– Далеко не всё современное поколение знакомо с популярнейшим в советское время фильмом Владимира Рогового «Баламут». Как вы думаете, может ли этот фильм произвести впечатление на молодёжь другой эпохи?
– Фильм – прекрасный, режиссёр – великолепный. Вообще лучший фильм Владимира Рогового – конечно же, «Офицеры», это классика. Но если «Офицеры» – картина на все времена, то «Баламут» – фильм своего времени. Я ведь и сам с удовольствием смотрю ленты сороковых-пятидесятых. Они совсем наивные и, наверное, непонятны теперешней молодёжи, но такие позитивные, добрые, что всё равно смотришь с удовольствием. А в «Баламуте» молодёжь мало что поймёт: все эти дефициты, комсомолы… Конечно, картина позитивная, однако слишком наивная. Этот фильм классикой не станет, он уже немного устарел. Я на этот счёт не обольщаюсь.

– Вы были студентом ВГИКа, когда вас утвердили на главную роль. Совпало ли то, чему вас учили, с тем, что вы увидели на съёмках? Или жизнь вас к такому не готовила?
– Не готовила, конечно. Во ВГИКе мы играли хорошую драматургию в тепличных условиях, купаясь в любви наших замечательных мастеров. Конечно, мастера нас, бывало, ругали, но всё равно институт – это оранжерея. Мы взрастали в любви. А вот реальное кинопроизводство – вещь суровая, тяжёлая. Там режиссёр иногда на тебя кричит. Тогда многие режиссёры были крикунами, вопили на артистов. Так что знакомство с реальностью советского кинематографа проходило тяжко. Но, с другой стороны, это хорошая школа. У меня с режиссёром возникали конфликты: из-за его крика я уходил с площадки, но, естественно, возвращался. Походил, порыдал, попереживал – но куда деваться? Надо сниматься.

– Ваш первый фильм «Баламут» имел оглушительный успех, а ведь исполнителю главной роли едва исполнилось двадцать лет. А потом была комедия «У матросов нет вопросов», где вы снимались с Михаилом Пуговкиным и Татьяной Пельтцер. Они работали с вами на равных или относились снисходительно?
– Поблажек никаких не было. Они работали со мной как с профессионалом. Это я робел, зажимался, зная, что завтра мне предстоит сниматься с Пельтцер или Пуговкиным. Волновался безумно. Боялся, что не смогу им соответствовать. А вот в них не было ни грамма звёздности. Они, конечно, знали себе цену, но никогда не делали замечаний, не раздражались. Зато много шутили. У нас возникло нормальное актёрское партнёрство. Потом мы вместе с Пуговкиным часто ездили по стране, выступали на концертах в кинотеатрах и прекрасно общались. Я всю жизнь относился к этим артистам с большим уважением.

Когда я у Татьяны Лиозновой сыграл главную роль в её последней картине «Конец света с последующим симпозиумом», всего один раз показанной по телевизору в 1987 году, моими партнёрами оказались Джигарханян, Румянцева, Басилашвили, Табаков, Виторган. Хотя у меня тогда уже было много картин, всё равно относился с пиететом к этим гигантам. Благодарю Бога за то, что свёл меня с ними. А люди они чудесные. Сейчас вот читаешь что-нибудь о Татьяне Пельтцер, говорят, у неё был сложный характер. Может, это видели те, кто работал с ней в театре. Вероятно, они сами нарывались на конфликт, ведь все мы люди непростые. Но моё знакомство с этими великими людьми оставило только радостные воспоминания.

– Родители радовались вашему успеху?
– Они не верили, что из меня получится актёр. Но когда поступил, а вскоре и фильм вышел, очень мной гордились. Представляете – премьера в Доме кино… А вот дальнейшая актёрская судьба у меня сложилась витиевато. «У матросов нет вопросов» и «Женатый холостяк» прошли с успехом, но достичь уровня «Баламута» не смогли. И так вплоть до второго этапа моей карьеры, который наступил в начале двухтысячных.

– В современном кино и сериалах порой снимаются непрофессиональные актёры. Человек заработал известность в интернете, а его уже зовут в кино. Как вы к этому относитесь?
– Среди них встречаются самородки, но таких единицы. Я вот с Александрой Бортич снимался, а ещё с мальчишками в «Кадетстве», девочками в «Ранетках». У них не было актёрского образования – естественно, ведь это ещё детишки. Но на съёмках проходил жёсткий отбор, и для своего возраста они оказались очень органичны. Вполне справлялись с ролями. А что касается блогеров, которых сегодня зовут сниматься в кино, то им обычно не ставят в кадре серьёзных актёрских задач. Чаще всего они играют самих себя, ну и бог с ними. Однако и им надо помнить, что актёр – профессия, ей нужно учиться. Это трудное ремесло. Я когда-то даже из дубляжа ушёл в том числе потому, что туда стали приглашать не профессиональных актёров, а знаменитостей. В основном это касалось западных мультфильмов. То Ксения Собчак озвучивает, то другая модная фигура, не имеющая никакого отношения к актёрской профессии. Меня подобное очень раздражало. Но что поделать, такова позиция продюсеров, от которых сейчас многое зависит. Им кажется, что если позвать модного чувака (господи, слово-то какое подобрал!), то будет безумный рейтинг. Но, по-моему, эффект обратный: у нормальных людей вызывает отторжение то, что плохо сделано. Каждый должен заниматься своей профессией. Но, может, я ошибаюсь.

