Самвел Спартакович – маленький, кругленький кареглазый добродушный майор медицинской службы, а потом и подполковник, – долгие годы был моим сослуживцем. Военно-медицинскую академию он окончил с красным дипломом, слыл эрудитом, но больших успехов в службе не добился по причине благодушия и лени.

Вспоминая многих соратников, ловлю себя на том, что вижу их в каком-либо действии. Так вот, Самвел Спартакович всякий раз видится мне на крыльце дежурки, попыхивающим болгарской сигареткой. Иногда кажется, что он всю офицерскую службу с сигареткой и простоял.

Так оно всё благостно и длилось, но грянул печально известный первый карабахский военный конфликт. Теперь при одном упоминании об Арцахе Самвел Спартакович преображался – становился грозным и после пяти рюмок приставал ко всем с назойливым вопросом: чей Карабах?

И не дай бог ответить, что спорный, или азербайджанский с армянским населением, или… В таких случаях Самвел Спартакович грозно сдвигал брови и хватался за то место, где у кавказского мужчины должен висеть кинжал.

– Спартакыч, сдался тебе этот Карабах, – говорили ему сослуживцы. – У нас в стране, кстати, новая общность людей создана – советский народ, мы живём в одном могучем государстве. Ты советский человек. Родился в Баку, школу окончил в Тбилиси, Академию – в Ленинграде, служил на Северном флоте, а теперь в Крыму. Ты в Армении-то не жил и в Карабахе этом, может, никогда и не побываешь.

– Карабах наш! – грозно отвечал Самвел Спартакович.

С тех пор мы его так и приветствовали – поднимаешь вверх кулак и восклицаешь: «Карабах!» И Самвел в ответ тоже вскидывает волосатый кулачок.

Чувствую себя немного виноватым перед Спартакычем, хотя прямой моей вины в случившемся нет. Впрочем, судите сами.

Однажды тёплым сентябрьским крымским утром наш командир получил срочную телефонограмму из штаба флота. Надо было немедленно выделить офицера в комиссию по проверке целинного батальона, который в то время находился где-то в Восточном Казахстане. И офицер этот должен сразу убыть на военный аэродром – самолёт через два часа.

Шеф прочёл распоряжение, почесал затылок, крякнул и вызвал врио заместителя командира, которым в то время был мой начальник отдела Геннадий Иванович.

– В общем так, – сказал шеф. – Полагаю, надо послать в Казахстан Владимира Адамовича. Молодой, но опытный офицер, к тому же когда-то сам служил врачом в целинном батальоне. Согласны?

А Геннадий Иванович вдруг взял и заартачился. И, думаю, не только из великой любви ко мне, а ещё и потому, что после моего убытия ему предстояло исполнять обязанности и зама, и начальника отдела, вместо меня ковыряться в лаборатории с пробирками, да ещё вести документацию. На фиг это надо офицеру в звании подполковника?

– Не согласен! – вдруг заявил Геннадий Иванович и пояснил: – Владимир Адамович – он что, всем дыркам затычка? В Афганистан – он, в Эфиопию – он, в Красное море, в Средиземку, в Сирию… А то, что у него маленький ребёнок и квартиры нет, никого не волнует.

Шеф побагровел и отправил Геннадия Ивановича из кабинета, а потом закурил и вышел в зимний сад. Он всегда так делал, чтобы погасить раздражение.

Из окна зимнего сада открывался прекрасный вид на одноэтажную дежурку. Едва взглянув туда, шеф увидел Самвела Спартаковича. Несмотря на теплынь, тот был одет в новенькую чёрную шерстяную тужурку, которую только вчера забрал из военного ателье, а ещё в новенькие брючки и лакированные туфли, сшитые по индпошиву. Самвел Спартакович стоял в тени кипариса и блаженно попыхивал болгарской сигареткой.

Шеф снова побагровел, крякнул и…

Через час Самвел Спартакович стоял на аэродроме у трапа военно-транспортного «антошки» в пахнущей утюгом форме и с выпученными от ужаса карими глазками. У Спартакыча не было с собой даже бритвенного станка и зубной щётки.

– И что? – сказал ему на это шеф. – У вас всё должно быть в отделе на случай экстренной командировки, вы служите в контролирующем органе, Самвел Спартакович. Или не согласны? Так мы можем пересмотреть в кадровом порядке.

Спартакыч улетел в Казахстан. И там пропал. Спустя десять дней флотская комиссия вернулась в Севастополь без него.
Шефу, посылавшему отчаянные запросы в Казахстан, удалось установить, что члены комиссии работали по разным точкам в радиусе 500 километров и к самолёту Спартакыч вовремя не прибыл. Председатель комиссии принял решение лететь домой без него.

Потом оказалось, что Спартакыч слегка злоупотребил и проспал самолёт на совхозном сеновале.

– Пусть добирается поездом, – посоветовали шефу в штабе флота. – Или ждёт ещё десять дней: будет грузовой борт, с ним и вернётся.

Десятый день ожидания закончился в пятницу. После традиционного подведения итогов шеф убыл домой, а офицеры задержались в беседке возле дежурного помещения.

И в этот миг у ворот появилось странное бесформенное существо. Оно было в серой, пропитанной пылью тужурке с полуоторванным погоном, в мятых брюках, заляпанных масляными пятнами, подошва одного из некогда лакированных штиблет оторвалась и была подвязана грязным бинтом.

– Спартакыч! – только и воскликнули мы.

Самвел Спартакович плюхнулся на скамейку, закатил глаза и прохрипел:
– Шила-а-а!

Кто-то из офицеров метнулся в лабораторный корпус, принёс стакан спирта и кружку дистиллированной воды. Спартакыч выпил шило одним махом, жадно запил и, откинувшись на спинку скамейки, прохныкал:
– Он (шеф то есть) сказал мне: «Над страной пролетите, Самвел Спартакович!» И вот я пролетел над страной туда-обратно и сижу перед вами. У меня, братцы, с собой не только зубной щётки и станка, у меня даже трусов и носков запасных не было. Над страной пролетите, ити его мать нехай. Ещё шила, братцы.

Самвел выпил ещё стакан спирта, а потом ему вызвали такси. «Ити его мать нехай» было у Спартакыча самым страшным ругательством.

В понедельник нам сообщили, что Самвел Спартакович лёг в госпиталь лечить расстроенную психику и пролежни от нестиранных двадцать дней труселей.

– Ну, Вовчик, – говорил мне потом Спартакыч с обидой, – ведь это ты должен был лететь вместо меня в Казахстан!
– Я и не знал, – оправдывался я.

Я и правда не знал, как принималось решение.

– Чей Карабах? – спрашивали с тех пор на посиделках у Самвела Спартаковича сослуживцы и неизменно слышали в ответ:
– Достали, ити его мать нехай!
– Карабах! – приветствовали Спартакыча при встрече поднятым кулаком офицеры.
– А-а-а! – болезненно кривился Самвел. – Ити его мать нехай!

Через пять лет у Спартакыча обнаружился облитерирующий эндартериит, непрерывное курение даром не прошло, а ещё через год командир отправил его по болезни и выслуге на пенсию. Спустя пять лет Спартакычу ампутировали ногу.

Вопрос «чей Карабах?» снова возник через три десятилетия обострившейся политической язвой. Я вспомнил о Самвеле, позвонил и узнал от сослуживцев, что Спартакыча уже восемь лет как нет.