Зелёнка, расплываясь под дождевыми каплями, стекала с букв: «КОНТАКТНЫЙ ЗООПАРК» и «ПОГЛАДИТЬ ЖИВОТНЫХ И СФОТОГРАФИРОВАТЬСЯ 200 Р.». Струилась зелёными разводами по старушечьей, скорбной мордочке мартышки и, не нанеся никакого урона афише, капала на землю.

– Блин, идиоты! Упустили из вида, что афиша непромокаемая, – вернувшись и откидывая капюшон, зашептала Ася. Она дрожала не столько от сырости, сколько от возбуждения. – Придётся бритвой.

Они с фотокором Толиком прятались под козырьком дома напротив. «А ты фоткай, фоткай! Утром афишу уберут: никто и увидеть не успеет». Шлёпая сапожками по лужам, бегом вернулась к рекламному щиту. Прочная ткань с пропиткой плохо поддавалась. Однако удалось сделать несколько глубоких надрезов и хорошенько рвануть. Обезьянья мордочка повисла лоскутами. Только таращились печальные эйнштейновские глаза, плачущие под дождём.

Ася могла не закрываться капюшоном от фотообъектива: её и без того запомнило полгорода. Ну, десятая часть точно. Краеведческий музей находился на центральной улице. Сегодня она полдня стояла у этой афиши с плакатиком «В ТЮРЬМУ САЖАЮТ НАСИЛЬНИКОВ И УБИЙЦ. ЗА ЧТО ВЫ ЗАТОЧАЕТЕ ЖИВОТНЫХ В ТЮРЬМУ?».

– Ужас какой, – останавливалась какая-нибудь нарядная мама с ребёнком. – Что вы портите людям праздник? Мы так долго ждали…

Ребёнок ещё не умел читать и топал ножкой: «Мама! К обезьянкам!» Ася объясняла, как невыносимо экзотическим зверькам находиться в духоте, тесноте, стрессе, без солнца и на сквозняках, в шумной человеческой реке. Бактерии, вирусы, грибок, передающийся при контакте сотен, тысяч нечистых рук и ручонок.

А как в джунглях детёнышей отрывают от убитых матерей, в каких условиях контрабандно переправляют через океан, как они при этом гибнут сотнями особей – о том жутко рассказывать. Мамы пожимали плечами и торопились увести детей подальше от садистки с плакатом, скрывались за дверями музея.

Худой старик с комсомольским значком на пиджаке остановился и сказал – как плюнул Асе в лицо:
– Бывают же такие говнюки. То есть говнючки. Что ни сделай – всё им не так, всё плохо, всё брюзжат. В самом светлом грязь увидят. Лишь бы людей взбаламутить. Зоопарк им не нравится.

Маленькая, метр с хвостиком, худенькая Ася узнала о себе массу интересного. Что такие, как она, Россию за тридцать сребреников продали. Что у детишек единственная радость – а она её отнять хочет. Что пенсионеры в помойках роются – а ей, видите ли, обезьян жалко.

– А ты пикет согласовала? – теснил её юридически подкованный старик и похотливо задевал плечом Асину грудь. И стал набирать в телефоне полицию. Искоса поглядывал: испугается, убежит?

Ася стояла спокойно. Редактор обо всём с кем надо договорилась – ей нужен острый материал на первую полосу. Она была помешана на острых материалах: «Ищите, ищите, чтобы мне нашли изюминку. Скандал, шантаж, сплетня… Будет тираж – будем на коне. Победителей не судят».

Редактора звали Вера Геннадьевна, а газету – «Верочка». Последние полвека это была городская «Вечорка». Она хирела-хирела, чахла-чахла, пока её не купил за бесценок местный торгово-увеселительный король.

Газета ему, в принципе, была не нужна, дела и без рекламы шли превосходно. Но жена – филолог по образованию – скучала. В последнее время её подружки ударились в разнообразный модный бизнес, подаренный им мужьями: чем бы дитя ни тешилось. Цветочный магазин, спа-салон, бутик, лошадиный дворик… Вера Геннадьевна сразу утёрла им всем нос. Газета – это вам не лошадиный дворик.

Наборщик текста торопился и ошибся в названии: вместо «ч» поставил «р» – и наоборот: получилась «Верочка». Не заметили, так и сверстали. Муж решил не менять пикантную опечатку, газету перерегистрировали. На презентации он произнёс короткую речь: «Как корабль назовёшь, так и поплывёт. Верочке – «Верочку»! Всё ради тебя, милая». И шмякнул вдребезги бутылку шампанского о каменную ступень.

