Вот уж чего я никак не ожидал, заряжая вечерние капельницы, так это визита двух насупленных сотрудников полиции.

– Вы медбрат такой-то? Пройдёмте.

А ведь ничто не предвещало. Оставалось каких-то полторы недели до отпуска! Под сочувственно-любопытными взглядами больных меня отконвоировали в пустую столовую. Думал, сейчас услышу: вы имеете право хранить молчание, право на один звонок и так далее. Но пошли довольно скучные вопросы: сколько здесь работаю, какие обязанности выполняю, когда сегодня пришёл на смену. Наконец, так и не избавившись от небольшого, но противного тремора в руках (нервы, нервы!), я спросил:
– Господа, – как, кстати, правильно обращаться – товарищ полицейский, командир, шеф, гражданин начальник? – А что, собственно, стряслось?

Стряслось вот что. Жил да был в нашем отделении дедушка. Держался бодрячком, хотя с трудом доходил до туалета. Даже пытался заигрывать с медсёстрами в те редкие мгновения, когда оставался в палате один. Почему редкие? Дело в том, что при дедушке почти неотлучно дежурила его дочь, солидная дама, внимательно следившая за качеством медицинских услуг. Много раз она ловила медперсонал на «халатности»: то не вымоют руки, прежде чем коснуться тарелок (мыть следовало только в палате, под её недремлющим оком), то место инъекции обработают не двумя, а одной ваткой.

– Двумя, – оправдывается сестра, предъявляя ватку.
– Неправда, вы ею не пользовались, только сейчас из кармана вытащили. Думаете, я слепая? Разве не понимаете, что заносите инфекцию и у папы будет сепсис? А ещё по регламенту вы должны были при мне надеть перчатки и обработать их антисептиком. Мне что, снять на камеру, как вы тут работаете?

Дедушка робко и безуспешно успокаивал «дочу», за что тоже получал нагоняй. Более молодые медработники быстро смекали: проще выполнять капризы, чем расхлёбывать кашу из жалоб, извинений и выговоров. Было видно – даме нравилось, что её боятся. А самые юные сестрички при её появлении тихо ойкали и прятались.

Она вошла во вкус, вела себя по-хозяйски, и её уверенный голос разносился по всему этажу.

Но вчера дежурила Алевтина – пожилая женщина, опытнейшая медсестра в больнице. Она, слава богу, и не такое видала и не боялась скандалов.

– Вы откуда наливаете чай? – спросила дама, брезгливо рассматривая самодельную пластиковую ёмкость. – Что за отношение, я буду жаловаться.

Ни единый мускул не дрогнул на лице Алевтины.

– Иди на кухню и наливай сама. А меня ещё десять лежачих ждут.

Даму, по словам свидетелей, будто ошпарило. Следующим утром её ожидал новый шок. Заведующая, вместо увольнения «хамки» Алевтины, пригрозила выгнать саму жалобщицу, которая в нарушение всех правил дневала и ночевала в отделении. А также была замечена в повторном использовании бахил.

Погружённая в мрачные размышления дочка заметила, что отец после ужина кашляет сильнее обычного.

– Папа, папа, что с тобой?
– Да что-то сердце покалывает, доча, бывает после еды.

Мгновенно была установлена единственно возможная причина. Персоналу надоело ходить за папой, папу травят, подмешивая яд в еду.

Звонок в полицию, подробное описание обстоятельств покушения на жизнь, а также самого яда – мышьяка. Дальше – известные события.

После двухчасовой беседы в столовой, убедившись, что арестовывать меня никто не собирается, я вприпрыжку понёсся в процедурную. Единственное, что огорчало, – вечерние капельницы плавно перетекли в ночные.

Потом вспоминал, как усмехавшийся капитан между делом сказал коллеге: «Сколько раз мы уже выезжали в больницы на такие «отравления»? Три или четыре». М-да, в мединституте нам никто не рассказывал, как действовать в случае холодной войны с родственниками пациентов.

Бывают и другие ситуации. На прошлой неделе бабушка, всеобщая любимица, тихая, ласковая, с мальчишеским чубчиком на голове, шла в туалет, споткнулась о рваный линолеум и сломала лодыжку. Родные, до этого носа не казавшие в больницу, тут же примчались, вопя как сирены. Грозили подать в суд на медучреждение, с возмещением вреда на полмиллиона рублей.

Заместитель главврача объяснял ЧП развязавшимися шнурками: бабушка оплетала ими растоптанные тапки, чтобы не спадали с тощих ножек. Так что в роли обвиняемых запросто могла оказаться сама алчная родня – на новую обувку денег пожалели. Итак, кто кого? Тапки против линолеума, адвокат против адвоката.

Или взять случай, недавно раздутый в соцсетях. Выложили крупным планом стариковскую ногу с «вязками» – петлями из подручного тряпья. Заголовок: «Дедушку привязывали к койке!» Фотограф жаждал славы, просмотров и лайков, а больнице расхлёбывай.

А как не привязывать такого беспокойного дедушку? Специального человека к нему не приставишь – некого. Родные отказались с ним сидеть. Мы загородили койку досками – он через них ухитрялся перелезать. Без фиксации порывался встать, опрокидывал тумбочки, падал на ровном месте, зарабатывая синяки. И каждый такой дедушка – потенциальная уголовка, статья 127, незаконное лишение свободы.

Бывают тайные покупатели, а к нам засылали тайного больного – подсадную утку. Перед инъекцией сестра протёрла кожу спиртовым тампоном привычными вертикальными движениями, вверх-вниз. Тогда как, согласно последней инструкции, полагается место укола обрабатывать круговыми движениями. Сестре выговор, больнице штраф.

Удивительно! Граждане ощущают внезапный прилив гражданского самосознания именно в кабинете врача. Не в полиции, не в мэрии, не в чиновничьих апартаментах или на встречах с депутатами, не на профсоюзных митингах. Почему-то именно в больницах, перед докторами, все принялись выдавливать из себя раба столь самозабвенно, что некоторые, прямо по Чехову, выдавили совесть.

Сестра Алевтина однажды объяснила мне, ещё зелёному новичку, особенности больничной субординации: «Некоторым людям свойственно оттаптываться на самых слабых и вертеть хвостом перед сильными».

Вот и к визиту коронавируса мы оказались не готовы: народ толком без лечения, и врачи без нормальных условий работы. А между ними – широкая пропасть.