Взрослая кошка – радость и отдохновение. Необходимый витамин в домашнем организме. А котята – это уже чистое счастье. Ну, в определённых временных рамках – с первых двух недель и до трёх месяцев.

Уже не беспокоишься за их выживание, и не нужно ночью по десять раз вскакивать на их панический писк и вопли матери оттого, что уползли из-под тёплого живота и запутались в складках одеяльца или не могут найти материнскую сиську, тычутся не туда. Зато приятности – каждый день. Открывание глазок, первые шаги и скачки, узнавание хозяина, всё более сложные игры. Да как с человеческими детьми. Только на быстрой промотке.

А к трём месяцам безмятежное наслаждение несколько замутняется. То есть котята становятся всё интереснее, но и проблемы начинают создавать. Прослойками идёт: счастье – проблемка, проблемка – счастье. Счастья – бочка, проблемок – ложечка. Но ложечка даёт привкус.

К этому возрасту судьба котодетей должна быть чётко определена. Те, кого продают, должны быть проданы. Потому что вырастить породистого котёнка – это дорого, а расходы надо как минимум окупить. И они, эти самые расходы, с каждым днём растут, если котята «зависли».

Взять хотя бы самый незначительный расходный материал – древесный наполнитель для лотка. Пока Лялька была одна, нам хватало на неё двух десятикилограммовых пакетов в месяц. Три трёхмесячных котёнка вместе с мамой уже уделывают шестьдесят килограммов древесных гранул. И по мере роста зверей расход увеличится в разы.

Как-то раз я посчитал, сколько сосен будет спилено за их жизнь для утилизации отходов кошачьей жизнедеятельности, и подумал: как славно, что Грета Тунберг этим не озаботилась и не перенаправила свою дурную энергию с глобального потепления на войну с котиками.

А наполнитель – пустяковый расход в сравнении, например, с едой. Три бодрых трёхмесячных котёнка легко уминают четыреста граммов филе индейки и выпивают пол-литра сливок в день. Это примерно половина веса каждого из них. На данный момент. Но если пойдут в атлетического папочку, который весил семь кило, то, повзрослев, схомячат целую индейку или маленького поросёнка. Мини-тигры, как ни крути.

У нас такие тигрики зависли. Два по нашей воле, одна – нет. Сами виноваты. Тишку хотели забрать в полтора месяца, мы отказали – рано от мамки отрывать. Попросили подождать недели три. Но нетерпеливые люди ждать не стали, купили мелкого котика у других. Все хотят мелких, ещё грудных, помимишнее. Подросшие не так соблазнительны.

Это нашу семью не разорит, но проблемка всё же образовалась.

О хорошем. Можно экономить на цирке, кино и театре. Серьёзно. Стал замечать, что актёрская игра начала раздражать после общения с маленькими кошками.

Собрались вечером посмотреть фильм с Бандерасом. Тот, где он в гитарном футляре автомат таскает. Помню, в девяностые очень мне это кино нравилось. И песенка: «Ай-ай-ай, ай ми амор». И как Бандерас в конце улюлюкает, верещит: «Ур-ру-а!»

Ну что, лежим с женой на диване, щёлкаем фисташки. Пытаемся проникнуться фильмом. Но не дают кошки. Ева-Чита уселась у меня на животе, глазищи на экранную беготню распахнула, головой машет на каждое движение героев и на выстрелы. Тишка сбоку примостилась, под рукой. Прижмурилась, моторчик завела. А у Зефира вечернее обострение активности. Гоняет по квартире зигзагами и верещит не хуже Бандераса:
– Ур-р-ру! Ур-руа!

И уши огромные колышутся, как сомбреро. Один из зигзагов пришёлся на диван, Зефир пробежал через нас, Читу захватил в свой вихрь. Та вдруг лапой по блюдцу с фисташками влупила, раскидала скорлупки и погналась за братом. Тоже с воплем.

