Большой иссиня-чёрный человек в тщательно отутюженном костюме, с белой бабочкой на жирной шее, с усмешкой наблюдал с невысокого балкона истеричные, неуклюжие попытки худого белого человека в джинсах и майке провезти задом маленький автофургончик через узкий длинный двор типографии на оживлённую улицу в центре Сан-Франциско. Он злорадно попыхивал сигарой и тихо цедил:
– Well, white nigga… Well. How’s your learned ass? (Давай, белый нигер, давай. Посмотрим, как это у тебя получится, учёная жопа. – ам. сленг.)

Учёная жопа по имени Вадим Грон и в самом деле чувствовал унижение, потел, издавал хлюпающие звуки от дикой злобы. Откуда ему было знать, что чернокожий начальник транспортного цеха типографии устроит экзамен по вождению? Словно догадался, что Вадим лишь третий раз в жизни коснулся баранки. Наверное, во время собеседования обратил внимание на его уж слишком изящные, нежные пальцы, нервно теребившие кепи на коленях.

– Я тебе докажу, – стиснув зубы, бормотал Вадим, – белая раса тоже кое-что умеет, чернокожий братан.

Мотор то взвывал на максимальных оборотах, то отключался, машина дёргалась вправо-влево, и тогда стены каменного двора угрожающе надвигались, заставляя Вадима отчаянно крутить баранкой в разные стороны. Борьба продолжалась долго и закончилась закономерной победой белого человека. Его грузовичок выехал на трассу и понёсся в потоке машин. А Вадим, сорвав с головы модное кепи, ещё долго вытирал им пот со лба и щёк.

Так произошло вхождение в чуждый империалистический мир Вадима Грона, кандидата геолого-минералогических наук, бывшего старшего научного сотрудника ВНИИ, а ныне обычного иммигранта. Так он обосновался в Сан-Франциско. Так он попал в этот адский котёл, где смешались политические и сексуальные течения, где чёрные и белые враждовали друг с другом. Внешне они выступали под мирными лозунгами, но на деле всё выглядело как самый настоящий терроризм и обычная уголовщина.

Ни о чём таком Вадим даже не догадывался, живя в России. Не поверите, но со школьной скамьи Вадим грезил Америкой, особенно сказочной Калифорнией. Более предметно стал мечтать со второго курса Геологоразведочного института, когда отец поведал страшную по тем временам тайну их семейной родословной. Оказывается, в первом десятилетии XX века, когда царскую Россию потрясали еврейские погромы, два сводных брата старого деда сумели уехать в Лос-Анджелес. С тех пор о них ни слуху ни духу.

Вадима это сообщение потрясло. Засыпая на продавленной раскладушке в углу их комнаты на Пятницкой, под обеденным столом (диванчик в другом углу занимала взрослая сеструха), он живо, прямо-таки в лицах, представлял своих дядьёв.

Значит, у меня там, понимаешь, там, живут братья и сёстры. Как интересно! Чем они занимаются, думают ли о нас?..

С тех пор эта мысль его не покидала.

Прошли годы. За это время грёзы потускнели, появились другие интересы, более приземлённые, чаще бытовые. Материальные, карьерные. Но Америка звала и манила. Видимо, тогда, много лет назад, определилась судьба Вадима Грона.

Меж тем грузовичок, загружённый заказами (пакетами, рулонами, толстенными томами), нёсся по проспектам, шарахаясь от слишком близко проносившихся лимузинов.

– Сволочи, – сквозь зубы цедил Вадим. – Нет на вас советской власти.

Остановился на углу бульвара Гири и Норфолк-стрит у дверей знакомой харчевни. Захотелось перекусить и окунуться в мир старой Одессы. Отвлечься и посмеяться. Именно здесь чудом сохранился советский рай, словно руками Б-га перенесённый через океан и осторожно, чтобы не разбить, помещённый в центре Сан-Франциско. Вадим сразу успокоился. Он заказал себе большой сандвич и стоял с ним у стойки, прислушиваясь к до боли знакомой речи:
– Да, Клинтон – это голова. Это вам не пьяница Ельцин.
– Додик, а Чубайс с Гайдаром, говорят, тоже из наших? Ты слышал? Оба родились на Дерибасовской!
– Изя, где вы откопали себе эту фэйгеле? (Птичку. – идиш.) С ней же гуляло пол-Одессы! Не похоже на вас, Изя.
– Вы слышали, Манечка, Двосина дочка, опять выкинула номер, не пришла-таки ночевать, как вам это нравится, вот вам и молодёжь…

Но главное во всём этом – не слова, а музыка знакомой речи, привычные восклицания, жесты, одежда… Ничего не меняется в этих людях, где бы они ни оказались.