– Почему у вас нет звания народного или заслуженного артиста?
– Всё очень просто. Если бы я числился в труппе государственного театра, то давно получил бы звание народного. В театре достаточно отработать десять-пятнадцать лет, и тебя выдвигают на звание заслуженного, ещё через десять лет – на народного. А когда ты вольный художник, всё по-другому. Я в театре только в антрепризах играю, трудовая книжка нигде не лежит, кроме того, сейчас я уже пенсионер. При таком положении надо самому заниматься званиями – ходить в Министерство культуры, Союз кинематографистов, писать заявления. Один мой товарищ долго-долго уговаривал, и я всё же поехал в Союз кинематографистов. На двери кабинета висело объявление: «Лимит на звания на два года исчерпан». Ну и бог с ним, с этим званием. При этом есть исключения. Володя Стержаков, например. Ему было 59 лет, и вдруг позвонили из администрации президента: Владимир Владимирович подписал указ о присвоении вам звания заслуженного артиста России. А вот я такого не дождался. (Смеётся.) Но я не комплексую, меня народ знает и любит.

– В девяностые годы далеко не у всех была работа в кино. А вы занимались озвучиванием рекламы. Для актёра такой величины это не унизительно?
– В этом нет ничего унизительного. До 1993 года я ещё снимался, а потом был перерыв лет восемь. Всё это время занимался исключительно озвучиванием. Как раз пошли рекламные ролики, и мы с Серёжей Чонишвили и Володей Зайцевым оказались монополистами в рекламе. (Смеётся.) Мы зарабатывали неплохую денежку. Я совершенно нормально к этому относился. Потом меня даже уговорили сняться в рекламе, и хотя деньги были невеликие, я подумал – ладно уж. И вообще, реклама рекламе рознь. Одно дело, когда известные артисты играют в них роли, как в маленьких фильмах. И другое – когда наши звёзды от своего имени рекламируют банк, или сотового оператора, или лотерею. Я не могу их осуждать. Недавно одна артистка возмутилась: как актёры могут сниматься в рекламе банка? А вдруг пенсионеры понесут туда деньги? Ну, во-первых, пенсионеры никуда не понесут деньги лишь потому, что увидели рекламу с участием известного артиста. А во-вторых, я примерно догадываюсь, о каких гонорарах идёт речь. И если эти деньги предложить осуждающим, то вряд ли они откажутся. Пойдут сниматься как миленькие. Тот же Константин Хабенский львиную долю гонораров тратит на содержание благотворительного фонда. Так же поступает Дима Нагиев. Я вот не уверен, что на их месте сумел бы поделиться. И как это можно осуждать?

– Вас забрали в армию после громкой премьеры фильма с вашим участием. Сейчас сложно представить, чтобы актёр на пике популярности пошёл служить. Вам симпатична такая принципиальность советского времени?
– Нет, не симпатична. Если бы я не поступил во ВГИК, то меня ещё в восемнадцать лет забрали бы в армию. Военной кафедры у нас не было, поскольку вуз гуманитарный. Я окончил институт, и меня забрали на полтора года. Конечно, можно было придумать язву желудка или «психушку», но я не хотел всего этого и честно отслужил. Впрочем, меня оставили в Москве, на базе Генштаба, и отпускали на съёмки к Роговому. Правда, снимался бесплатно. По закону я должен был получать лишь 3 рубля 80 копеек в месяц как солдат Советской армии. Съёмки «У матросов нет вопросов» проходили в Севастополе, там я всё же получал суточные – 2 рубля 60 копеек. Но поскольку руководство картины понимало, что у меня семья, ребёнок, они устроили мою жену. Она взяла отпуск на работе, один раз снялась в массовке, и ей заплатили сто рублей, как будто целый месяц снималась. Вот так решили поощрить молодую семью. Такие времена.

Ко мне как к молодому актёру офицеры и командир части относились хорошо. Ведь «Баламут» к тому времени уже вышел. А если бы меня не отпускали изредка на съёмки, то эти полтора года можно было бы вычеркнуть из жизни. Хотя потеря всё равно случилась. Перед армией я уже начал сниматься у Прошкина, замечательного режиссёра. Мы надеялись, что меня заберут и отпустят. Но не отпустили, и меня заменили другим актёром. Обидно было ужасно.



