодых специалистов. Недавно мы начали готовить сборник её работ. Конечно, пандемия это прервала, но мы обязательно его закончим.

Вообще, если говорить о науке, оба моих родителя пошли на компромисс. Уже будучи руководителем Эрмитажа, Борис Борисович частично пожертвовал большой наукой, однако находил время ею заниматься. Как, впрочем, и я. И мама, державшая в своих хрупких руках семью, поступила так же. Есть такое правильное мнение, что, как бы ни складывались обстоятельства, человек должен заниматься делом, если оно главное в его жизни. Только нужно иметь желание и характер. Вот у мамы характер был…

Как бы подобрать правильные слова… Он у неё был добрый и мягкий, очень заботливый. И одновременно твёрдый, но не переходящий в жёсткость. Она умела воспитывать, хотя никто её этому не учил. Не баловала меня и брата деньгами, и не потому, что не было лишних, а чтобы деньги нас не испортили. Давала нам только на школьное питание, мороженое и кино, если позволяли наши оценки. Также она поручила нам выполнять маленькие обязанности по дому. В принципе, этого можно было избежать, но она хотела, чтобы мы понимали свою ответственность перед другими членами семьи и осознавали важность труда.

Вот эта армяно-ленинградская жизнь и отнюдь не монастырский уклад воспитали в нас традицию культурной связи и культурной открытости. Понимаете, если для тебя с детства открыта вся Армения с её древностью, если ты знаком с историей России и Петербурга, то уже не так сложно потом прибавить к этому культурные традиции Парижа или Нью-Йорка.

– Михаил Борисович, в прошлом году вы участвовали в разработке поправок к Конституции. И дополнили её 70-ю статью важным для российской культуры определением. Считаете ли вы, что в каком-то смысле сдвинули гору?
– В вопросах об изменении нашей Конституции для меня как для организатора музейного дела и президента Союза музеев России наиболее важна поправка именно к 70-й статье. Поправку мы внесли вместе с [председателем Союза театральных деятелей Александром] Калягиным и [пианистом Денисом] Мацуевым. Она звучит очень кратко, но является, на мой взгляд, очень важной: государство обязано защищать культуру, поддерживать и охранять.

Предыдущий текст основного закона говорил лишь о том, что культура должна быть для всех доступна, а люди по возможности должны как-то охранять культурное наследие. На самом деле многие «перевели» это так, что в музей можно дверь ногами открывать, а защищать его – наймите охранников на собственные средства. Мы попросили задекларировать другой принцип – защита является обязанностью государства.

Во время пандемии поправки показали своё значение. В условиях карантина выяснилось – у музеев нет доходов. Раньше продавались билеты, и считалось, что музеи сами себя содержат. И вдруг оказалось, что даже в отсутствие посетителей музеи никуда не исчезают, они должны как-то существовать. И тогда Эрмитаж вместе с Министерством культуры обратились в российское правительство с просьбой о возмещении упавших доходов. Ведь музеям по-прежнему нужны средства на заработную плату сотрудникам и содержание учреждения.

И вот результат – были выделены средства. Не то чтобы громадные, но и не малые. Они позволили многим музеям и другим крупным учреждениям культуры пройти самый жёсткий период карантина.
Я думаю, мы и дальше продолжим в том же духе, субсидии должны существовать независимо от того, есть в музее посетители или нет. Когда они есть, мы частично окупаем себя, но в основе музейной экономики всё равно лежит государственная субсидия!

Сейчас продолжается испытание пандемией, снова все границы закрылись, и я благодарю бога за то, что наши экспонаты, оказавшиеся за рубежом в большом количестве, благополучно к нам вернулись. И снова вспоминаю внесённую нами поправку. Ведь она изменила отношение государства к художественным ценностям, в том числе находящимся за границей. Сегодня их возвращение на Родину приобретает форму закона. И судьба наших выставок, отправляемых за рубеж, решается по-иному. Теперь нельзя арестовать произведения искусства из российских музеев на том основании, что кому-то там это добавляет политические очки. Сперва верните всё наше, а уже потом – пожалуйте разбираться.

– Дворцовая площадь рядом с Эрмитажем окружена своего рода музейным кольцом. Но это пространство принадлежит городу и живёт своей жизнью. На площади устраивается Праздник выпускников, проводятся военные парады, рок- и симфонические концерты, а иногда там заливают каток. Может ли это нанести урон вашим экспонатам?
– Дворцовую площадь мы постепенно превращаем в свою музейную территорию. Вы правы, здесь со всех сторон музеи, и всё это является единым культурным пространством вместе с площадью. Так что здесь должны действовать музейные правила.

Однако мы понимаем, что город нуждается в главной площади. И стараемся всем объяснить, что Дворцовая абсолютно пригодна для парадов, но абсолютно не приспособлена для сооружения на ней неких конструкций для суперконцертов. Она пригодна для сравнительно коротких мероприятий. Например, для стартов марафона, забега, мотокросса. Могут быть «десанты» художников, которые разворачивают мольберты, быстро делают наброски и уходят. Может прийти молодёжь, которая попляшет под что-нибудь современное и убежит.

