Значит, придёт мужик
31.08.2021 17:17
Ведь женщины изголодались

Значит, придёт мужикНож с остатками сливочного масла звонко падает на пол – блямс! Я, маленький, закрываю в ужасе глаза. Боюсь, что из-за моей нерасторопности его тяжёлая рукоятка могла расколоть плитку, а значит, меня накажут. Но бабушка произносит непонятную фразу:
– Придёт мужик.

Мама улыбнулась, даже отец покачал головой:
– Да неужели?
– А вот увидите.

Не прошло и часа, как к отцу зашёл сосед сверху, попросил дрель.

Хотя я человек не суеверный, но столько раз замечал, что в большинстве случаев примета про упавший нож и мужика работает как часы. Неважно, как именно появится мужик – отец вернётся с работы, или заскочит школьный друг, а может, позвонит дальний родственник. Упавшие ножи вызывали мужиков исправно, словно джиннов из бутылки.

В этом есть нечто магическое. Наверное, не зря викинги хоронили павших воинов с мечом в руке – иначе не попадут в Вальхаллу. Да и сейчас всё ещё сильно поверье, что настоящий мужик обязательно должен иметь острый инструмент и уметь крепко держать его в руках.

Кстати, с обратной приметой не всё в порядке. Кто-то верит, что придёт женщина, если упадёт ложка, другие считают, что для этого должна упасть вилка, третьи верят, что ложка или вилка должны упасть не просто так, а определённым способом, например, ложбинкой вверх. А потом я понял, что женщинам по примете вообще не надо никуда приходить. Они и так есть всегда и везде, кружатся бесконечным круговоротом, замещая порой саму нашу жизнь. Мамы, бабушки, сёстры, тёти… Послевоенная безотцовщина, когда женщины заместили собой весь мир и понесли его на своих почерневших от работы руках. Понесли и Христа, когда опустели церкви.

А что мужики? А мужики тогда не пришли – ни с ножами, ни без. Мужиков не было, их не стало. Поэтому страшное окровавленное лицо XX века укрывает лишь бабушкин платочек.

И вот однажды я попал в этот век, словно на машине времени. Сам стал этим непонятным мужиком. Всё случилось в далёкой северной церкви.

В тот год мы с двумя приятелями-реставраторами путешествовали по Русскому Северу – они меня долго агитировали на эту поездку. Мои друзья занимались восстановлением деревянных храмов, а тогда намеревались выехать на предварительные замеры и прочие подготовительные мероприятия. Сразу предупредили, что такая поездка сильно отличается от обычного туристического расслабона, но подчеркнули, что оно того стоит. «Когда ты ещё увидишь эту красоту вблизи? А её с каждым годом становится всё меньше», – убеждали они меня. И я убедился.

Иногда оглядываешься назад, и становится страшно. Прошло всего два десятка лет, но, кажется, минул век. Мы ещё успели застать церковь Спаса Преображения из костромского села Спас-Вежи – её ещё в глухие советские годы перенесли в Ипатьевский монастырь. Шедевр церковного зодчества, единственная дожившая до XXI века деревянная церковь на сваях. Всего через несколько месяцев после нашего визита она сгорит как факел – возгорание случилось «по невыясненным причинам». Уникальный храм, находившийся на территории охраняемого музейного комплекса, не был оборудован противопожарной сигнализацией. Даже огнетушителей не оказалось.

И сколько было деревянных церквей с похожей участью! Мы видели храм Варвары Великомученицы XVII века в нежилой карельской деревне Яндомозеро. Много лет спустя министерство культуры распорядилось разобрать и перенести церковь Варвары в жилую деревню Типиницы. Для сохранности – как памятник архитектуры федерального значения. Церковь разобрали, да и позабыли о ней. Разобранные брёвна гниют под открытым небом, местные жители утаскивают их к себе, приспосабливают в хозяйстве.

Ещё стояли Покровско-Власьевская церковь и колокольня в архангельских Лядинах, уничтоженные огнём в 2013 году. И ещё была жива церковь Успения в Кондопоге, которая почти мгновенно ушла в 2018 году с пламенем в небо, как древние старообрядческие гари.

Только после череды этих катастроф я понял, чем каменный храм, даже полуразрушенный, отличается от деревянного. Вроде принято считать, что камень «мёртв», а дерево живо, но на самом деле всё наоборот. Каменный храм сохраняет фундамент и частично стены, поэтому даже в запустении он пульсирует жизнью, его сравнительно легко оживить. Но если сгорает деревянный храм, он умирает сразу и навсегда. Его не восполнить, не повторить, потому всё новое будет совсем другим. И самое главное – чувство, когда ты стоишь в древней деревянной церкви, непередаваемо, его не сравнить ни с чем другим. Это можно только пережить.

Помню, как мы с Андреем и Максимом стояли в кондопожской церкви и реставраторы рассказывали, что её внутренние упоры-перекаты, похожие на нос древней ладьи, сохранились только в этом храме. А когда-то такие храмы строили по всей Руси…

Но, как и в каждом путешествии, не обошлось без неприятности, которая, впрочем, и спровоцировала дальнейшую историю.

Мы пересекли деревенскую пашню, и недалеко от леса я напоролся ногой на ржавый гвоздь. Бог знает, кто его там оставил – может, механизаторы? Очень обидно – только что вышли из деревни, впереди ещё столько интересных маршрутов, а тут такой стоп-кран. Идти дальше я не мог.