Настроение заискрилось, и грузовичок помчался дальше. А вскоре на лице Вадима засияла улыбка – принимать первый заказ вышла молодая, необыкновенно рельефная мулатка. Высокая полуобнажённая грудь, чуть прикрытая краем кофточки, висела, как гроздь крупного чёрного винограда, над плоским животом, стянутым коротенькой юбочкой. А ниже находились выдающиеся бёдра и наполовину оголённые ляжки.

Вадим буквально остолбенел. Пропал его и без того крохотный запас слов. Он замычал: «Мадам! Мадам!» – и автоматически перешёл на русский, помогая себе энергичной жестикуляцией.

– Я привёз заказ, вот документы.

А взгляд его, хоть убей, не поднимался выше разреза на груди мулатки. В ответ он услышал её довольный смех. А уж когда мулатка подошла совсем близко, чтобы расписаться в бумагах, и явственно донёсся сладкий, терпкий цветочный аромат тёплого тела, то закружилась голова Вадима, и он даже слегка прислонился к её плечу.

– Sorry, mam! Sorry, – лепетал Вадим. (Простите, мэм! – англ.) А мулатка лишь рассмеялась и весело произнесла:
– Come again, my name is Michelle. (Приходи ещё, меня зовут Мишель.)

С того дня прошло пять месяцев – немалый срок для одинокого иммигранта. Жизнь круто изменилась. Вадим уже бегло говорил по-английски с работниками типографии, а когда однажды наткнулся на брошюрованные тетради с русским текстом, то по старой профессиональной привычке стал исправлять ошибки. Потом показал менеджеру, тот внимательно окинул взглядом худощавую фигуру русского и ни слова не сказал. Но через три дня Вадима позвал к себе большой белый босс.

Босс присел на край письменного стола, наклонился и расстелил отредактированные брошюры с пометками Вадима. Осклабился в широченной улыбке и, дружески потрепав по плечу, коротко сказал:
– You are very competent, guy. (Ты очень грамотный парень.)

Вскоре Вадим сидел в отдельной комнатке со стеклянными стенами и редактировал русские тексты, в то время появлявшиеся в изобилии. Он был счастлив, сильно уставал, но напряжение исчезало, когда входил в свою маленькую квартирку на бульваре Гири, удачно прозванную одесситами Гирибасовской.

А дома его встречала Мишель в лёгком открытом халатике, под которым угадывались те самые гроздья сладкого чёрного винограда. Сладострастие охватывало Вадима, и жизнь казалась безоблачной.

Да, Мишель вновь возникла в его жизни. В тот первый день знакомства Вадим ну никак не мог забыть её слишком коротенькую юбочку и улыбку, поэтому, развезя заказы, вернулся и до вечера прождал у крыльца, дожидаясь, когда она выйдет с работы. Его не стесняли языковой барьер, недостаток навыка знакомств в Америке и отсутствие лишней копейки в кармане. Нет! Его распирало желание. Когда наконец увидел Мишель, вышедшую вместе с подругой, подлетел к ним стрелой и заглянул девушке в глаза. А та словно ждала его. Мгновенно забыв подружку, развернулась и, взяв Вадима под руку, повела его за собой.

По дороге она тараторила, а Вадим лишь бессмысленно улыбался. Так и болтала до самой двери своей квартиры…

Он снял жильё, где они и встречались с Мишель каждый вечер. Ночью Вадим провожал свою полусонную женщину до остановки скоростного трамвая, а сам возвращался домой, полный новых впечатлений.

А впечатления были совершенно необычными для научного сотрудника, привыкшего к размеренной, устоявшейся жизни. Вадим обалдевал от перемен настроения Мишель. То неистовая страсть, бурные ласки, смех, то внезапные слёзы и мрачное молчание. Совершенно необъяснимые эмоции жили в этом демоническом существе.