Асе было всё равно где работать, в «Вечорке» или в «Верочке». С работой в городе обстояло плохо. Выпускники местного вуза уезжали в Москву либо устраивались продавцами в супермаркеты. Если повезёт, продавцами мобильных телефонов.

Вера Геннадьевна уволила («зачистила») всех старых сотрудников, чтобы «не воняло нафталином». Прежнюю газету обозвала «преснятиной» и «манной кашей для беззубых». Набрала молодых и голодных. Хлопала белой ухоженной рукой по столу: «Интригу, интригу давайте!» Заголовки называла «заманухами» и учила, что они должны быть «вырви глаз».

На планёрке редактор поддержала Асину идею написать о контактном зоопарке: «Пиши хлёстко, задиристо, оскорбительно, плюй в глаза». Пока что в глаза Асе плюнул старик с комсомольским значком.

Утром она шла в редакторский кабинет – Вера Геннадьевна лично вычитывала тексты. Навстречу, вбивая шпильки в ламинат, вылетела женщина с ещё не снятой с лица улыбкой. Улыбка смешивалась с озабоченным выражением, хотя это плохо получалось, как у масла и воды. На ходу она с вжиканьем задёргивала молнию лакированной сумки.

Ася узнала в ней менеджера контактного зоопарка. Это она два дня назад вместе с музейным охранником выдирала у Аси плакат. Как кошка, оставила на Асиных руках глубокие царапины от ногтей. Охранник выдернул и картинно переломил палку с плакатом через колено: очень выигрышный кадр. После этого охранник грозно пошёл на фотокора Толика, который грациозно отскакивал и пританцовывал, снимая происходящее.

У Аси напомнили о себе и заныли царапины, когда менеджер с торжествующим взглядом мазнула её по лицу. Вера Геннадьевна в кабинете в этот момент тоже со вжиканьем задёргивала молнию на клатче.

– Краюшкина, – редактор всех сотрудников ниже бухгалтерши и ответственного секретаря называла по фамилии. – Краюшкина, текст про обезьян пока кладём в стол. Осенью приедет другой зоопарк – тогда и поставим.

«Тогда тебе занесёт директор другого зоопарка, – подумала Ася. – Пропала заметка». Такой облом происходил не в первый раз. Но Асе этот материал было особенно жаль: она любила мартышек с глазёнками, в которых застыла вселенская тоска.

Она вообще всех животных жалела. В восьмом классе написала стих, который опубликовала «Вечорка» (ещё не переименованная). Стих назывался «Про куклу Зину»:
Златовласую куклу Зину
Из фешенебельного магазина
Для дочурки, капризы и рёвы,
Мама тащит в коробке метровой.

На коробочке ценник болтается –
Сам Гарун-аль-Рашид закачается.
Ну а мама цветёт-улыбается:
«День рожденья у дочки справляется!»
И утрём же нос Дуське-соседке,
И сопливой соседской Светке.
Ведь на Светкин-то день рожденья –
Срам: пекли пирожки с вареньем
Да на трёшку карман разорили:
Надувного котёнка купили.
Недогадливая мамаша!
Годы минут, и дочка ваша
Длинноногая, в талии узкая,
Уж затребует туфли – французские,
Джинсов – суженных и укороченных –
Не за сто у.е. – за сто сотенных.
Кто за то, что детям нашим –
Олям, Ксюхам, Оксанам, Наташам –
Не резиновых, не целлулоидных,
Мы дарили котят – подобранных?
Чтоб от блох его в тазике с мылом
Ваша дочка любовно помыла.
А ещё принесите в корзине
Из ближайшего зоомагазина
Черепаху по имени Салли,
Чтоб кормили её и купали,
И в морщинистый нос целовали,
И подстилку в корзине меняли.
Разве мало того, что девчонка,
Подбирая в подъезде котёнка,
Станет, мокрый комочек грея,
Человечнее и добрее?

Тогда все мальчишки влюбились в Асю и особенно больно дёргали её за хвостик и зашвыривали рюкзак в самый глубокий сугроб.

– Не злись, Краюшкина. Есть новое задание, – сказала редактор, подкрашивая губы. – Поедешь в Н-ск. Туда на детский благотворительный бал пригласили С. – она назвала поп-звезду, не сходящую с экранов ТВ.

Райцентр Н-ск находился на краю области, в тмутаракани. Чтобы загладить вину, редактор могла предложить редакционную «Ауди». Но она сказала: «Дуй на автовокзал, а то на рейс опоздаешь». Она не знала, что такое чувство вины и угрызения совести, поэтому бизнес у неё процветал.

Маленькая собачка – до старости щенок. Рядовой корреспондент газеты – до старости мальчик (в данном случае девочка) на побегушках. Или для битья.

