В этом году я сменил несколько разных работ, но не суть. Главное – я встретил нескольких людей, которым ровно столько же лет, что и мне. Первый из них выглядел лет на 57. Второй – лет на 65. Третий… третий… ну, уже неважно.

Мы трудились вместе, мы говорили о жизни. Мы оказались поколением, чей странный мировоззренческий водораздел совершенно одинаково пришёлся на время службы в рядах СА. Когда уходили в армию, здесь ещё был полный СССР. Когда вышли за ворота части в стареньких начёсанных дембельских шинелях и отмоченных в машинном масле парадках, здесь уже привычными стали заказные убийства.

«Как же так? – воскликнули мы. – Это же ужасно! Это же невозможно! Мы же мирные люди!»

И пошли дальше в эту жизнь, потому что никакой другой не было. Только такая. Правила поменялись моментально, нас никто не спрашивал. Шмякнули девяностые. Потом дальше и дальше. И вот теперь мы поняли, что мир, в который мы вышли из ворот воинской части, – не наш мир. Нам тут нечего делать. Или ему тут нечего делать.

Мы знали, что всё должно быть по-другому.

Вероятно, не выйди я тогда из ворот воинской части, к настоящему моменту мог бы дорасти до полковника.

Когда я служил в армии, у меня было прозвище Клаус. Не знаю почему. Возможно, имя Филипп казалось ребятам слишком сложным. Откуда они выкопали Клауса, бог весть. Но мне нравилось. Я ничего не имел против.

– Клаус, объявляй тревогу!
– Рота, тревога! Строиться в расположении для получения оружия!

И понеслась, и понеслась…

Полевой выход на три дня. Учебные стрельбы и метание гранат. Поимка дезертира.

Армия – она такая, знаете ли.

Я точно знал, что не поеду ни в какой отпуск и родители на побывку ко мне тоже не приедут. Далеко очень. Я был словно космонавт на верёвочке, во внеземном пространстве. Вернусь или не вернусь на космическую станцию – это ещё неизвестно. А уж приземлится ли когда-нибудь сама космическая станция?..

Мой младший брат служил уже немного в других реалиях. Это был 1993 год. Ещё до Чечни.

Была, например, суббота, выходной. Я дома, медленно, неспешно просыпаюсь. Думаю, на что бы убить два свободных дня.

Мама сказала: вот и поезжай к брату.

Я спросил: зачем? Что он, маленький? Ведь он служит в Костроме, а до Костромы от нас на поезде ехать очень скучно. Очень медленно и три часа. Целых три часа, ты прикинь.

Но мама заплакала и сказала: как тебе не стыдно? Ведь он твой младший брат! Съезди, в конце концов, к брату! Он же солдат!

Мне стало стыдно, и я поехал. Хотя в своё не такое уж незапамятное время тоже был солдатом.

Вообще, когда мне говорят «как тебе не стыдно?», всегда становится очень стыдно. Всегда и незамедлительно. Это рефлекс, выработанный годами. Да не то что годами – прямо происхождением. Кровью.

«Пионер, ты в ответе за всё!» – вот универсальное заклинание, с помощью которого человека моего возраста можно сподвигнуть на любую глупость. Более младшие товарищи не поймут.

Времени, значит, до поезда было ещё много, и я решил сходить на известную барахолку, где продавалось всё что угодно, в том числе книги. Там-то и купил замшелый томик нобелевского лауреата Маркеса. И свежий томик старика Желязны. Который, в сущности, ничуть не хуже Габриэля Гарсиа.

Ну, дорога до Костромы, как вы понимаете, немного сократилась в тот раз. Правда, я успел прочитать лишь «Полковнику никто не пишет». Да и этого хватило с избытком.

Приехал я, пришёл к воротам части. Где, говорю, брат мой младший?.. Он как раз в наряде… Но раз уж такое дело, раз вы приехали к нему издалека – сейчас мы его заменим кем-нибудь и выдадим вам под расписку.

Вышел брат мой младший из ворот части.

– Ты чё припёрся-то? – спрашивает он меня недовольно.