Мишель не позволяла провожать её до дома и вообще предпочитала оставаться на ночь у него. А однажды, вернувшись к себе, Вадим увидел в углу небольшой чемоданчик и услышал плеск воды в ванной. Грустно улыбнулся, словно припомнил нечто давно забытое, опустился в кресло и задумался. В памяти всплыли слова анекдота: «Недолго дёргалась старушка…»

Да, Вадим, ты опять дал себя опутать.

С того вечера Мишель стала частью его жизни. Но, хотя думал о ней каждую минуту, он никогда не интересовался её мыслями и интересами, не пытался проникнуть в её мир. Чем она занималась, когда не находилась рядом с ним?.. Во-первых, расспросить об этом было сложно из-за плохого знания языка, а во-вторых… Он просто не интересовался. Страсть, секс, смех – вот что их объединяло. Прошёл месяц, другой, пятый…

Порой Мишель надоедало однообразное пребывание в четырёх стенах его квартиры или в продуваемых насквозь кафе и кинозалах. Она вдруг взрывалась возмущением, и тогда на него изливался бурный поток:
– Зачем мы вместе? Я теряю с тобой жизнь! Подруги требуют, чтобы я бросила тебя. Белые – наши враги… А вдруг рожу белого? Что буду с ним делать?

И она заливалась слезами.

– Я не хочу тебя терять, но они требуют… Они – мои подруги!

Однажды Мишель вновь пришла мрачная. Посидела, не снимая куртку, и вдруг заявила:
– Я жду, когда ты позовёшь замуж. Всё! Хватит!

Вадим не знал, как успокоить девушку, ведь с его стороны предложение руки и сердца было бы полнейшим безумием. Он просто прижал подругу к себе, поцеловал мокрые от слёз краешки губ… И всё, слава богу, закончилось постелью.

Ну, что ещё надо? Но уж так устроен мир, что не сексом единым живёт человек. Необходимо ему пофилософствовать над романом г-на Набокова, послушать музыку г-на Бартольди и, конечно, обменяться впечатлениями, поспорить с близкими, насладиться превосходством своего интеллекта.

Но ничего такого Вадим не мог получить от наивной хохотушки Мишель. Она выслушивала разглагольствования любимого, как правило, лёжа в постели и, положив пухлые ручки под щёку, быстро засыпала.

Сколько это может продолжаться? Надо слезать с иглы, думал Вадим, ведь Мишель стала его наркотиком.

Он вставал, подходил к окну и пытался справиться с непонятной горечью в душе. В расплывавшемся свете автомобильных фар он угадывал лица московских приятелей, оставленных в его прошлом мире. И каждый такой приступ тоски обязательно наступал после любовных ласк, которыми его одаривала Мишель.

Не дури, Вадим! Ведь всё это временно. Возьми себя в руки. Она даёт тебе всё, чем владеет, весело и не предъявляя ответных требований. Уймись, чёртов интеллигентик… Нет в её распахнутой душе ничего более. Не копайся, не найдёшь… И в этом она не виновата.

Но уговорить себя не мог, и скука возвращалась. А с ней и раздражение.

«Ищи выход, – бормотал он про себя. – В данной ситуации надо научиться дополнять физическое удовольствие духовным. Час страсти, а потом пару часиков, к примеру, чтение романов Тургенева. А что, вполне равноценно… И вообще, вспомни Москву. Надо вводить женщину в круг своих интересов».

Он познакомился с некоторыми русскими авторами, книги которых редактировал, узнал о существовании русского клуба историков и литераторов в Сан-Карлосе, где собирались россияне, жаждавшие покорить мир или хотя бы Калифорнию. Его приняли радушно. Он с увлечением общался, слушал, рассказывал, задавал вопросы, спорил, и ему казалось, что возвращается привычная московская жизнь. Но потом взгляд натыкался на Мишель, сидевшую в углу на диванчике (ездить без неё не позволяла совесть). Она скучала по причине полного непонимания чужого языка, выглядела одинокой и печальной. И тогда он мрачнел.

Местные же дамы игнорировали молодую мулатку, считая её внешний вид вульгарным и откровенно сексуальным. Они не понимали, что она здесь делает. А мужчины стеснялись к ней подойти и, вероятно, злословили по её адресу у него за спиной.