Н-ский клуб был переполнен. Собирали деньги для больного муковисцидозом Вани из областного центра. Когда С. спел «Маленького принца» под меняющиеся на экране слайды с маленьким Ваней, зал прослезился и захлюпал носами. Спонтанно начали собирать игрушки, сладости. Рядом предусмотрительно работал буфет, где продавались коробки конфет и шоколадки с автографом певца. К сладким подаркам прилагались детские рисунки и записочки с каракулями – пожеланиями Ване выздороветь.

Деньги тут же перечислялись на счёт ребёнка, игрушки обещала привезти на неделе заведующая клубом. А сладости напихали Асе в пакеты. «Ты же сегодня уезжаешь. Завтра утром передашь Ванюше. Главное, не держи на солнце, а то растают».

Никто же не знал, что Ася на последний рейс опоздает и останется куковать на станции с лёгкими, но объёмными и неудобными пакетами. Гостиница по случаю приезда С. была переполнена.

– Куда же тебя пристроить, – недоумевала завклубом. Почему-то возможность пригласить Асю к себе домой ей в голову не приходила. И обрадовалась: – О, Валюха идёт, компанейский человек. Кстати, двадцать четыре года, и уже многодетная мать. Как раз о ней напишешь.

Компанейскому человеку Валюхе можно было дать все тридцать из-за полноты, которую тщетно пытались усмирить и засупонить в себя тугие джинсы и тесная коротусенькая футболка. Лицо у неё было хорошее – круглое, добродушное, с готовностью откликающееся на улыбку.

Валюха подхватила из Асиных рук пакеты, повлекла за собой. «Зайдём? – деликатно мотнула лицом в сторону винно-водочного магазина. – Не, не вино: чего печень краской травить? Нашенскую, прозрачную». Ася купила бутылку водки.

Валюха жила в бараке, в убитой, но прибранной квартирке на четыре комнаты. Сказала, что не замужем, но есть сожитель, работает вахтенным способом, сейчас как раз вернулся, «гудит». «Ну да он нам не помешает, дрыхнет всё время».

Мигом отварила кастрюлю сосисок, наметала на стол рюмки, хлеб, жёлтые переросшие огурцы. Оделила горячими сосисками «сорванцов» – так она называла пятерых сыновей, от трёх до восьми лет. Все они были круглолицыми, упитанными маленькими копиями Валюхи.

Ребятня тоже обрадовалась новому человеку. Фыркая, переглядываясь и переталкиваясь локтями на клеёнке и ногами под столом, они наперебой засыпали Асю вполне взрослыми вопросами: «А у вас есть муж? А почему вы такая маленькая, как лилипутка? А вы водите машину? А сколько вы получаете? А вы водку пьёте?»

Валюха шуганула их: «Кыш! Посидеть по-человечески не дадут. Распустились». – «Ну ма-ам!» – «Не мамкайте!»

Интервью не получилось. Валюха работала на оптовой базе. Все её перемежающиеся собственным хохотом рассказы крутились вокруг дружного коллектива и начинались одинаково: «А вот как-то мы отмечали…»

– А вот как-то мы на базе отмечали Новый год. Подружку совсем развезло, а транспортировать надо. В пуховик её всунули, с двух сторон под руки подхватили – идём, песни кричим. На крыльцо поднялись, в дверь тарабаним: муж, встречай благоверную, доставили в целости и сохранности, не роняли, не кантовали!

Глядь: а в пуховике никого, пустую одёжку за рукава тащим. Потеряли подружку по дороге! – Валюха тряслась от смеха. – Ну, вернулись, нашли, сладко спит в сугробе, не успела замёрзнуть. Комедия!

Ася зевала: очень хотела спать, но долг гостьи заставлял сидеть и слушать словоохотливую хозяйку. Время от времени та вставала и уходила в соседние комнаты приструнить сорванцов, разгрести пищащую кучу-малу: «Дай им волю, весь дом разнесут». Возвращалась, плескала в рюмки: «Не будете? Что же вы, Ася, как неродная. Я ведь не алкашка: одной пить», – и с аппетитом выпивала.

– А вот как-то отмечали день рождения Миши, завхоза. В подсобке устроили стриптиз, танцы на столе. Дым коромыслом. Глянули: а Миши нет, домой улизнул. А мы поздравлялки, речёвки разные придумали на песенный мотив. Нет, думаем, ты легко от нас не отделаешься. Гурьбой повалили к нему домой. Идём, песни кричим.