Благонравная Тишка лежит, мурчит… И мы замечаем, что смотрим не в телевизор, а получаем больше удовольствия от кошачьей беготни, чем от боевика. Боевик прикольный, но там всё понарошку. Злодеи переигрывают, у Сальмы Хайек улыбка слишком старательная и зубы чересчур белые – точно дорогие протезы, и Антонио мужик, конечно, обаятельный, но… Вот когда он во время пения хулигану гитарой по морде даёт – я это уже видел. Борис Сичкин так делал в «Неуловимых мстителях», и ещё где-то было.

А Зефир с Читой каждый раз бесятся по-новому и никем не притворяются. И дерутся вроде не всерьёз, не в полную силу, но увлечённо, яростно. Рычат без притворства, взвизгивают, если больно. И лапки лёгкие по нам топочут, и хвосты время от времени по щекам задевают.

Если придумают однажды технологию, при которой Бандерас махнёт гитарой, а у зрителя ветерок по волосам пробежит, или юная Сальма Хайек с экрана на зрительские колени плюхнется и ресницами похлопает перед лицом, как Чита, – вот тогда можно будет сравнивать удовольствие от котовьей беготни с фильмом. А пока кино проигрывает. Что уж говорить о спектаклях, с их фальшивыми выкриками и вычурной жестикуляцией. Цирк? Но там звериные души ломают.

Радость, да. Представьте, что вы пригласили на праздник трио мексиканских мариачи. Они вас развлекли и повеселили. Но праздник закончился, вы просыпаетесь с мыслями о работе. Открываете глаза, и на голову обрушивается музыка, гитарный звон, треск маракасов, крики и верещанье: «Ай-ай-ай… Тр-р-р! Ур-р-ру!» Гости никуда не ушли. Сидят в ногах, поют. Потом бегут на кухню, требуют буррито с кесадильей и текилы. Поют, гремят маракасами. «Ай-ай-ай-ай…»

Потом дружно идут в туалет. Причём одновременно с вами. Пока вы терпели и ждали их – не шли, а стоило двери закрыться за вами, тут же умостилась вся троица, только шляпы из лотков выглядывают.
Опорожнив животики, на радостях снова заводят песню. «Ай ми морена, де ми корасон…»

И после работы встречают песней. И перед сном поют и пляшут. Играют в футбол, загоняют мячики под мебель. Запрыгивают на шею, лезут обниматься.

И в три часа ночи – «Ай-ай-ай-ай!..» И в шесть утра. И не выключишь их, как Бандераса. Да, в общем, и не особенно хочется выключать. Понимаешь, что ты в кино попал и теперь в нём жить. Жизнь непростая, но весёлая.

Четыре зверя на квартиру в сорок шесть квадратов – некоторый перебор, и попытки сбыть одну из зверушек продолжились. Даже в своём доме я расклеил объявления, в домовом чате предлагал. Толку не было, зато в процессе общения разузнал о соседских кошачьих. Оказалось, в квартире напротив живёт парочка сиамов, через три двери – пожилой кастрированный «британец», двумя этажами ниже – персидская киса и беспородная «дворянка». Этажом выше – лысый сфинкс, мейн-кун и ещё «британочка». Наша порода – шотландцы вислоухие и прямоухие – обнаружилась в разных частях дома аж в трёх экземплярах. И ещё, и ещё.

Я будто в морской бой играл, закрашивая квадратики домовых окон, за которыми живут кошки. Из 160 квартир окошаченных нащупалось десятка два. И это были, конечно, не все. Но статистика не обнадёживает. Если столько котолюбителей обнаружилось при случайной выборке, то шанс на встречу с котолюбом, ещё не имеющим животного, минимален, да ещё и чтобы купить захотел, а не в подарок… Дом котами перенасыщен.

Перенасыщение ощутилось и в нашей квартире. Дело не в тесноте, а в обиде, которую нам нанесли кошки. Пока Лялька была одна, наши с ней отношения оставались очень тонкими, сложными и тёплыми. Весь её мир заключался в хозяевах. Она ждала нас с работы на придверном коврике, с ходу начинала тереться о ноги, запрыгивала на ручки. Включала мурчание на полную громкость. И как бы ни хотелось по возвращении поесть или зайти в туалет, приходилось некоторое время сидеть с ней на коленях, говорить ласковое и почёсывать пальцем подбородок.

