Наверное, лет пять Трофимовна не выходит за калитку. Ноги болят – сказываются последствия военного детства. Тогда совсем девочка, она прибегала домой с фермы и плакала у печки, отдирая примёрзшие портянки с заледеневших ступней.

Ноги болят, и душа тоже. Одна Трофимовна осталась в хате. Хотя и заботятся сын с невесткой, а словом перекинуться не с кем. Кот Черныш и старый Мухтар не в счёт.

Вот и сидит она на скамеечке, опираясь на палку. Может, проходящие мимо задержатся ненадолго, новости перескажут, о здоровье спросят. Здесь же в тарелке нехитрое угощение, молодые хрустящие огурчики – как говорится, чем богаты.

Вера Трофимовна прикрыла глаза рукой, ждёт гостей. Сегодня у неё праздник, сын с невесткой приедут, будет с кем поговорить, вспомнить молодость.

Свою прошедшую жизнь Трофимовна не назвала бы счастливой. Неудачное первое замужество с Иваном, потом годы неоправдавшихся надежд на новую семью. В итоге сошлась с Василём – по случаю, а прожили вместе тридцать пять лет.

– Что же вы терпели его пьянки и гулянки? – недоумевала невестка в ответ на воспоминания свекрови.
– Ох, дочка… Мама сказала мне: терпи, Вера, судьба у тебя такая. Я всё надеялась, что станет лучше, да и Василь говорил: не гони меня, Вера, будет и на нашей улице праздник! Сколько годков ждала, когда тот праздник наступит, – говорила Трофимовна, смахивая слезу. – А любила я всю жизнь первого своего парня, Петра. Служил он тут после войны, потом их часть отправили в Монголию. Полгода ни письма, ни весточки. Тогда я решила, что ждать нет смысла, и вышла замуж за Ивана, за приезжего. Другой возможности уйти из колхоза не было – кому я нужна, необразованная да нищая? Иван работал в лесхозе шофёром. Прожили мы без малого девять годков. Выпивал он крепко, бить не бил, но упрекал, что детей у меня нет. А сам – пьяный что малый, штаны стирать не успевала, матрасы сушить во дворе стыдилась – за огороды уносила на забор.

Вера Трофимовна сложила на коленях тяжёлые загорелые руки.

– Как-то раз Иван надумал показать меня своей родне. Мама мне говорит: езжай, Вера, да и оставь его дома, а сама давай обратно, как-нибудь проживём. Сели мы с ним на поезд и поехали в Сибирь. Господи, всё лесом да лесом! Через десять дней сошли на станции – стоят в один рядок кособокие домишки. И ещё десять километров вёз меня муж на телеге по грязи в свою родную деревню.

Куда я приехала? Две улицы, грязи выше колен. Хата небелёная, мебели никакой, деревянная кровать с соломенным матрасом, у нас такое добро давно выбросили. Русская печь занимает полхаты. А сели обедать – я осталась голодная. Мать Ивана из щавеля наварила борща, налила в чугунок кружку молока, и всё это вприкуску с нечищеной картошкой, добро бы хоть она была вкусная.

После двух дней такого угощения мне совсем скрутило живот. А всей родне – ничего. Свекровь моя женщина хорошая, камня не кину, а свёкор такой же пропойца, как Иван. Вот брат Ивана, забыла как зовут, через огород жил, у того и хата ладная, и работящий, и жену жалел.

– Вера, доченька, бросай Ивана, не губи себя! Ты такая молодая и красивая, не слушай его, пьяного. Детей у вас нет не по твоей вине, он по этому делу с детства калека. Беги, уезжай! Денег только у меня нет, помочь не могу, – так плакала свекровь, когда выпивший Иван гонял меня по дому, и её заодно. Свекровь даже пыталась закрыть меня собой…

Кинулась на улицу, а там грязь непролазная, без сапог не пройти. Тогда я огородами, к старшему брату мужа моего горемычного. Брат нанял трактор и повёз меня на станцию. А билетов нет, люди по трое суток ждут проходящий поезд. Бросился мой деверь к начальнику, рассказал всё как есть – и что болею я, и что муж, если догонит, прибьёт. Я в молодости красивая была, косы чёрные, все говорили, на Нонну Мордюкову похожа.

