– Вот, посмотри на досуге, там есть очень интересные наблюдения. Слышал, интересуешься тем периодом. Я кое-где даже закладки оставил.
Худой как жердь отец Иоанн протянул книжку по истории русской церкви.

– Спасибо, батюшка, обязательно почитаю.

Дома открыл одну из батюшкиных закладок и начал изучать свидетельства учёного человека, жившего в начале XVIII века. «У нас в России сельские попы питаются своею работою, – пишет свидетель старины глубокой. – И ничем они от пахотных мужиков не отменны; мужик за соху, и поп за соху, мужик за косу, и поп за косу, а Церковь святая и духовная паства остаются в стороне. И от такова их земледелия многие христиане помирают не токмо не сподобившеся приятия Тела Христова, но и покаяния лишаются и умирают яко скот. И сие, како бы поисправити, не вем: жалованья государева им нет, от миру никакого подаяния им нет же, и чем им питатися, Бог весть».

Отложил книжку в сторону и задумался: а ведь, по сути, за истекшие столетия мало что изменилось. Большие приходы, особенно в крупных городах, и раньше процветали, и сейчас редко бедствуют. А сельские священники почти всегда были предоставлены себе, едва сводя концы с концами. Хорошо если приход дружный, молодой, работящий. А если село маленькое, в глуши, где в церковь ходят лишь бабули и полтора деда? Вот и мыкаются батюшки, которым и храм надо восстанавливать, и коммунальные счета оплачивать, да и заботы о своей семье никто не отменял.

Недавно попалось на глаза слёзное обращение паствы одного из сельских приходов в центре России. Батюшка статный, ещё молодой. Матушка вообще писаная красавица. И шестеро детей, которых кормить и одевать не на что – доходы священника настолько скудны, что хоть с шапкой по миру иди. А старшие ведь скоро окончат школу, придёт пора поступать в вузы…

«Хорошо бы показать это описание священнической жизни XVIII века и фотографию батюшки с семейством тем, кто любит рассуждать о «разжиревших попах», – подумалось мне тогда. – И если когда-нибудь пришла бы и им нужда в священнике, пришли в храм, а им сказали: «Нет его, на второй работе сейчас –семью кормит».

– Раньше ведь как было, – рассказывал на следующей встрече отец Иоанн. – Священник почти полностью зависел от прихода. Но в городе верующие хотя бы исправно платили церковную десятину, да и государство помогало, купцы, прочие богатые благодетели. А на селе какие десятины? Такие же бедные мужики, как и сам батюшка. Знал я одного старенького священника, он ещё застал времена, когда были живы дореволюционные обычаи. В назначенный час запрягал поп сани или телегу, которую звали «ругой», и отправлялся по селу. Каждый двор делился чем богат – в основном съестным, конечно. Кто курочку даст, кто маслица или сметаны, засолок деревенских – тем и жили. И сельчане прекрасно знали, что священник так же, как и они, ходит за лошадкой, жнёт хлеб, не чурается никакой работы, да ещё в церкви служит. И рука у него точно такая же, как у любого из них, – тяжёлая, узловатая, вся в мозолях от непосильного крестьянского труда. Тот старенький батюшка рассказывал: когда был молодым, ещё до принятия сана его такой сельский отец однажды благословил – и нечаянно задел дланью. Мозоли деревенского священника оказались настолько внушительными, что даже царапнули лоб батюшки… Вот и сейчас, как видишь, отголоски остались.

Отец Иоанн показал на прихожанок. У некоторых в руках белели пакеты, явно с продуктами. Они терпеливо дожидались своей очереди к священнику.

– С годами я лучше стал понимать известное изречение, что власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно, – улыбнулся батюшка. – Есть у меня собрат, отец Михаил. Вместе учились в семинарии, ну и получили приходы в одной епархии. Правда, отец Михаил проживал тогда в городе, а приход у него сельский. Поначалу стеснялся женщин, которые по праздникам или в воскресенье совали ему кульки с деревенскими угощениями. Но вскоре быстро привык. И даже стал считать подношения непререкаемым обычаем, ожидал их.

Среди прихожанок выделялась одна старушка. Она тоже приносила сумки с угощениями батюшке, вот только те каждый раз оказывались, мягко говоря, скудными. Конечно, батюшку можно понять: обычно он получал от сердобольных женщин выпечку, домашнюю колбасу, мёд или козье молоко, а бабушка приносила лишь что-нибудь к чаю, причём не первой свежести. Овсяное печенье, твёрдое как камень, засохшие баранки да такие же непробиваемые конфеты, часто побелевшие от времени. Отец Михаил вздыхал, но брал приношение. А куда деваться, ведь пожилой бедный человек делился чем мог. Но с годами в его душе всё больше росло раздражение.

Иногда мы встречались во время архиерейских приездов в наш город. Батюшка несколько раз гостил у меня.

– Ты не представляешь, как мне та старушка надоела, – жаловался отец Михаил, закусывая чай настоящими, свежими бубликами. – Я как-то попробовал разгрызть её конфетки – чуть зубы не обломал.

Что я мог сказать собрату в ответ? С одной стороны, смешно, с другой – немного грустно.

– Терпи, брат, – утешал я отца Михаила. Но чем помочь, что подсказать, не знал.
– Стыдно признаться, но теперь сразу выбрасываю её «сухпаёк», даже не смотрю, что принесла, – поведал батюшка. – Баранки сначала ещё пытался крошить птицам, потом забросил. Страшно даже подумать, сколько они у неё пролежали. Бронебойные!