Подошва резинового сапога пробита, ступать на ногу больно. Снял сапог, ребята смочили перекисью рану, заклеили пластырем.

– Слушай, мы тебя не понесём, – вздохнул Максим. – Пойдём дальше сами. Тебе нужно возвращаться в деревню. Хотя бы чуть-чуть приступать можешь?
– Попробую, – сморщился я.

С грехом пополам парни отвели меня в деревню, и я остался у новых знакомых, у которых мы с друзьями днём ранее ночевали.

К счастью, рана оказалась неглубокой, но хозяйка, обработав ногу, всё же посоветовала показаться фельдшеру. Там мне ещё раз спрыснули рану йодом, наложили повязку и отправили восвояси. Я довольно быстро поправлялся – нога уже на второй день почти перестала беспокоить.

Тогда как раз начались первые дни Светлой седмицы. Несмотря на то что Пасха пришлась на майские праздники, народу в деревне почти не было – многие уехали в райцентр и в другие сёла навестить родню. Лишь изредка по деревенским улочкам брели немногочисленные пьяненькие мужички.

Торчать в избе мне скоро наскучило. К среде нога окончательно окрепла, и я решил пойти в церковь на литургию.

Я оказался в храме – каменном, не слишком старом, но явно тосковавшем по капитальному ремонту. Помню, как меня впечатлили старые дощатые полы, явно царских времён. Но ещё больше поразила сама обстановка сельской церкви, в которой ничего не менялось, наверное, со времён Сталина, если не раньше. Старенький священник, прислуживавший ему такой же старик-алтарник и женщины, женщины, женщины… Большинство – деревенские старухи, хотя попадались прихожанки разного возраста. И ни одного мужика!

Я встал справа, как и полагается, выдвинулся поближе к амвону, чтобы хорошо слышать возгласы батюшки и хор. Тот, между прочим, тоже состоял из старух, причём совсем ветхих. Но как они пели! Сперва это пение казалось неказистым, даже корявым, но в нём ощущались какая-то забытая сила и гармония редкого, быть может, навсегда утерянного распева. Одна бабушка пела и вовсе глухим голосом, почти басом, но он не глушил, а пробирал насквозь.

Вскоре я услышал чуть заметный шепоток за спиной. Но разве можно ждать иного от старого прихода, где давным-давно установился свой уклад, не менявшийся десятилетиями? Наверное, даже церковные мыши выглядывают здесь из-под пола строго в повечерия и междучасия. А я – странный чужак, непонятное новое пятно. Такое здесь редко увидишь.

Когда служба закончилась, батюшка произнёс проповедь. Он вспомнил главу Евангелия, пожелал всем пасхальной радости и вдруг перешёл к критике.

– В эти дни, когда сама природа зовёт в храм, когда всё переполнено пасхальной радостью, хочу спросить: а где же мужчины? – возвысил голос священник. – Нету! Они у нас люди важные, у них неотложные дела, им некогда! А вы пришли все, как жёны-мироносицы… – тут батюшка взглянул на меня и немного осёкся, – …встретили Пасху, умыли её своими чистыми слезами…

На следующий день я снова пришёл в церковь. Батюшка в проповеди уже был более сдержан. Но шёпот и смешки за моей спиной усилились. Когда выходил из храма, чувствовал на затылке изучающие взгляды.

Точно так же прошла и пятница. Но в субботу перед началом литургии священник неожиданно подошёл ко мне. Улыбнулся, предложил отойти в ризницу.

– Мне очень приятно, что вы ходите каждый день в наш храм, что Бога не забываете, – начал священник. – Мужчины к нам редко заходят – сами видите… Даже в праздники. Но у меня есть к вам деликатная просьба. Не могли бы вы на сегодняшней службе встать за левый клирос – он всё равно у нас пустует?
– Зачем? – не понял я.
– Видите ли, я заметил, что прихожанки во время службы смотрят не на Христа, а на вас, – вздохнул батюшка. – Вы, конечно, тут ни при чём, да и какую-нибудь рабу Божию тоже понять можно. Изголодались по мужикам в церкви. Но на литургии глазеть на мужчин – это не дело! А за стенкой клироса вас будет почти не видно.
– Хорошо, батюшка, – я склонил голову и сложил перед ним ладони. – Благословите!

Священник кивнул и осенил меня крестным знамением.

Всю службу я простоял за перегородкой клироса. Слышимость здесь оказалась даже лучше, чем в основной части храма, но мне всё равно чего-то не хватало. Неправильного, но странного и родного ощущения, что мы должны быть вместе, мужчины и женщины, однако снова разделены, как и в недавней истории. Пусть на сей раз и по вполне благочестивым соображениям.

Возвращаясь из храма, я старался не встречаться взглядом с прихожанками. Во-первых, помнил о благословении, а во-вторых ни к чему баламутить одинокие души. Тем более через день мне всё равно надо уезжать. Но когда я ехал в автобусе, а потом в поезде, когда дома проявлял фотоплёнки, всё ещё чувствовал, как эти женщины выходят стайкой из храма, как светятся их глаза. Как они ищут и не находят. Как привычным движением руки чистят сигов на рыбник. Как зажигают вечерами керосинки, смотрят в окно и смиряются с судьбой, но всё ещё держат эту землю.

И знаете, что я загадал, прощаясь с северной деревней? Пусть у каждой её одинокой жительницы в доме обязательно упадёт нож.

Дмитрий БОЛОТНИКОВ
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №33, август 2021 года