То августовское утро ничем не отличалось от предыдущего. Подняв пыль, по деревенской улице прошло стадо на пастбище, загудел сепаратор, превращая удой молока в пока ещё жиденькую, не застывшую белой корочкой сметану. Но ожидание чего-то необычного уже родилось в сознании.

Ополоснув лицо холодной колодезной водой, я вспомнил, что, если матери принесут пенсию, мне предстоит совершить поездку в соседнюю Оренбургскую область. Звучит как большое путешествие, если не учитывать, что граница между двумя регионами пролегает в двух километрах от моей родной деревни Каныкаево. Цель поездки самая уважительная – покупка готовальни. Я должен положить её в свой офицерский планшет, который заменял мне школьный портфель. В седьмом классе предстояло изучать черчение.

Подкачав шины на стареньком, но надёжном велике «ЗИФ», я выехал в соседний райцентр Пономарёвка, что в Оренбуржье. Это до нашего родного башкирского райцентра на попутках добираться 40 километров, а до «чужой» Пономарёвки – всего 12. Так что выбор односельчан был предопределён. Если понадобилось на базар – ехали в Пономарёвку. Вырвать зуб – направлялись туда же.

Я проехал чуть более километра, слева осталась деревня Дмитриевка. Она ничем не отличается от нашей, разве что огороды побольше. Самый первый дом всем нам, каныкаевцам, знаком очень хорошо – там живёт тётя Маруся. Она не только знатная огородница и пчеловод, но и продавец сельпо, на которую едва ли не молятся наши башкирские бабушки. Не знаю тогдашних принципов поставки товаров, но знаменитым индийским чаем со слоном можно было разжиться только у тёти Маруси. Причём не за деньги, а сдавая куриные яйца из расчёта шесть копеек за штуку. Подозреваю, сами жители Дмитриевки пили только грузинский чай.

В следующей деревне по пути в райцентр, Терентьевке, имелась водяная мельница, которая обеспечивала мукой десяток сёл и деревень. Было нечто завораживающее в громадных жерновах, крутившихся, казалось бы, от слабенького ручья. Очередь на помол из выдаваемого колхозом зерна всегда оказывалась длинная, поэтому каждый хозяин хоть раз да переночевал в Терентьевке. И необязательно на мельнице среди мешков – почти у каждого из мужиков имелся «знакум» из числа местных. Так называлась форма сосуществования людей с различным вероисповеданием и традициями, имевшая историческую оправданность и облегчавшая жизнь простым людям.

Одно из ярких воспоминаний раннего детства – я сижу на коленях старика с окладистой бородой, остро пахнущей табаком. Это «знакум» отца, знахарь-травник из Терентьевки. Имя человека, который, по словам родителей, выцарапал меня из рук старухи с косой, в памяти не сохранилось. Скорее всего, я его и не знал. Меня он называл непонятным тогда словом «крестник». В нечастые его приезды они с отцом отдавали дань как магазинным, так и домашним напиткам. Отец курил папиросы «Север», редко – «Беломорканал», гость закручивал неизменную «козью ножку» с самосадом. Сейчас иногда приходит чувство досады и сожаления, что я так и не поинтересовался подробностями своего исцеления.

Купив всё, за чем приехал, я поспешил к базарной площади Пономарёвки. Сама площадь в будний день интереса не представляла, моей целью являлась церковь, возвышающаяся над селом. Неделю назад в мои руки попала книга «Чёрные доски» Владимира Солоухина. Я прочитал её на одном дыхании. Повествование произвело неизгладимое впечатление, погрузив меня в доселе неизведанный мир. Даже пригрезилось, как беру в руки смоченную растительным маслом тряпку, вытираю потемневшие лики, и они благодарным взглядом смотрят на меня из глубины веков.

Если недостатка в подсолнечном масле не наблюдалось, то с иконами в моей деревне был полный швах.

Сама церковь производила двойственное впечатление. Несмотря на заброшенный вид, в ней чувствовалась законченность, завершённая лаконичность. Даже лебеда, густо проросшая вокруг купольного барабана, не портила вид. Храм ассоциировался почему-то с подбитым, но не потопленным, всё ещё плывущим кораблём, хотя я в своей недолгой жизни ни одним глазком не видал ни моря, ни судёнышка. Впечатление усиливалось плывущими облаками – не по-летнему тёмными, тяжёлыми. Они почти задевали купол без крестов.

На высоких распашных дверях ожидаемо висел большой амбарный замок. Не выпуская из рук руль велосипеда, я обошёл церковь кругом. Попытки заглянуть внутрь также не увенчались успехом.

– Тебе чего здесь надобно, стервец?

Обернувшись, я увидел старичка в кургузом пиджачке, кирзовых сапогах и кепке, которую у нас почему-то называли «фуражка уполномоченного». Его глаза смотрели на меня строго, но без угрозы.

– Дедушка, я хотел посмотреть, что внутри.
– А что ты там потерял?
– Мне интересно, сохранился ли иконостас.
– Башкирёнок, откуда ты знаешь про иконостас? – удивился дедок.

Ни одеждой (сатиновые шаровары, синяя футболка, китайские кеды), ни обличьем я не отличался от местной ребятни. Но дед, видать, сразу «срубил» мой акцент.

– В книге прочитал, – промямлил я.
– Хорошие книги читаешь, – подобрел дед, выщёлкивая из пачки «Прибоя» папиросину. – Будешь?

Отказываясь от предложенной то ли с подвохом, то ли всерьёз папиросы, я замотал головой.

– Молодец, не привыкай к этой заразе смолоду, – улыбнулся дед. – А то внук приноровился таскать у меня курево, паршивец такой.

И тут же, чиркнув спичкой, с каким-то придыханием промолвил:
– Нет там, сынок, никакого иконостаса. Ничего нет, кроме мешков с удобрениями. Такие вот дела.

Мои надежды разжиться иконой дед похоронил окончательно.

– Разве что бумажные иконки встретишь у кого, – с грустью и какой-то внутренней болью выдохнул старик. Даже я, при полном отсутствии жизненного опыта, почувствовал неловкость, словно чем-нибудь провинился.

Поговорив с дедом под накрапывавшим дождём ещё минут пять, я собрался в обратный путь.

– А ты меня удивил, малайка. (Искаж. от тат. и баш. «малай» – «мальчик». – Ред.)

Отъехав с десяток метров, я оглянулся. Дед, сняв с головы картуз, помахал мне. До того момента, когда я возьму в руки старинную икону XVIII века, предстояло прожить долгих два десятилетия. Но об этом, крутя педали, я, конечно же, знать не мог.

Навестив в прошлом году многочисленную родню, я выкроил время и для поездки в Пономарёвку. Стоя возле отреставрированной церкви Казанской иконы Божией Матери, я радовался, что построенный в 1900 году храм не был взорван, не растащен на кирпичи, а в возрождении обрёл новое величие. А вот милые моему сердцу Дмитриевку и Терентьевку потеряли, боюсь, уже навечно. Даже описанная великим поэтом любовь к родным пепелищам и отеческим гробам тут вряд ли поможет. Лишь вереницы автомобилей возле старых кладбищ в дни поминовения усопших напоминают о том, что когда-то здесь кипела жизнь, ненадолго собирая бывших односельчан.

Мы, жители башкирских деревень Каныкаево, Биккулово, Дюсяново и Аитово, помним вас, дорогие земляки из соседней области, живущих ныне в городах и весях нашей необъятной России, и храним о вас добрую память.