Если мы с женой прибывали по отдельности, Лялька обязательно встречала каждого. Причём бежала к двери заранее, услышав звук лифта. Поднимала внимательные уши, когда лифт ещё только приближался, и если он останавливался на этаже, бросала любое важное дело и к моменту открывания двери стояла напряжённо, как спортсмен на старте, чтобы «пободать» ноги пришедшего.

Пока была маленькой, почему-то больше благоволила мне. Каталась на моём плече, подкравшись к подушке, сосала мои волосы, мурчала при звуке моего голоса. Потом её расположила к себе жена. Да что там расположила… увела у меня, как цыган лошадку. Говорила с кошкой сладким голоском, сюсюкала: «Ляля, Лялечка, любимая девочка!..» И как-то получилось, что женский писклявый голосок оказался кошачьему уху роднее. Может, на уровне ультразвуковых волн даже. Гипноз.

В результате я не то чтобы потерял Лялькину любовь, но стал для неё второстепенным персонажем. Если входил в квартиру отдельно, она ко мне бежала мурчать и бодаться. Но если мы приходили вместе, то все сливки жене, а мне – что останется. Иногда лишь формальная суховатая вежливость: пара тычков лбом, шлепок хвоста по ноге, да и будет.

А уж в кровать наша кошка приходила исключительно к Женьке. Особенно под треск будильника. Десять минут утреннего мурчания были обязательным налогом. И не просто мурчания! Кошка обнималась, прижимала меховую щёку к женской щеке, лизала подбородок, переворачивалась то одним, то другим боком, как пекущийся блинчик.

Мне было завидно и даже чуть обидно, но терпимо. Тем более что россыпи громкого мурчания докатывались и до моих ушей. Представьте, что вы курильщик, а папироски вам не дают. Ну так хоть чужим дымком подышать.

И вот представьте, подросшие котята нас этих маленьких радостей лишили.

Встречать нас на пороге Лялька перестала сразу после родов. Что нормально. Мать – наседка в гнезде. Охраняет потомство. Потом забегавшие дети начали к нам ластиться и топать по нам мягкими лапками, но мама в прежний режим не вернулась. Холодок возник. Лялька всё ещё может потереться о ноги, особенно если хочет есть. Когда покормим, может шлёпнуть хвостом, как бы в поощрение, показывая, что всё в порядке. Вроде как американцы стукаются кулаком о кулак. Но долгих песенок она нам не поёт и на грудь к Женьке не приходит. Её нежность и забота теперь направлены исключительно на котят.

Досаднее всего, что и котята с каждым днём всё больше зацикливаются друг на друге, а к нам относятся благодушно, но без большого интереса. Может, как к полезной сельскохозяйственной животине, а то и как к бытовой технике, которая выдаёт пищу, убирает какашки и может помять, почесать шкурку. Да, Зефир кричит на нас, требует, чтобы гладили. Да, Тишка может иногда спеть сонную песенку в ногах. Но полноценного общения между нами нет. Животным интереснее друг с другом, у них общие игры, дела. Говорят, волнистые попугайчики начинают говорить, только если их без пары держат. От одиночества переключаются на человека и учат язык. А когда в клетке попугаев несколько, они только чирикают, человеческая речь им не нужна.

Так-то всё демократично происходит, не придерёшься. Нас теперь в квартире шесть душ, четверо четвероногих, двое двуногих. У четвероногих большинство голосов, даже если они проголосуют одними хвостами. Вот они и выбрали звериную жизнь. Что интересного мы им можем предложить? Как соблазним своими ценностями?

Не думал, что когда-нибудь окажусь в роли национального или классового меньшинства. Не знал, насколько это неприятно. Проблему как-то надо решать, сократить количество животных на квадратный метр. Не причинив им большого огорчения, конечно.