– Ты что… Ты спятила… А-а-а, больно! – почти по-детски всхлипывал грозный муж. А ведь более десяти лет еженедельно лупцевал безропотную супругу.

Неужели он действительно плачет от боли? Ну и дела. Всего-то разок ударила жена мясорубкой по мужнему плечу, он и замахнуться толком не успел. Может, и не собирался бить, просто хотел отогнать муху от её лица. Что, уж и муху нельзя со щеки супруги смахнуть?

– Больно тебе, изверг? Больно? – кричала мятежная женщина, размахивая мясорубкой, как булавой, и теряя голос от ярости. – А мне не больно десять лет терпеть твоё рукоприкладство? Только и ласки, что тумаки, только и украшений, что синяки! Всё, кончилось моё терпение. Тронешь ещё раз – так двину, неделю своими зубами гадить будешь!

Бунт смиренных и терпеливых – явление не новое, хоть в истории, хоть внутри семьи. И пусть итог семейного восстания менее драматичен и не грозит обществу потрясениями, он не менее зрелищен и поучителен.

Жильцы тесного дворика с интересом прислушивались к происходящему, предусмотрительно не высовываясь в окна: пусть бранятся и дерутся, не стесняясь посторонних глаз, дело житейское. Огрела мужа мясорубкой? И поделом. А соседи при встрече будут улыбаться, здороваться и делать вид, будто их не было дома и они ничего не слышали.

Тётя Эльмира, разбуженная семейной баталией соседей, спустив ноги с кровати, нащупала тапочки. Мелкими шажочками старушка добралась до приоткрытого оконца, но тут же отпрянула, встретившись взглядом с Мадатом, соседом напротив. Он тоже, не желая смущать старую женщину в ночной сорочке, задвинул занавеску, подцепив кольцо поварёшкой. Потом ею же почесал спину. Затем всё тем же многофункциональным предметом зачерпнул и попробовал только что сваренный компот из сухофруктов, подвесил поварёшку на ручку входной двери и растворился в полумраке комнаты – алюминиевый черпачок предупредительно ударит по двери, если кто-нибудь решит войти без стука. Соседи шутили, что Мадат своей третьей рукой может и галстук завязывать.

Соседа, побитого мясорубкой, Мадат недолюбливал. Его бы воля, добавил бы по башке поварёшкой.

– Кажется, тут. Да-да, – двое мужчин в сине-малиновой униформе вносили во двор новую входную дверь.

Третий отдавал распоряжения:
– Квартира восемнадцать. Неужели ошиблись? Нет, всё правильно, восемнадцать. Мы тут ставили двери совсем недавно, месяца три назад, если не ошибаюсь.

Представитель фирмы не ошибался, двери восемнадцатой квартиры заменили полгода назад. Совсем свежие, ни царапины. Мужчина был заинтригован, но вопросов хозяйке квартиры задавать не стал, желание клиентов не обсуждается. И выгода налицо: чем чаще граждане меняют двери, тем наваристее щи у продавцов.

Добросовестный работник фирмы не знал одного – в восемнадцатой квартире двери заменяют в пятый раз за последние три года. И с точки зрения хозяйки, Фиры-ханым, тому есть серьёзная причина.

Три года назад умер дед её покойного мужа, и на поминках какая-то деревенская родственница посоветовала ей заменить входную дверь, дабы запутать духа покойного и посланников Азраила, если те пожалуют за другими членами семейства.

Фира-ханым так отчаянно уверовала в оригинальную примету, что, похоронив вслед за дедом его сына, то есть своего свёкра, а затем свекровь, мужа и его сына от первого брака, скормившего собственную печень зелёному змию, – каждый раз после сороковин заменяла входную дверь.

Но самое удивительное и ещё больше напугавшее Фиру-ханым случилось, когда помер один из жильцов соседнего двора. А ведь недавно он заменил красивой полированной дверью Фиры свою, старую и скрипучую. После этого сменяемые двери восемнадцатой квартиры аккуратно складывались в дальнем углу двора и на всякий случай накрывались разным тряпьём. Если бы только представитель «Дверей в рай», как называлась фирма, знал об этом! Не реклама, а просто подарок небес.