Соскучился, говорю. Сильно, говорю. Очень, говорю.

– Ну, ты и дебил… Мне ж теперь с пацанами разбираться.

Понятно, не надо было никуда ездить. Вообще, не надо слушать, что говорят и как плачут бабы. Они ничего не знают и не понимают на полтора хода вперёд…

И пошли мы там прогуляться не очень далеко, поесть песочных пирожных, настоящих, с молочными коктейлями, настоящими, которые ещё не совсем пропали в то время.

А вот когда я служил, думал я опять же, поднимая очередной стакан коктейля, ко мне никто не приезжал. На присягу не ездили – до Новочеркасска свет не ближний. В Польшу потом – ясное дело, не было возможности. Да и меня там ни разу в увольнение не отпустили. Загранка. Зачем вообще к кому-то куда-то ездить? Ты царь, живи один… Правда, как-то раз вырвался в самоволку в гарнизонный клуб. Фильм там шёл страшный, на английском языке, с польскими субтитрами. Как потом выяснилось, «Чужие». Что творилось на просмотре – отдельная песня. Желязны отдыхает.

Занесло меня недавно каким-то северным ветром работать на зимний судоремонт.

Флот – это тебе не игрушки. Морской регистр, все дела. Идиотизм в квадрате.

И узнал я новое флотское слово «шпация». Это маленькая железная каморка, в которой практически невозможно развернуться человеку. В двух противоположных стенках шпации, а также в полу и потолке прорезаны люки. Человек еле-еле может протиснуться в такой люк. Надо выгибать ноги, руки, спину, напрягать шею, чтобы пролезть. Сотни, а иногда и тысячи этих шпаций находятся между внешним и внутренним корпусом судна. Все они нуждаются в ремонте.
Собственно, по ним, шпациям, я и ползаю.

«Я научу вас ползать!» – теперь мне стала ясна безусловная сила этих флотских слов.

Опыт работы в сильно ограниченном пространстве. Таком, что можно только еле-еле протиснуться и протащить инструмент. Лишь космонавты на МКС позавидовали бы такому простору, больше никто. Этот опыт очень интересен. Тут не забалуешь, десять раз ходить туда-сюда лень. Забыл что-нибудь – сам дурак. Надо ничего не забывать и не делать совершенно никаких лишних движений. Не ронять ничего вниз, в нижние шпации, – не достанешь.

На каждое действие, на каждое движение уходит масса сил и времени. А время – это что, товарищи?..  Да-да, именно.

Внутри кораблей, надо сказать, всё железо ржавое. Это просто смотреть страшно. Понимаю теперь, почему моряки такие суеверные люди. Они живут и плавают на ржавых консервных банках. Ну, может быть, кто-то и «ходит». Но какими бы новыми и красивыми снаружи ни выглядели их суда, всё равно это ржавые консервные банки.

Не знаю, каким образом авианосцы целого мира бороздят моря и пуляют самолёты в Большой театр… Да там, мне кажется, ремонтники подходят, смотрят, прикидывают сложность и объём работ… Потом заламывают руки в немом крике и бросаются за борт. Неподъёмное дело.

А ведь есть ещё атомные подводные лодки. И ракеты ещё там.

Мне кажется, магия. Ничем иным нельзя объяснить то, что корабли и подлодки ходят по воде и под водой, самолёты летают, ракеты… Или это всё мультики?

Колдун пролетел в горшке, а ведьма на метле. А Вакула выхватил царицыны черевики.

И вот пролезаешь с трудом в очередную шпацию. Затаскиваешь шланги, резак. Твоя задача – выпилить из внутреннего корпуса проржавевшие места, чтобы потом наварить туда свежие заплаты. Сам корпус толщиной всего 12–14 миллиметров, вроде бы ничего сложного.

Зажигаешь газовый резак, приступаешь к работе… И тут сверху начинает литься вода. Нет, не забортная. Судоремонт-то у нас зимний. Судно стоит в затоне, обогрева нет. Все шпации в обледенелом виде. Горячий воздух от резака поднимается вверх и растапливает лёд на потолке. И вот ты режешь, а сверху на тебя льётся. И гарь, и пар, и ни черта не видать сквозь защитные очки. И деться некуда, потому что места вообще нет. И ржавое железо не режется.