В дверях жена вылупилась: «Чего надо?» – «Мишу надо. Дома?» – «Дома, в ванной». Мы жену отодвинули – и в ванную. А ванная-то с туалетом совмещённая! А там, как горный орёл на вершине Кавказа, испуганный Миша сидит на краю унитаза, ха-ха-ха!

Так и повеличали именинника, поздравлялки прокричали-пропели ему прямо на толчке: а как встанешь, без штанов-то? Комедия!

Тут Ася, поправ правила этикета, решительно встала, заявив, что ей завтра рано вставать. Весёлая Валюха напоследок вытрясла в себя остатки из бутылки, утёрла мокрый рот и заспешила в спальню. Вынимая сборное, из разных комплектов, заношенное до паутинной прозрачности бельё, просматривала на свет лампочки: не дырявое ли?

– А вот как-то мы отмечали в ресторане Восьмое марта. Возвращаемся за полночь дворами, песни орём. А в одном дворике на верёвке сохнет нижнее женское бельё. Бюстгальтеры, трусы, панталоны – объёмные, на корпулентную женщину. Наши мужики отчебучили: поверх курток и штанов напялили кто розовый лифчик, кто жёлтые панталоны. А Миша в голубой комплект шестого размера вырядился. Так и домой через весь посёлок шли, помирали со смеху.
– А где подарки? Где… всё?

Сложенных в углу пакетов не было. Они валялись в соседней комнате на полу, пустые, раззявленные.

– Это не мы! Мы не брали! – наступая на мать, возмущённо вопил старший сынок и даже толкнул её.
– Мы не волы, не блали! – пищали самые маленькие близнецы.

Валюха бестолково кудахтала, шлёпала пьяной рукой, кто попадался под руку. Ася потеряла дар речи от детской наглости. У всех малолеток были перемазаны шоколадом рты, ручонки липкие от сладкого. И только когда она пригрозила милицией, старший, бурча под нос, начал ворошить горы игрушечного хлама, выбрасывая мятые коробки с конфетами Асе под ноги.

– У, жада-помада! Жадная тётька! На, жри в три горла!
– Жли в тли голла! – пищали двойняшки.
– Но здесь только половина подарков! Завтра же об этом узнает весь посёлок! Вся область! Для больного ребёнка! – возмутилась Ася, сильно покраснев.

Валюха, воздевая руки к потолку и причитая: «В колонии вам место!» – пошла по комнатам. Не глядя на Асю, рывком открывала шифоньеры, выдёргивала с полок упрятанные свёртки. Разворачивала – в полотенца, простыни и наволочки были аккуратно упакованы самые дорогие, большие и красивые шоколадки. И видно было, что всё это завёрнуто домовитой женской рукой. Так вот куда Валюха то и дело отлучалась из кухни.

Ася молча собрала сладости. Вместо трёх пакетов получилось два. Так же молча надела у порога туфли.

– К-куда?! – какой-то сонный, мятый мужик преградил ей дорогу, растопырил руки. Это Валюхин сожитель проснулся от шума.
– Ваша жена воровка. Украла конфеты у больного ребёнка, – сухо сообщила Ася и боком-боком, хоронясь от его лап, скользнула в уличную темноту. Он стоял, качаясь, соображая. И вдруг с рёвом ринулся в комнату.
– А-а, сука, перед людьми позорить! – в комнате что-то с грохотом упало, послышался дикий Валюхин взвизг, детский крик.

«Пускай там себе сами разбираются».

Она переночевала, вернее, пересидела в комнате отдыха, куда её пристроила сердобольная гостиничная администраторша.

Много с тех пор воды утекло.

– Краюшкина, – раздражённо сказала на планёрке Вера Геннадьевна, – иди в кабинет: тебя ждёт механизатор и примерный семьянин. Уборочная, озимые-яровые, план севооборота. На очерк два дня. Толик, подними в архиве «Вечорку» за семидесятые. Колосящиеся хлеба, комбайнёр, пересыпающий в крупных мозолистых ладонях зерно… Это тебе образец: съездишь, снимешь что-то вроде.

В кабинетике пахло горячей деревенской пылью, соляркой, машинным маслом. У стены сидел здоровенный мужчина, праздно держа «крупные мозолистые» ладони на коленях. Как положено, руки мяли засаленную кепку – то есть бейсболку. Ася включила диктофон и начала задавать вопросы. В конце беседы мужчина сказал:
– А вы совсем не изменились. Только поседели.

Ей это часто говорили. «Маленькая собачка – до старости щенок, – усмехнулась про себя Ася. – Вот и я дожила до популярности».