Желая обратить на себя внимание, Вадим сделал доклад о хазарских евреях на Нижней Волге в период X–XI веков. С чего вдруг? С таким же успехом мог рассказать о завоевании Крыма готами в III веке. Но решил о евреях, чтобы подсластить пилюлю местному гирибасовскому обществу. Он хорошо знал эту тему, говорил громко и чётко, активно жестикулировал. Очень старался. Но, кроме жидких хлопков, скучающих взглядов и двух вопросов о том, куда же потом они делись, эти евреи, – эффекта не добился.

Больше он в клубе не появлялся. И помрачнел окончательно.

В издательстве навалилась работа. Рукописи на русском языке громоздились на письменных столах, шла премиальная оплата, босс торопил, и Вадим приходил домой опустошённым. Валился с ног, мечтая о тарелочке борща и пышных котлетах, как бывало в Москве… Но холодильник сверкал пустотой, а Мишель обнимала и тащила в кафе, заливалась смехом, простодушно заверяя, что готовить не умеет и вообще не любит.

Вадим закипал от раздражения, но сдерживался. Стал приносить полуфабрикаты, учил чернокожую подругу готовить вкусные блюда. Всё напрасно. Просыпаясь поутру, он видел гору немытой посуды на столе, а над ней жужжали чёрные мухи, собравшиеся на их вчерашний ужин. Встав с кровати и приняв душ, он буквально кидался к двери, пытаясь незаметно исчезнуть.

– Ты забыл про меня! – кричала вдогонку полуодетая Мишель, выскакивая за ним на улицу, но ветер заглушал её слова.

Самообман не получался. Острые ощущения от межрасового секса, величие русской классической литературы и скандальная экзальтация темнокожей подруги оказались психологически несовместимы.

Но Вадим был упорен.

– Это ведь как исследовательская работа, – бормотал белый негр. – Ищи другие варианты. Хотя забыть такую женщину невозможно. И отыскать похожую – невероятно трудно.

Впрочем, вариант нашёлся быстро, Мишель невольно помогла. Она стала понимать, что творится неладное, удвоила энергию своих ласк, но былая страсть не возвращалась. И тогда она решила познакомить Вадима с подругами, привести его в клуб. Тесное помещение, звуки джаза и танцы в плотном контакте с партнёршей должны были подействовать на него!

Подруги отговаривали:
– Он же белый. Белые никогда не поймут нас.

Она уверяла:
– Да, белый, но русский белый. Они совсем другие. У них был коммунизм, и они не расисты.
– Бедовая ты, Мишель. Доиграешься. Да, кстати, Джон освободился и уже грозился найти тебя. Ты же его знаешь.
– Врёшь, Роза, – Мишель сжалась от страха, – ему ещё больше пяти лет на нарах.

В ответ раздался хохот.

Той весной в Сан-Франциско повсюду гремел джаз. Концерты известных групп собирали стадионы, а для наиболее активных поклонников проводились ночные выступления в тесных клубах. Мишель таскала Вадима повсюду, стараясь расшевелить этого белого медведя. Вадим и вправду загорелся, уж слишком темпераментной была музыка, слишком возбуждающей казалась обстановка клубного помещения, переполненного разгорячёнными телами поклонников. Вино и пиво развязывали языки, в зале стоял дикий гвалт, и танцующие, обливаясь терпким потом, могли услышать друг друга, только прижавшись вплотную.

Они сидели в тесной компании, и Вадим, единственный белокожий, тоже что-то кричал, размахивая руками, что-то доказывал женщинам, сидевшим напротив. Одна из них вдруг привстала, схватила Вадима за голову и страстно поцеловала в губы. Его тело мгновенно откликнулось, и он стал поглаживать грудь новой знакомой. Боковым зрением заметил, что Мишель рядом нет. Но, поискав глазами, увидел свою подругу невдалеке, она стояла рядом с высоким стройным негром. Парень что-то зло ей выговаривал, схватив за плечи. Она старалась освободиться и тоже отвечала явно что-то злое, глядя собеседнику прямо в глаза. Тот вдруг сжал лицо Мишель огромной ладонью и оттолкнул её в толпу.