– Вы родились на Сретенке, в центре Москвы, а затем вашу семью переселили в отдалённый район Ленино, нынешнее Царицыно. Что случилось?
– Дом на Сретенке принадлежал моему прадеду. Целый этаж он оставил моим многочисленным бабушкам, ведь у прадеда было шестнадцать детей. Но дом обветшал, и нас расселили. Папу, маму, дедушку, бабушку и меня отправили в Ленино, которое в те годы только присоединили к Москве. Сейчас этому району вернули историческое название Царицыно. Но мама с папой были очень рады, потому что там у нас появилась трёхкомнатная квартира с ванной. Это сейчас такие дома пренебрежительно называют хрущёвками, а тогда это считалось счастьем.

– Ну а несколько лет назад вы со своей семьёй и вовсе переехали в подмосковную деревню. Вам больше по душе тихая деревенская жизнь?
– Москва уже не та, даже не знаю, каким словом её назвать. Она ужасная. Все эти иллюминации и «красивости» – конечно, здорово, но сейчас в городе живёт пятнадцать миллионов человек. Это же муравейник! Шумно, суетно. Квартира у нас есть, и когда нужно каждый день сниматься, я вынужден ночевать там. Провожу в городе примерно полтора месяца в году. И это для меня пытка. В деревне мы построили дом, успели до кризисов лет десять назад. Дом небольшой, есть газ, есть всё, и пятьдесят километров от Москвы. Правда, когда покупали дом, там стояла полная тишина, по соседней дороге приезжали две машины в час, а сейчас гораздо больше. Но всё равно по сравнению с Москвой это чудо, это рай.



– Вы пришли к вере в зрелом возрасте. Что поменялось в вашей жизни?
– Всё приходит постепенно. В начале жизни ты паришь над землёй, потом появляются всякие искушения, одолевают нехорошие мысли. Но как бы там ни было, когда приходишь к вере, жить становится спокойнее. Появляется другое отношение к материальным вещам. Это не значит, что деньги не нужны и зарабатывать их не надо. Но спокойнее относишься к периодам безработицы, а ведь с возрастом работы становится поменьше. Ты понимаешь, что всё тебе дается по силам. Вот скажи мне до воцерковления фразу святителя Луки Крымского: «Я полюбил страдание, так удивительно очищающее душу», – я бы подумал: да что ж такое он говорит? Как такое возможно? Лет шесть назад я перенёс тяжёлую операцию, а теперь вспоминаю тот период как прекрасное время осмысления жизни. Находясь в таком состоянии, лучше понимаешь, насколько суетны материальные блага, слава, тряпки. Всё это такая ерунда. К жизненным перипетиям и невзгодам тоже относишься спокойнее. Просто доверяешь Богу, понимаешь, что Ему виднее. Пережив тяжёлые периоды, я научился видеть, как всё правильно и мудро на самом деле устроено. Насколько Господь правильно нами управляет. Надо только Ему доверять. Это главное, что я получил от веры.

– Вы прислуживаете в храме алтарником?
– У моего духовника, который меня и воцерковил, игумена Пантелеимона, немало нас, таких грешных. И актёров, и политиков. Некоторых из них он самолично крестил. И благословил нас алтарничать. Многие к нему обращались, и многим он помог прийти к вере. Сейчас, к сожалению, в силу обстоятельств батюшка остался без своего храма, его вернули в монастырь, и мы полтора года как осиротевшие. Но общаемся, конечно, и он нас поддерживает. Надеемся, что с Божией помощью всё это как-нибудь управится. Он монах, у него особое подчинение и послушание, мы относимся к этому со смирением.

– Вы хотели бы сыграть священника?
– Это очень ответственно. У меня есть друг, продюсер, он ходит с идеей снять кино об одном нашем святом девятнадцатого века. Всё мне намекает, чтобы я роль исполнил. Я сомневаюсь. Надо сто раз подумать. Такое удавалось только нашему великому Мамонову в «Острове». Так что не знаю насчёт святых, а вот священника мог бы попробовать сыграть. Я знаком с литургией, жизнью храма и алтаря.

– Над чем сейчас работаете?
– У меня прошлый год был не очень удачный. Заканчиваю очередной сезон «Балабола». Вскоре должна начаться ещё одна часть о майоре Черкасове. 15 февраля в кинотеатрах выйдет картина «Белый снег» о лыжнице Елене Вяльбе. У меня там небольшая роль, но характерная. Ещё есть несколько предложений, но время вносит коррективы. Говорят, могут продолжить «Старую гвардию». Я был бы рад.