«Э-э-э, Фира, – качала головой тётя Эльмира, глядя на рабочих из-за чуть сдвинутой занавески. – Совсем помешалась на своих дверях, всё меняет и меняет. Кого хочет обмануть? Судьбу? Азраил адрес не перепутает, от него за новой дверью не спрячешься. Фира зря деньги изводит. Ну перекрась, облицовку смени, на худой конец. Столько добра пропадает. И денег. Глупая женщина, ох и глупая!»

Будто соглашаясь с нею, проносимая мимо крыльца бордово-коричневая дверь сверкнула золотистой ручкой, изогнутой в иронической полуулыбке. В отличие от сложенных в дальнем углу предшественниц её некому будет заменить – в восемнадцатой квартире, кроме самой Фиры, жильцов не осталось.

Вошла соседка Махур. Обычно она появлялась бесшумно, стараясь не потревожить старушку, если та вдруг спит или дремлет перед телевизором. По опухшим глазам и покрасневшему носу было видно, что день начался для неё неважнецки.

– Вы уже встали, тётя Эльмира? – Махур положила на столик пакет со свежим хлебом. – Вот, хлеб принесла. Завтракали? Я задержалась, извините. С утра бегаю по адвокатским конторам, кругом грабители.
– Что стряслось-то? – спросила тётя Эльмира, изумлённо глядя на Махур.

С недавних пор все соседи только и говорили о забугорном наследстве, которое у той нарисовалось нежданно-негаданно. Одни радовались, другие завидовали, третьи дивились: в Италии скончался одинокий родственник Махур, двоюродный брат деда, которого считали пропавшим без вести в Великую Отечественную. А он, как недавно выяснилось, сбежал из немецкого плена, попартизанил в Триесте да и осел на итальянском «сапоге» – побоялся вернуться на Родину. Недавно вот нашёлся, но вскоре помер. Однако успел сообщить Махур, что своё имущество – то ли дом с садом, то ли домишко с огородом – ей отписал. Как она радовалась! От волнения неделю места себе не находила, есть и спать перестала. Что же такое произошло, что её так расстроило?

– Ты плакала? – участливо спросила тётя Эльмира и снова вздрогнула, напуганная слезами, брызнувшими из глаз Махур. Она вмиг забыла побитого женой соседа и глупую Фиру, пытающуюся обмануть смерть. – С наследством, что ли, ошибка?
– Это я, дура, одна сплошная ошибка. Какое наследство? Камень на мою голову! Что делать, что делать? С утра бегаю по адвокатам, все в один голос твердят, что не надо было сразу бумагу о вступлении в наследство подписывать. Откуда же мне знать? Как теперь из этой трясины выкарабкиваться?
– Не пойму я тебя, говори толком. Итальянский дед, что ли, воскрес?
– Не дурак же он, чтобы воскресать! Этот макаронник оставил после себя долгов вдвое больше, чем вся его помидорная фазенда стоит. Теперь, Махур, вынь да положь сто тысяч евро!
Женщина схватила со стола стакан с водой, которой тётя Эльмира собиралась запивать лекарство, выпила залпом, закрыла глаза и замолкла на несколько секунд.
– Вот они, дары данайцев. Вот последствия халявы.
– Возьми себя в руки, Махур, – старалась успокоить женщину тётя Эльмира. – Наверняка есть какой-нибудь выход. Остуди голову и особо не доверяй адвокатам, они не упустят шанса погреть руки на чужой беде. Начнут тебя запугивать, вытягивать деньги. На-ка, накапай себе валерьянки.
– Мне сейчас валерьянка что мёртвому припарки. Пойду я, тётя Эльмира. Мне адресочек один дали, цепляюсь за любую соломинку. Какой-то кризисный центр. Говорят, там женщинам советами помогают, может, скажут что дельное.
Старая женщина устало опустилась на стул и потянулась к стаканчику с валерьянкой.

Весёленько день начался, ничего не скажешь. Тётя Эльмира глянула на телевизор, рдевший кнопкой включения, и покачала головой: нет, не станет она портить себе и без того больные нервы тем, что из него хлынет.