Хорошо, если у тебя есть относительно непромокаемая тёплая куртка с капюшоном. Но и она через полчаса уже насквозь. Что же делать? Надо вылезать, сушить эту куртку, а пока надеть другую, запасную. Если она имеется.

А тебе же её никто не выдавал. Да и эту никто не выдавал, ты её из дома принёс. Судоремонтом занимается подрядная организация, состоящая из одного человека, и в этой организации совершенно не предусмотрены такие очевидные вещи, как спецодежда для наёмных работников.

Вылезаешь из люка на палубу еле живой и злой как чёрт. И навстречу, конечно, идёт очень радостный и довольный начальник. Как жопой чуял. Он только что пил кофе с круассанами в тёплой кают-компании.

– Ну что, всё сделал? – спрашивает он специфическим начальническим голосом, который призван дать тебе понять, что ты дурак.

Молча смотришь на него, решая, жить ему или нет.

Ладно, живи пока, дебил.

– Нет. Не всё ещё.
– А чего так медленно? Там делов-то на пятнадцать минут!

Э-э-э… может, всё-таки пора ему на корм рыбам? Прямо так, через борт, с пятиметровой высоты об лёд – шмяк! И тишина. И только вода в полынье тяжко колышется…

– Сегодня закончу, наверное.
– Вчера надо было закончить, вчера!.. О, мать твою за ногу, с кем приходится работать!..

Он уходит, недовольно жестикулируя. И не подозревает, что был на волосок от верной смерти.

Вот всегда они принимают мою доброту за слабость.

Похоже, надо совсем заканчивать с зимним судоремонтом. Тут вон онемели ноги ниже колен, и я некоторое время ходил, не чуя ног. Ходил, но было как-то странно. Тут есть, а тут нет.

Доблестный всезнающий Ютуб сообщил мне, что это, скорее всего, межпозвонковая грыжа. И, может быть, даже не одна. Возникают они из-за физического перенапряжения, лишних нагрузок.

Ютуб, как всегда, прав. Чувствую позвонками каждую грыжу. А что ж ты хотел, родной, – работа такая. Физически напряжённая.

Но постепенно онемение спустилось вниз по ногам и теперь осталось бултыхаться только в пятках. И на том большое спасибо. Видимо, точно надо завязывать с этой работой. Как говорится, от трудов праведных не наживёшь палат каменных. Если что и получишь – только орден Сутулова.

Кстати, о ногах. Смотрю вот я на нашего главного дворового алкоголика Андрюху. Он старше меня года на три. Выглядит лет на семьдесят. Давно ходит с палкой. Перед каждым шагом осторожно вытаскивает больную ногу из-за спины, как будто сжимает ступню в кулак, поднимает высоко вверх и переносит вперёд. Падает на неё, быстро скачет более-менее здоровой ногой – и опять. Так и ходит. И ещё умудряется немного подрабатывать дворником.

Этот народ не победить. Мы сражаемся до последнего.

– Как дела, Андрюха?
– Давай помогай, Филипп. На аптеку не хватает.
– Восемь рублей в кармане.
– Самое оно.

Ну что ж делать.

А ещё встретил недавно коллегу, трудились вместе несколько лет назад.

– Валерушка! – кричу.

Он оборачивается.

– Филимон!

Валерушка выше меня в полтора раза. Прозвище у него – Шрэк. Я бы сказал, Шрэк-2.

Обнялись.

– Ну чего, по-прежнему на газорезке? – спрашиваю.

Он смущается.

– Нет. Ноги болят. Не берут никуда. Вот в такси теперь работаю…

Представить Валерушку не на газорезке сложно. Он всю жизнь этим промышлял. Возьмёт с утра литр водки и ковыряет цветнину – цветные металлы. При таких габаритах литр водки – ерунда. Была. А теперь вот нет, теперь дурацкое такси. Потому что – ноги. Ноги – это наше всё. Ноги надо беречь. Ноги надо любить. Их надо греть, холить и лелеять. Ноги – это… это ноги, ребята.

