Подчиняются домовому |
23.04.2021 00:00 |
Здесь живут мокруха и воструха В тот вечер пришлось пить спирт. Другого варианта не было – сельмаг не работал. – Может, разбавим? – с надеждой спросил я Василия Антипова, большого деревенского мужика с рыжей бородой. – Конечно, разбавим, – улыбнулся Василий и передал мне котелок. – Кто же тебе даст пить «шило» под ряпушку? Сходи к озеру, набери воды. Я удивился: – Вы озёрной водой спирт разбавляете? – Да она сейчас чище родниковой, – усмехнулся Николай, старинный Васин друг. – До колодца далеко идти, руки замёрзнут. Мы сидели за импровизированным столом, которым служил столярный верстак в небольшом сарае Василия на берегу озера. В тот день я опоздал на последний автобус в город. Следующий рейс отправлялся только через три дня. Погода окончательно испортилась, и делать было нечего. Моросивший дождь переходил в снег, бешеный ветер гонял тяжёлые антрацитовые волны на озере в заонежской глуши. Вот-вот придут настоящие морозы – со дня на день установится шуга, первый неустойчивый, маслянистый на вид лёд. «Наше северное сало», – как шутит Николай. Мужики правы, до озера всего двадцать метров. А пока доберёшься до колодца и провозишься с вёдрами, превратишься в сосульку. Ветер пробирает насквозь, завывает так, что даже пёс Джульбарс лежит у Василия под верстаком и время от времени тихонько поскуливает. Я поспешил к берегу. Ступив на мостки, опустил котелок в тёмную ледяную воду, набрал и напоследок взглянул на линию предполагаемого горизонта. Далеко, на другом краю берега, где стоит давно заброшенная деревня, теплился красный огонёк. – Я уж думал, мы тут такие одни, – сказал я мужикам, поставив котелок на верстак. – Ты о чём? – не понял Вася. – На том берегу, где была старая деревня, кто-то тоже вечеряет. – Полно заливать, – хмыкнул Николай. – Там никого быть не может, туда сейчас просто не добраться. – Ну, тогда выйди, сам убедись. Мужики прошли к берегу. – Ну и где твой огонёк? – съязвил Василий. Горизонт оказался тёмен. Мужики вглядывались несколько секунд, затем махнули рукой: – Ладно, пойдём, пока не замёрзли. Говорят же тебе, привиделось. Когда сиверко воет, ещё не то почудится. – Да нет же, смотрите! Во тьме снова зажёгся алый огонёк. – Чтоб тебя, – Николай даже приложил ладонь к переносице, будто это помогало приблизить свет во тьме. – И кого туда чёрт принёс? – Может, болотный газ играет, – предположил Василий. – Хотя болота там с другой стороны. – Рыбаки из Афанасьева остановились? Или охотники? – выдвинул я версию. – В такую погоду никто на воду не выходит, – заверили деревенские. – А с земли туда даже на вездеходе не подойдёшь, топи кругом. Огонёк ещё несколько раз вспыхивал, мерцал, словно зажжённая сигарета. – Нет, там точно кто-то есть, – процедил Василий. – Даже странно: изб-то на берегу не осталось, только сараюхи да баня с рухнувшей крышей. Печек точно нет. Эта история так взбудоражила мужиков, что они позвонили в Афанасьево знакомым рыбакам и спросили, не выходил ли кто в озеро. Разумеется, получили отрицательный ответ. Но решили, что, видимо, какой-нибудь охотник вышел из леса в старую деревню. Ну или сумасшедший заплутавший турист. В общем, заснуть в ту ночь я так и не смог, не помог даже спирт. Через день, когда погода успокоилась, мы выдвинулись на моторке в старую деревню. Грязь, джунгли бурьяна, но ни единого намёка на недавнее пребывание человека. Остатки разрушенного котла в бане. Ни свежей золы, ни щепы, ни углей, ни следов кострища на берегу. Это место люди не посещали очень давно. – Здесь никого не было, – наконец сказал Василий. – Вот никогда не верил в стариковские сказки, но огонь сам видел. – И я видел, – кивнул Николай. Спустя несколько лет после описанного выше случая я познакомился с