Пожалел меня старичок начальник, посадил в поезд, дал буханку хлеба и две банки консервов – спас. Свекровушка моя, добрая душа, через месяц прислала письмо, всё просила прощения за своего Ивана. Я ей ответила, жалела.

Вернулась опять на ферму, жила с родителями, а через полгода из Сибири пришла телеграмма – помер Иван. Шёл мне тогда всего двадцать седьмой годок.

– Я не поняла, если умер ваш муж, то откуда тогда сын Саша, Александр Иванович? – перебила невестка.

– Это уже другой Иван был. Моя двоюродная сестра Шура нас познакомила, я приехала к ней в гости на Восьмое марта. Как он меня обхаживал! А я ни в какую: или женись, или… В общем, привёз он меня к своим родителям на майские праздники. Осталась я. Этот Иван Уланов служил в авиации прапорщиком, высокий, кудрявый. А я малограмотная колхозница, хотя и красивая. Сначала везде водил меня с собой, потом перестал. Он на службу, а я с его батькой сено грести. Он на учения, а я стог ставить. Он солдат в клуб повёл, а я огород окучиваю.

Как-то раз заехал мой отец, посмотрел и говорит: держат тут тебя, дочка, в чёрном теле, в служанках ты в этой семье. Я задумалась. Вроде замужем, а денег муж мне не даёт, конфету лишний раз не купит. И расписываться не спешит. Тут ещё его сестра проговорилась: мол, ты у него уже четвёртая, в других семьях три дочки растут. А я уже поняла, что беременна.

Сказала Ивану, а он: у меня уже есть дети, больше не надо. Грешна, хотела от ребёнка избавиться. Мои родители уже старые, помочь некому, как буду жить? Когда собрала вещи, никто держать не стал: ни Иван, ни родители его. Вернулась домой. А через полгода и Саша родился, сынок, весь в отца. Но я дала сыну фамилию и отчество прежнего Ивана, сама-то фамилию так и не сменила.

– И Саша с отцом никогда не виделся?
– Лет через двенадцать тот заехал. Толстый стал, солидный такой, хотел на сына посмотреть – у него всё дочки были, а сын только один. Но Саша, как узнал о приезде, убежал и до ночи не шёл домой. Так они и не увиделись.

Баба Вера вздохнула. И уже сама продолжила:
– А Василь потом сам ко мне прибился, не нашлось мне больше пары среди наших, деревенских. Василь мужик рукастый, умелый, батькину хатку привёл в порядок. Сыну моему конфеты привозил. Я и подумала: как одной век доживать? И отец мальчику нужен. А оно вон как вышло… Взялся пить, сколько бед я пережила с ним.

Неожиданно у Веры затряслись плечи – засмеялась и заплакала одновременно:
– Это ж надо! Годков так семь назад вечером зазвонил телефон. Я думала, сынок звонит, а это мужчина. «Здравствуйте. Вы Вера?» – «Да», – «Я Пётр, вы помните меня? Мы дружили, когда я служил». Тот самый Пётр, моя любовь! Рассказал мне, что сильно заболел в Монголии, долго лечился, вместо полугода провёл на чужбине полтора. О себе не сообщал, потому что, пока болел, не было возможности, а потом узнал о моём замужестве. А вот теперь овдовел и вспомнил меня. Лучше бы не звонил! Больше полувека прошло.

Я так растерялась, что даже не спросила, как он меня нашёл. Хотя адрес-то мой не изменился, родилась и живу всё в том же доме. Ещё жива старая груша, под которой мы с Петей после танцев в клубе стояли, наговориться не могли. Не думала я, что он меня помнит. Обещал ещё позвонить, да не случилось, возраст всё же, всякое могло произойти. Зато как рыдал мой Василь, упал на колени и плакал: «Теперь ты меня бросишь, к нему уйдёшь!» Неделю капли в рот не брал.

– Какой подвиг, – не удержалась от комментария невестка.
– Да и Василь вскоре заболел. Помнишь, сколько мы его лечили? И пить бросил, и боль терпел, никогда не жаловался. А вот нет у меня для него слёз – в молодости выплакала. И на могилку его не хожу. Пусть не обижается, Бог нас рассудит.