У моей прабабушки Ирины было пятеро детей. Старший сын Григорий погиб на войне, я знаю о нём, только что он был очень близорук, а очки никогда не носил – какие очки в то время в маленьком селе.

Старшая дочь Нюра, повзрослев, уехала из родного дома во Владивосток, там и умерла раньше всех.

Две младшие девочки – Мария и Александра, моя бабушка Шура, – остались на Алтае.

Сын, последыш, переехал в Новосибирск, где прожил долгие годы.

Дольше всех братьев и сестёр прожила моя бабушка Шура, причём в последние годы жизни, похоронив мужа, она опекала младших сестру и брата.

Я нарушу хронологический порядок проживания родных в бабушкином доме и начну свой рассказ с Марии. Она поселилась у сестры, когда съехал брат.

Младшую сестру бабушка пренебрежительно звала Маруськой. Это старшую, уехавшую во Владивосток, она величала нежно и протяжно: Ню-у-ура.

Маруська была крива на один глаз. Муж, прожив с ней совсем немного, ушёл, дочь и внучка перебрались со временем во Владивосток – к Ню-у-уре. Дочка там и умерла, так что бабушкина сестра стала совсем одинокой.

Сама Маруська всю жизнь проработала в плодосовхозе, согнувшись под палящими лучами солнца. Плодосовхоз был хороший, большой, выращивал ягоды, огурцы и много чего ещё; школьники там проходили практику, а мы с бабушкой ездили туда собирать малину и вишню.

В свободное время Маруська лечила людей. У неё была тетрадь с заговорами и обращениями к Богу. Она читала молитву, гладила больного по голове и при этом, широко открыв рот, часто зевала. Многих вылечила от заикания. Правда, не всем нравилось, что она так протяжно и нудно зевает. Один малыш, уставший от лечения, просто взял и плюнул ей в рот.
Бабушка Шура жалела сестру и говорила, что Маруська несчастная, но я её помню весёлой, умевшей постоять за себя и настроенной ко всему равнодушно или позитивно.

К старости Маруська зачудила и развесила замки на дверях сараюшек, в которых лежал один хлам. На некоторых дверях красовалось по нескольку штук. На сундуках, стоявших в доме, тоже висели замки. Маруська, может, и хотела рассказать о попытках ограбить её, только моя Шура не хотела это слушать. Она обычно махала рукой и говорила:
– Кому нужно твоё тряпьё?

Потом Маруська прекратила готовить себе еду. Затем перестала пить молоко, которое ей приносили соседи. Целое лето я поливала два огорода – Шурин и Маруськин. Маруська просто забыла, что его надо поливать. Один раз я сказала, что не пойду к Маруське, это очень далеко, а я устала. Тогда бабушка сама собралась идти. Разумеется, я сорвалась с места и рванула к бабе Маше.

Маруська переселилась к Шуре со своими сундуками, закрытыми на замки. Она ничего не делала по хозяйству, а безучастно смотрела, как мы с бабушкой полем, белим извёсткой стены, чистим щёткой половики. Кстати, когда на меня накатывает тоска по бабушке, я иду в ванную и скоблю джинсы щёткой, после этого мне становится легче, да и джинсы отстирываются намного лучше.

Так вот, Маруська ни с кем, кроме Шуры, не хотела общаться и в основном сидела в своей дальней комнате. Когда мы с бабой Шурой смотрели по телевизору сериалы, она присаживалась на диван и некоторое время сидела с нами. Однажды спросила, глядя в упор на бабушку Шуру:
– А Шура где, в огород ушла?
– А я тебе кто? – изумлённо спросила бабушка.

Маруська до дрожи боялась грозы.

– Шура, молния! – пожаловалась она однажды, пытаясь заснуть в своей комнате.
– Закрой глаза и спи, – приказала бабушка.

Маруська меня, взрослую женщину, и моего сына называла «ребятишками». Выкарабкиваясь на кухню к бабушке, она спрашивала:
– А ребятишки поели? А ребятишки хорошо спали? А где ребятишки?

Хоронила её бабушка, я не смогла приехать. Бабушка не хотела вспоминать, как и почему умерла сестра, а я не настаивала. Конечно, ей было тяжело с Марией, прибавилось очень много стирки, и это в доме без воды и с печным отоплением. Я помогала ей только летом.

Ещё у Шуры был младший брат, не буду называть его имя. Он всю жизнь работал строителем в Новосибирске и пил. Детьми не обзавёлся. Долгие годы «дружил» с соседкой по лестничной площадке, которая о нём заботилась. Когда она умерла, дед решил пересесть на шею к сёстрам. Продал квартиру и приехал со своей самодельной мебелью в алтайское село. Хотел устроиться у Маруськи, которая тогда ещё пребывала в разуме, но та сказала:
– А почто он мне нужен? Пить будет, не надо мне такого счастья.