Александром Петровичем – учителем русского языка одной из школ того района, местным собирателем фольклора, чудаком и большим умницей. Рассказал ему ту историю. Поначалу ответ Александра Петровича меня расстроил. – Хотя я и собираю побасёнки, но всё же не разучился мыслить рационально, – сказал учитель. – Скорее всего, вы видели выброс озёрного или болотного метана. Вот только не могу объяснить, что его могло поджечь. – Я уж думал, вы сейчас расскажете про лешего. – Нет, вряд ли, – вздохнул старый учитель. – Лешие в такие места не заходят. Но если не метан, то это следы того, кто живёт поближе к человеку. – Банник? – попытался я угадать. Александр Петрович улыбнулся. – Хорошо хоть знаешь, кто это такой. А ещё кого-нибудь можешь назвать из домашних духов? Ну, кроме домового… – А разве там ещё кто-нибудь есть? – я стал перебирать в памяти названия славянских божеств и духов, но, как назло, ничего на ум не приходило. – Леший, водяной, русалки, кикиморы… – Эта нежить обитает далеко от человека, – сказал Петрович. – А рядом с человеком жили не только домовой с банником, а целый мир существ. Вот ты, к примеру, назвал кикимору. – Кикимора болотная. – Не только. Ещё бывают кикиморы домовые, или запечные. В наших местах их, правда, не кикиморами величают, а «мокушами». А домового зовут «суседушкой». Беда, если домовой сойдётся с мокушей и возьмёт её в жёны, замучает она деда-мужика. Тут всё как у людей. Я слушал Александра Петровича раскрыв рот. Какое же классное слово – «суседушка»! Поздно я его узнал – с удовольствием называл бы так некоторых соседей из старой жизни, обожавших утренние пробежки в ближайший магазин. Но куда больше удивляло, что сельский интеллигент Александр Петрович, который, по его словам, иногда подменял заболевшего коллегу на уроках математики и физики, рассказывает о каких-то кикиморах с таким придыханием, будто сам с ними прожил сто лет. Только представьте себе: уравнения Максвелла с теорией относительности уживаются в одной голове с кикиморами. Я не удержался и задал этот вопрос старому педагогу. – В деревне всё чувствуется по-другому, – сказал Александр Петрович. – Это вам, городским, всё хи-хи, а у нас в лесу до сих пор старые люди не ругаются и не шумят. А за насмешки над невидимыми обитателями раньше мы, мальчишки, от бабушки могли и кочергой получить. Все женщины безоговорочно верили и в домовых, и в кикимор, и в жирового чёрта. – В кого? – удивился я. – Жирового чёрта или жировика, – просветил сельский учитель. – Маленькое безобидное существо, подчинённое домовому. Любитель стащить что-нибудь вкусненькое со стола или из печки. Облизывает миски, противни, кринки, прямо как шаловливый кот. Вечно трётся около хозяек. И он не один такой. – Вас послушать, так под каждым сундуком в избе живёт по Нафане, – улыбнулся я. – Почти угадал, – кивнул Александр Петрович. – Домовому подчиняются все мелкие домашние сущности: клетник, подпольник, мокруха, волосатка, воструха… А за пределами дома живёт и следит за порядком его двоюродный брат – дворовой. За хлев отвечают хлевники – баган и вазила. Первый следит за рогатой скотиной, второй оберегает от злых духов лошадей. Иногда расчёсывает их и даже плетёт косички. Когда я был помоложе, соседи рассказали мне такую историю… Дело было в семидесятые. В село к их родне приехал погостить знакомый, видный учёный, столичное светило. И однажды увидел, как хозяйка пошла ставить молочко и хлеб с солью в хлев для местного «хранителя», чтобы тот не баловал, не пугал лошадей, а то которую ночь путает гривы, связывает тугие косы. Узнав, в чём дело, гость поднял хозяйку на смех: «Вот же отсталые люди! Доказано наукой – это ласки проникают в конюшню, скачут по лошадям, слизывая соль от лошадиного пота, которой им недостаёт». «Посмотрите