Но когда здесь строят гигантскую сцену, то на несколько дней перекрывают всю площадь. Музыка громыхает, искажается панорама города. Для нас это неприемлемо. Вот почему мы постепенно приучаем людей проводить мероприятия так, чтобы они не нарушали красоту Санкт-Петербурга.

– Вот, например, чемпионат Европы по футболу 2020 года. Он не отменён, а лишь отложен. Матчи должна проходить в том числе в Петербурге. Коснётся ли это Дворцовой площади?
– Чемпионат Европы по футболу я только приветствую, однако идея организации на Дворцовой фан-зоны порочна. Фан-зона – это место, где смотрят футбол на больших экранах, пьют пиво, общаются люди разных национальностей, темпераментов и запаса культуры… Фанатам не нужна красивая архитектура Дворцовой площади, у них запросы совсем из другой плоскости. Они не оценят ни красоты культурного памятника, ни его, простите, ценности, если говорить начистоту. Им просто нужно удобное место, где можно болеть и общаться. Сейчас мы с руководством города ищем компромисс. Пока что наше предложение таково: одновременно с показом матчей на Дворцовой обязательно должна проходить культурная программа. То есть тут же, рядом, мы должны на других экранах и в самом Эрмитаже показывать шедевры искусства тех стран, которые участвуют в чемпионате. Не нужно забывать, что человек многогранен и живёт разными интересами. И художественный вкус воспитывает в человеке порядочность, к сожалению, присущую далеко не всем фанатам.

– Михаил Борисович, ваша позиция понятна. Но, надеюсь, существуют исключения. Например, уже полюбившиеся ежегодные «Алые паруса». Как быть с ними?
– Мне кажется, этот праздник скорее отпугивает туристов, чем привлекает. Постараюсь объяснить. Люди не могут пройти даже от Зимнего дворца к Главному штабу, хотя эти здания являются единым комплексом! И всё из-за нагромождения на площади никому не нужных сооружений, бесконечных палаток для ВИП-гостей. А для Эрмитажа подобное оборачивается потерей посетителей. Как бы мы ни любили наших выпускников, это слишком высокая цена, тем более ради одной-единственной июньской ночи. Кроме того, мне представляется опасным собирать на площади огромную толпу, которая потом перемещается на набережные. Не лучше ли позволить паруснику ходить не в пространстве между двумя мостами, а по всей Неве? Нева – главная и самая длинная улица Петербурга, она способна принять действительно всех желающих. И тогда не придётся делить выпускников на «простых» и «особенных» – тех, кому достаются лучшие места.

О фейерверке я тоже ничего хорошего не скажу. Подготовка фейерверка приводит к недельному транспортному коллапсу, а невская панорама прекрасна и без пиротехники. Не говорю уж об угрозе музею. На мой взгляд, фейерверки такого масштаба возможны только за пределами исторического центра.

– Каким выйдет Эрмитаж из карантина? У вас появились новые идеи, проекты?
– Пандемия никуда не делась, но в паузе между её атаками мы начали впускать в музеи небольшие группы людей, сделав продажу билетов более безопасной. Сейчас она идёт через интернет. Контролируем ношение масок и соблюдение дистанции между нашими посетителями. Мы уже организовываем выставки. Первой стала масштабная экспозиция современного китайского художника Чжана Хуаня «В пепле истории», на которой представлено тридцать произведений в разной технике. Самая эффектная работа – 37,5-метровый групповой портрет членов Коммунистической партии Китая, созданный из пепла. Выставка приехала из Китая, страны, где впервые была выявлена эта зараза, и здесь есть особая мистика. И пока экспозиция добиралась к нам, а она объехала весь мир, Чжан Хуань, вдохновлённый пандемией, написал ещё серию картин под общим названием «Любовь». Он тяжело переживал начавшуюся в Китае беду, которой поначалу нечего было противопоставить, кроме героизма врачей и мужества жителей Уханя. И его картины вызывают ощущение послания с любовью из страны, первой вступившей в битву против КОВИД-19. При этом его работы очень мудры. Они соединяют разные художественные школы, религии, взгляды на мир.

Ещё одна недавняя выставка – инсталляция Александра Николаевича Сокурова на тему «Возвращения блудного сына» Рембрандта. С помощью коллег, архитекторов и скульпторов он «вывел» отца и сына из рамы, придав им объёмность. Это позволяет разглядеть то, что скрыто за двухмерностью полотна. Сокуров заставляет нас поработать – предположить, что произойдёт после исторического объятия, когда отец узнал сына и простил ему все грехи. Что потом? Сокуров очень жёсткий художник и, по его мнению, ничего хорошего этих двоих не ждёт. Посмотрите, в каком мире они живут! У нас на экранах показан страшный мир сегодняшнего Ближнего Востока, и в этом мире человек, покаявшийся раз, может опять совершать преступления, каяться вновь, и так раз за разом…