И хрен с ним, с зимним судоремонтом. При таком-то отношении. Всякий дурак будет тебя попрекать.

Когда я пришёл домой и объявил об этом жене, она сразу сказала:
– Всё понятно, Филя. Больше я не буду варить тебе суп и стирать одежду. И вообще… как тебе не стыдно.
– Я тебе не Филя, – говорю, еле сдерживая ярость. Стыдно мне в этот раз не стало.
– А кто ты такой?
– Я капитан Себастьян Перейра, торговец чёрным деревом. Негоциант, компаньон великого Альвеца!.. Я Буба из Одессы! Но ты можешь называть меня просто Клаус.
– Совсем рехнулся, идиот! – шепчет она, но очень тихо. Знает, что иногда лучше прибрать голосок.

Я предатель, ребята, понимаете? Меня расстрелять мало. А паче того – повесить на рее.

Главное, «и вообще»! Что это за отношение, а? Суп сварить, одежду постирать… Да что ты можешь предложить мне такого, чего я сам не могу? Даже смешно. Суп… Ты сначала научись его варить как следует!

Главное, «Филя»…

– А что мы будем есть? Что мы теперь будем есть? – плакала она чуть погодя, слегка успокоившись.

Я знаю ответ, но, дорогая, он тебе не понравится. И ты мне не поверишь.

Надо искать работу, сказал Осёл из того же Шрэка-2, когда выяснилось, что у него дети.

Надо, Филя, надо.

Люди в моём понимании делятся на тех, кто пролезает под вагонами, и на тех, кто перепрыгивает через сцепки.

Здесь есть какая-то закономерность.

Вот идёт десять человек. Им надо пересечь ж.д. пути. Ну, чтобы попасть на работу. Потому что если идти официальным путём, через проходную, то это очень-очень далеко. Километра два. Составов там никаких, разумеется, нет. Но это очень, очень далеко.

А тут, через пути, значительно ближе. Миновал пять составов, потом дырка в бетонном заборе – и вот ты уже около цеха. Какая безумная экономия сил и средств! И абсолютное отсутствие идиотской электронной пропускной системы. Она не нужна. В принципе. Здесь ничего нельзя украсть. Слишком тяжело. Бетон, мать его. Бетонный завод.

Так вот, чтобы добраться сюда кратчайшим путём, нужно миновать пять составов. Особенно весело, конечно, зимой, с утра. Когда темно и люто холодно. И ни черта не видать. Что ты выберешь, дружок, – пролезать под вагонами или перепрыгивать через сцепки?..

Я знаю, что ты выберешь, дружок. Ты скажешь: да я не пойду сюда никогда в жизни!!!

Я знаю это, дорогой. Я знаю.
Но мы-то не из таких.

И вот некоторые из нас пролезают под вагонами, а другие перепрыгивают через сцепки. Пять туда, пять сюда. Вроде бы совершенно разные люди.

Дело в ногах и в спине. У кого-то ноги и спина гнутся лучше – те пролезают. А другие, наоборот, перепрыгивают. Вынужденно.

Но главное, они всё равно идут на работу, чтобы работать там целый день.

И потом мой напарник Лёва закуривает сигаретку, смотрит на свежепривезённый бетон.

– Холодный совсем. Даже не парит ни грамма. На улице-то минус пятнадцать. А потом нам будут предъявлять претензии… Сваи, мол, мороженые.
– Да ладно, – говорю я. – Что привезли, то привезли. Обратно его не отправишь.
– Эт точно. Мы – последняя инстанция, – соглашается Лёва и идёт разваливать бетон по формам. А я – разравнивать бетон в формах лопатой, утрамбовывать его вибратором и заглаживать мастерком.

Мы тут вкалываем на благо строительного бизнеса. На этих сваях будут стоять дома. На этих сваях будет держаться страна.

Работёнка не из лёгких. Но хотя бы на воздухе. С людьми.