Вадим вскочил, но подруги повисли на нём и потащили к выходу. На улице все наперебой заговорили, что это бывший любовник Мишель, только что вышел из тюрьмы, его почему-то отпустили, надо непременно удирать куда подальше, на север, лучше в Монтану. Там их не найдут, да и жизнь на севере спокойнее. Только быстрее уезжайте. Джон очень плохой человек и может пустить кровь.

А Роза добавила тихо-тихо:
– У него плохая статья, Вадим. Терроризм, да ещё политический… Они хотят силой установить власть чёрных в каком-то штате, отвоевать кресло губернатора… Дураки.

Появилась растрёпанная Мишель, и они с Вадимом тут же уехали. В машине девушка часто озиралась и вдруг заметила, что, кажется, их преследуют… Вадим струсил, пальцы, лежавшие на руле, мелко задрожали. Он слышал о бандах чёрных националистов, круто расправляющихся с белыми мужчинами, а также с их чёрными подругами. И убийц, как правило, не находили.

Да, кажется, вляпался по уши. Вот и появился твой вариант. Единственный. Теперь главное – быстрее смыться. Да, пора, брат, пора. А как же она?

Вслух выдавил из себя:
– Ты никогда не говорила о нём. Расскажи. Почему молчишь? Ты плачешь!..
– А что говорить-то, – всхлипывала женщина. – Я даже маме ничего не говорила. Боюсь… Давно, года три назад, после такого же концерта он меня куда-то затащил и изнасиловал. Пригрозил, что теперь я его женщина, чтобы больше ни с кем не связывалась. А если что – скажи, кто к тебе пристаёт. Я быстро расправлюсь… Вот так и жила в страхе, пока его не посадили. Дали десятку. Как пособнику убийства, но больше за какие-то политические дела. Господи, как я радовалась…
– А что это за политические? Что ты знаешь?
– Да очень мало. Знаю только, что гордился своим положением, призывал вооружаться, ждать момента… А затем выступить с оружием в руках. Отомстить белым за предков. Их главари живут где-то в Алабаме, они его и вытащили из тюрьмы.
– Понятно. Теперь поздно плакать, надо убегать. Нам обоим.

Этот вечер окончательно разрушил их отношения. Страх оказался сильнее секса. Вадим стал бояться завтрашнего дня. Приходил домой до наступления темноты, а если задерживался, то ночевал у приятелей. Ему такая жизнь изрядно надоела, да и Мишель резко изменилась. Переехала к родителям, посещала его редко и всякий раз была озабочена и напугана. Услышав звонок в дверь, вскакивала и вопросительно смотрела на Вадима. Говорила, что Джон достал её звонками и угрозами.

– Когда поедем, Вадим?

Он обещал, что вот-вот закончит в редакции книгу и уже договорился с боссом… на неделю в отпуск.

– А дальше что? Ты меня бросишь там, да?

Он мямлил, что такого не будет, что он всё решит…

– Давай уедем, а там посмотрим.

Не успели. Всё решилось в один день, моментально.

Солнечным апрельским днём, когда бульвары Сан-Франциско покрылись ковром красно-жёлтых пионов и воздух благоухал весенними запахами, в издательство пришли два агента ФБР.

– Вы обвиняетесь в пособничестве убийству Мишель Шаунего в подъезде вашего дома, – сказал следователь. – Необходимо дать показания и опознать труп. Вы готовы?

Вадима Грона в наручниках провели через весь редакционный зал. Сотрудники от неожиданности привстали. Вадим сгорал от стыда.

Его вскоре отпустили, поскольку быстро поймали убийцу и тот рассказал, как было дело.

– Мне сказали припугнуть девку, дали её адрес. Но я не знал, что она ходит с ножом, – говорил убийца. – Она стала защищаться и поранила меня. Это видела соседка. По крови в подъезде, на тротуаре и в машине вы меня быстро и взяли…

Так закончилась межрасовая эпопея бывшего научного сотрудника московского НИИ. Вадим Грон всё-таки уехал в горы Монтаны, чтобы развеяться и забыть свою Мишель. Но потом долгие годы вспоминал… Нет-нет, не тело красавицы, а светлые пятки на чёрных ступнях покойной. В морге.