Помню, как врач недоумённо смотрел на мои хорошие анализы, убеждая, что я отлично восстанавливаюсь. Наверное, заподозрил меня в сокрытии симптомов или в истерике на пустом месте.

А я думала о другом. Даже под глубоким наркозом тело запоминает и скальпель, который в него втыкают, и все эти ужасные инструменты, которые воспринимает как орудия пытки. И подаёт сигналы в мозг об ужасной боли, катастрофе, которая сейчас произойдёт. Но наркоз нарушил эти связи, и мозг ничего не получает. До времени. Но позже обязательно придут эти прерванные сигналы, кричащие «SOS!». И откуда ни возьмись – депрессия, странное чувство несчастья, которое давит, не даёт жить. Когда надо радоваться, а не получается.

Мне приходилось ложиться на операции с исходом 50 на 50. Довелось после наркоза в течение месяца видеть и слышать странные вещи – врачи предупреждали об этом. Со мной кто-то говорил, стоя за плечом. Потом я где-то прочла, что святые и ангелы обычно не говорят голосом, они доносят свои мысли человеку иначе, дают что-то понять самому, но голос их не слышен. Так что если слышен «голосок», то, скорее всего, не от светлой стороны. А если вы узнаёте тембр голоса, особенности интонации, то слушать «собеседника» точно не стоит.

Я слышала звонкий голосок, не мужской, и не женский, и даже не детский. Как бы из-за левого плеча, будто кто-то невидимый находился совсем рядом. Лечащий врач предупредил, что странности могут продолжаться довольно долго. И я отнеслась к голоску спокойно, хотя то, что он говорил, равнодушно воспринимать трудно. К счастью, через несколько лет острота восприятия «голоса» пропала. Лучше такие голоса проверять Иисусовой молитвой. При произнесении имени Христа рассыпается любая нечисть. В любом случае, там всё сложнее, чем нам хочется себе представить. Поэтому я после относительного выздоровления дала себе слово не уходить из храма.

Мама скончалась на 84-м году жизни. За пару лет до смерти она вдруг начала приводить в порядок семейные фотоальбомы. Они были в порядке, но мама устроила настоящую ревизию. Некоторые снимки возвратила владельцам. Звонила оставшимся в живых сослуживицам; некоторые из них, кто помоложе, сами приходили к ней. Мама спрашивала: «Есть у тебя фото, помнишь, такого-то года, ты там молодая, в том платье?» «Ой, нет! – отвечали ей. – Наверное, потерялось». «Ну приходи, я тебе отдам – приятно будет вспомнить себя молодую».

Одну коробку я по маминой просьбе отнесла очень дальней родственнице. Она сама там разыскивала своих близких, очень нас благодарила. После смерти мамы осталось три альбома с подобранными и подписанными фотокарточками. По годам, по событиям.

Теперь на этой почве прорвало и меня. Стояли себе фотоальбомы, никого не трогали – там вся моя жизнь. И пошла я делать аудит. Двум подружкам уже позвонила: они с удовольствием возьмут назад давно забытые фото, где им 16 лет. Кое-что я пересниму. Купила ещё один альбомчик, перекладываю туда особо памятные снимки. Одну тетрадь думаю сжечь, ни к чему она. Странно, что это желание меня посетило именно сейчас. Не от избытка времени, нет. А от чувства, что надо подчищать концы, наводить окончательный порядок.

В прошлом декабре умерла другая дальняя родственница. За полгода до смерти она, ещё вполне здоровая, работающая, попросила меня об одолжении – когда я приеду в гости к двоюродной сестре, попросить у неё фото некоторых её родственников. Старые, детские, любые. Она вспомнила, что снимались вместе когда-то и фотографии потерялись при переезде, а сестре они уже вряд ли интересны.

Честно говоря, я не слишком горела желанием, но исполнила просьбу. Сначала мне пришлось долго уговаривать необщительную родню встретиться со мной. Потом передала просьбу, которую сочли странной. Потом мы увлеклись на три часа рассматриванием старых фото, и наконец мне передали штук 30 снимков. Чужие свадьбы, чьи-то детские дни рождения и ещё из серии «возьми на всякий случай – я не помню, кто это».

Пакет я отвезла родственнице на работу. Она очень благодарила, сказала, что всё подпишет и рассортирует. А вскоре скончалась.
В общем, сегодня еду в фотоателье.