сами, – хозяйка повела учёного мужа в конюшню и показала на гриву одной лошади. – И потрогайте». Биолог потрогал косичку, засаленную и так мудрёно и крепко сплетённую, что сразу стало ясно: никакое животное так гриву не запутает, слишком мелкое и искусное плетение. Но товарищ из Москвы оказался на редкость упрямым. «Я останусь здесь на ночь и сам увижу этих ласок». Хозяйка покрутила пальцем у виска – делай что хочешь. Гость всю ночь не смыкал глаз, уснул лишь под утро. Ничего странного не заметил, лишь слышал, как тяжело дышали и иногда фыркали лошади. А утром выбежал из конюшни с диким воплем. Ничего плохого с профессором не произошло, вот только его борода была заплетена в такие же тугие мелкие косички. Но хлевник – ещё не самый странный дворовый дух. Есть ещё овинник. – Что-то слышал о нём, – я наконец-то припомнил знакомое название. – Но разве он не амбар охраняет? – Нет, ты что, – Александра Петровича даже слегка возмутило моё невежество. – Овинник следит за овином – местом, где раньше перед молотьбой сушили хлеб. Особенно хранил печь, которую разжигали, чтобы просушивать снопы. Мог и подпалить всё, если хозяин нерадивый. Это самый злобный, могучий и своенравный дух на подворье, он боится только домового, который сильнее него и не пускает на свою территорию, как и любых других не домашних сущностей. Но у домового есть слабое место – он сильно зависит от человека. Если тот ведёт неправильный образ жизни, то и домовой слабеет. А овинник может легко навредить человеку, особенно плохому хозяину, охоч до драк, способен и хозяину накостылять. Но очень ревнив к человеку и любит, если тот зовёт его на помощь. – Да, непростой характер у товарища. – Непростой, – согласился старый учитель. – Но овины давно исчезли, и овинники вместе с ними. – Они вымерли? – предположил я. Александр Петрович задумался. – Не совсем. Многие другие сущности покинули свои «посты» – ведь они были тесно связаны с человеком, хозяйством, очагом. Кто-то перебрался в колхозные коровники, кто-то – в силосные башни. А некоторые овинники, как рассказывали колхозные мужики, стали «элеваторными». – Элеваторными? – я чуть не рассмеялся. – Прямо как в «Чародеях»! Помните героя Михаила Светина? «Я – вагонный». – Ничего смешного, – посерьёзнел Петрович. – Один знакомый мужик работал на элеваторе сторожем. Рассказывал, как его коллегу увезли в больницу с сердечным приступом, когда на элеваторе начался пожар. Огонь потушили, а сторож наотрез отказался возвращаться на работу. Что его испугало – не говорил. Едва вышел из больницы, уволился и уехал из деревни. Так что верю, теперь есть и вагонные, и подъездные, и, может быть, даже офисные. Я смотрел на Александра Петровича и думал: а ведь как счастливы такие, как он, кто до сих пор живёт в непонятном для нас мире, отчасти ещё живом. И Петрович прав: все эти существа, если они действительно есть, на самом деле зависят от человека. Их уклад не менялся тысячелетиями, но всего за несколько десятков лет был стёрт с лица земли. Представляю, каково домовым переселяться в непонятные квартиры, чертить там новые границы, договариваться с новыми невидимыми обитателями. Может, история о Кузе и Нафане не так уж далека от истины? – Конечно, они уходят, – вздохнул старый учитель. – Они не могут оставаться. Кто-то уходит вслед за человеком, кто-то ослабевает и подчиняется более могущественным и тёмным сущностям, которые захватывают их территорию. Но некоторые, видимо, цепляются за старые очаги и защищают их до конца. Так что, возможно, какой-нибудь последний банник или овинник сражались в той вымершей деревне с чужаком, пришедшим из леса. Да так, что искры летели. Илья БЕЛОВ Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru Опубликовано в №15, апрель 2021 года |