А бабушка не смогла отказать брату-алкоголику, и дед поселился у неё. Очевидно, она жалела брата. Деньги за проданную квартиру он ей не отдал, просто проел и пропил. Правда, купил цветной телевизор, и теперь мы с бабушкой могли смотреть сериалы в цветном изображении и по двум программам – наш чёрно-белый ловил только одну.

Он вставал в пять утра и громко, потому что был полуглухой, включал приёмник. Я спать больше не могла. Бабушка его защищала, а я сходила с ума. Дед пил, а бабушка носила ему еду в дальнюю комнату. Потом, с трудом преодолевая высокий порог, выносила оттуда грязные тарелки. Я пыталась с ним поговорить, но на все мои претензии он отвечал:
– Иди ищи себе мужа.

Никакого мужа у меня, матери-одиночки, тогда не предвиделось, эта фраза просто испепеляла.

Однажды, услышав звук воды, лившейся на пол, заглянула в комнату и увидела, как пьяный дед справлял нужду прямо на доски – действительно, зачем ходить в туалет на улицу, Шура подотрёт. Я отшвырнула деда в угол, и он бросился в драку.

На следующий день после короткой, но очень бурной потасовки он пошёл в милицию и написал заявление, что я его избила. Потом отправился в больницу, где твердил врачам, что я сломала ему рёбра. Там, слава богу, определили, что у него всё цело. Милиционеру, пришедшему разбираться со мной, я сказала:
– Вы посмотрите на меня и на него и сравните, кто из нас сильнее.

Дед был намного мощнее меня, плечи шире, кулаки в два раза больше, а уж злости и ненависти к окружающему миру – через край. Похоже, я убедила участкового, для меня всё закончилось благополучно. Но дед ещё долго ходил в милицию и мотал им нервы.

А ещё требовал, чтобы ему как ветерану войны дали жильё. Он действительно успел побывать на войне весной 45-го года. Ему отвечали, что жильё у него было, и спрашивали, куда он его дел, дед не отвечал, а только требовал. В итоге всё же получил комнату в общежитии и съехал от бабушки.

Потом соседи и родственники говорили мне, какая я молодец, что спасла Шуру от него. Не думаю, будто дед меня испугался, он был наглым, злым, всем недовольным и несчастным человеком. Наверное, просто пожалел Шуру, ведь даже у самых бездушных людей есть сердце. Видимо, он понимал, что никому не в радость жить рядом с ним. Сама бабушка не выгнала бы его никогда, так и терпела бы и носила ему, с трудом передвигая ноги, тарелки с едой, приготовленной по заказу.

В общежитии дед умер – ушёл в запой и не вышел. Да, живя там, он приходил к сёстрам в гости, иногда даже приносил что-нибудь вкусненькое. И командовал ими. Умер в том же году, что и Маруська.

Бабушка очень тяжело переживала смерть родных.

– В один год повалились, – причитала она, – оставили меня одну.

По вечерам ей виделись покойники. Она говорила:
– Вот, опять пришли, стоят. Все пришли.

Я верила, что так и есть, раз бабушка сказала, но не выспрашивала подробности. Сейчас жалею об этом.

Мы забрали её к себе. Уезжали на машине ранним августовским утром, вся улица была заполнена людьми, пришедшими провожать. Родные, соседи, воспитанники, бывшие коллеги и просто люди, которым она делала добро. Для них бабушка навсегда осталась родной, просто уехала в другой город.

У нас она очень тосковала и через полгода умерла, дожив до 85 лет. За два месяца до смерти впала в детство и стала абсолютно счастлива. Рассказывала мне, как только что пришла из школы, где получила «отлично» по арифметике. Правда, меня она эти последние месяцы называла резко – Маруськой, а свою дочь – Ню-у-урой. Меня это совсем не задевало, а вот дочь зачем-то всегда её поправляла.

Однажды выдалась тяжёлая неделя. Бабушка, строго глядя на меня, спросила:
– Маруська, а где Лерка? Почему она не ходит ко мне? Я с ней нянчилась, скажи, чтобы пришла.

Я пообещала, а сама не знала, что мне делать. Не хотелось, чтобы бабушка считала, будто Лерка, то есть я, бросила её. Но и доказывать, что я и есть Лерка, а вовсе не Маруська, было странно. На шестой вечер я сообщила:
– Лерка уже приходила, ты просто забыла.
– Ну ладно, – сказала она и успокоилась.

Я благодарна судьбе за то, что у меня была такая замечательная бабушка. Постоянно молюсь за неё. Благодаря ей я знаю, что такое счастье.