– Вы меня не узнаёте? Лет двадцать назад у нас в Н-ске с ночёвкой останавливались. Мы ещё, поганцы, у вас подарки спёрли и распотрошили. Я старший. Драть нас надо было, да некому. Мать наседкой на всех бросалась, защищала.

И хотя Асе было ничуть не интересно, она из вежливости спросила: как братишки? Спасибо, переженились, детей растят, работают. Рассеяны по всей стране, от Заполярья до Калининграда. Один он где родился, там и сгодился. А как поживает Валюха? В смысле мама.

– Похоронили двадцать лет назад. Маму ведь в тот вечер сожитель убил. Ну, когда вы от нас убежали.

Ася, решившись, подняла глаза. Круглое лицо оставалось добродушным и задумчивым, только слегка опечалилось.

– Убил… из-за меня?
– Из-за всего. Так сложилось. Обстоятельства. Вы же не нарочно. Хотя зря, конечно, про мать ему сказали. Он же зверь был. Чего теперь. Ну, мне пора. До свидания, – Валюхин сын вышел. В кабинетике остался запах солнца, пыли и костра.

«Ничего, ничего не понимаю, – думала Ася. – Прожила полжизни. Из распущенного, наглого мальчишки, ворёнка, которому в колонии место, вырос мужик, спокойный, крепкий, настоящий, с тяжёлыми руками. Примерный семьянин, крестьянин. Я, в сущности, убила его мать, а он не держит зла, говорит – обстоятельства».

Сложила ладони лодочкой и уткнула в них лицо. Считала, что набралась в газете опыта: разбирается в людях, умеет читать между строк, слышать между слов, видеть подводные течения, выводить закономерности. Господи, какие закономерности?

Вспомнилось «из недавнего». Ася возвращалась поздно с задания, выпрыгнула из редакционного авто и заспешила к подъезду. Когда набирала код, ей жарко задышали в шею и втолкнули в подъезд.

– Не боись, всё будет нормалёк, – насильник тащил её под лестницу. Она вырвалась, застучала каблучками вверх по лестнице. «Пожар!» – крикнула отчаянно, пронзительно, как учат в женских журналах. И попыталась разбить сумочкой оконное стекло на лестничной площадке. Насильник перехватил её руки, вывернул и поволок наверх – к чердаку.

Отбиваясь, изворачиваясь, она успевала нажимать на кнопки и колотить ногами во все попадавшиеся на пути квартиры. Двери мёртво, глухо молчали. К одной зашаркали шаги – и замерли. В другой вспыхнул жёлтеньким и погас глазочек – хозяева, притаившись, наблюдали за происходящим.

Четвёртый этаж. Пятый… Не зря говорят, что ночью безопасней находиться в глухом лесу, чем в густонаселённом городе. Изодранное платьишко висело на Асе клочьями, не было сил бороться. Насильник прижал к её боку что-то холодное (позже выяснилось – браслет часов): «Убью!»

И тут на последней площадке распахнулась единственная дверь – самая бедная, не подбитая пухлой кожей, не обитая золотыми гвоздиками, не резная лакированная, не толстая сейфовая железная. На этой двери даже номера не было, и звонок чернел, сожжённый дворовыми мальчишками.

Здесь с недавних пор поселились смуглолицые приезжие. Не сказать, чтобы чистенький образцовый подъезд им шибко возрадовался. Семья многодетная – дети, как стая шумливых галчат, нарушали привычную тишину. Жильцам приходилось пережидать лифт – пока поднимет и опустит огромные баулы, узлы и сумки «торгашей».

На пороге распахнутой двери молча стояли смуглый хозяин квартиры и старший сын, подросток, – оба из постели, в трусах. Отец сжимал в руке разводной гаечный ключ. И этого оказалось достаточно, чтобы насильника как ветром сдуло – только стремительные, через три ступени, удаляющиеся прыжки. Хлопнула внизу входная дверь.

А с Асей дома случилась истерика. Она рыдала и выкрикивала: «Никто не открыл! Никто не открыл!!!» Она имела в виду: никто из своих не открыл. Из тех, кто с ней жил здесь много лет, вежливо здоровался, дружно выходил на субботники, организовывал весёлые дворовые праздники. Кто уговаривал её написать статью о «понаехавших» и организовать рейд по квартирам, в поисках незарегистрированных жильцов.

– Фу, воняет. Это от механизатора? – редактор, войдя, повела носиком, поморщилась.
– Нет. Это воняет от нас, – сказала Ася. То есть подумала.

Сама же, вздохнув, выразительно пожала плечами: да, дескать, Верочка Геннадьевна, каких только гостей бог не пошлёт. Вынула из сумки польские духи и попрыскала вокруг. И включила кондиционер.