Прошло время, мы не виделись с отцом Михаилом довольно долго – два или три года. Затем во время очередной архиерейской службы я наконец-то встретил его. Прежний румяный и раздобревший на деревенских пирогах батюшка в этот раз выглядел осунувшимся.

– Помнишь, я рассказывал про бабушку? – спросил он меня, когда мы сидели в трапезной и пили чай. – Ту, что старые баранки и конфеты приносила?
– Помню, конечно, – кивнул я. – Она всё ещё досаждает твоему преподобию?
– Померла бабушка, – опустил глаза отец Михаил. – Заболела тяжело, сестра увезла её к себе в областной центр. Знакомые передали: отошла ко Господу в больнице. Поздно сообщили, я и попрощаться не успел. Теперь стыдно, что презирал её конфетки-бараночки. Сейчас бы ни одну крошку не выкинул!
– Не переживай ты так, не бери близко к сердцу, – успокаивал я батюшку. – Человек был пожилой, со своими особенностями… Все бы так поступили на твоём месте.
– Нет, не все! – не успокаивался отец Михаил. – Нельзя было так делать. А я делал! Даже не благодарил её никогда толком…

Помню, пытался представить себя на месте друга-священника, но не получалось. И в самом деле – бабушек много, они уходят. Стоит ли так беспокоиться о каких-то заплесневелых конфетках, тем более от малознакомого человека?

Постепенно отченька успокоился. Та история не сразу, но перестала его изводить, и жизнь снова вошла в свою колею. Мы виделись с отцом Михаилом время от времени, но однажды поздно вечером мой телефон затрезвонил, как колокола к всенощной.

– Батя, извини, что так поздно! – послышался в трубке хриплый, взволнованный голос отца Михаила. – Тут такая новость… Помнишь бабушку, ну ту, которая со старыми баранками? Нашёл её, навестил даже! Завтра приеду, всё расскажу.
– Давай, буду рад. С тобой всё хорошо?
– Со мной всё замечательно, – заверил батюшка. – Ну, до встречи!

Этот звонок меня насторожил, я встревожился за брата. Неужели он так и не смог до конца отпустить из сердца придуманное чувство вины перед какой-то старенькой бабушкой, её «крендельками Небесными»? Теперь вот навещает её могилку, опять места себе не находит. Я слышал немало историй о том, как излишне ревностные священники выгорали за время служения, уходили слишком рано. Инфаркт, инсульт – постоянные спутники нашего брата. Глупо же всю жизнь страдать из-за того, что тебе приносили несъедобное, а ты не мог это есть.

На следующий день отец Михаил обедал у меня.

– Представляешь, какой казус! – принялся он рассказывать. – Владыка весной благословил меня опекать дом престарелых, исповедовать и причащать тех, кто пожелает. С администрацией епархия договорилась. Съездил раз, другой. И во время очередного приезда заглянул в палату к бабушкам, а у них новая постоялица. Пригляделся и не поверил глазам: это же Нина Ивановна, та самая старушка со старыми конфетками! Узнала меня, обрадовалась. Спрашиваю: «Как же так, мне сообщили, что вы умерли». А она отвечает: «Не я умерла, а сестра. Мы похожи, нас всю жизнь путают. Пока жила с ней, всё было нормально, а после смерти квартиру забрали её дочери, решили продавать. А меня как немощную определили вот сюда». «Что же вы к нам не вернулись?» «А у меня своего уголка никогда не было, – поведала старушка. – Там жила на муниципальной жилплощади, но её пришлось сдать, когда сестра меня забрала и прописала у себя. А её дочки меня выписали. Но я не обижаюсь на них – мне здесь хорошо».

С тех пор визиты отца Михаила в дом престарелых обрели новый смысл. Первым делом он заходил к Нине Ивановне. Сначала в палате показывался не батюшка, а букет полевых цветов, которые Нина Ивановна очень любила. Затем приходил черёд вкусных гостинцев. Там были и свежие булочки с кремом, и пышки, и колбаса, и красная рыбка, и, разумеется, огромные мягкие баранки с маком, и шоколадные конфеты с пьяной вишней, помадкой и прочей заманчивой начинкой.

– Она меня журит постоянно: «Батюшка, зачем столько всего привезли? Я не съем столько», – рассказывает отец Михаил. – А я отвечаю: «Ну, ничего, с соседками поделитесь». Нина Ивановна такая довольная, счастливая… Слышал сам, как она говорила товаркам по палате: «Видите, какой у меня батюшка? Когда ходила к нему в храм, я его тоже всегда конфетами угощала. Не забыл. Помнит».
Отец Иоанн привстал со скамейки – настала пора прощаться.

– И вот тогда я понял кое-что важное, – сказал батюшка напоследок. – Бог даже в ничтожных мелочах прячется единственной колючкой, маленькой надоедливой острой крошкой, которая непременно царапнет, зацепится за тугие одежды нашего дебелого сердца, укутанного суетой и праздными мыслями. Зацепится и начнёт разматывать эти ненужные пелёнки по ниточке – круг за кругом, одну за другой. Я и сам был таким и, думая об отце Михаиле, никак не мог понять: почему же он никак не может забыть эти затвердевшие баранки, которые даже раскрошить не получается? Оказалось, они очень даже крошатся. Бог открыл себя, свёл вместе двух таких непохожих людей и сделал их обоих пусть на капельку, но лучше. И когда я думаю, что отец Михаил где-то очень далеко сейчас сидит и пьёт чай со своей подопечной, мне тоже на душе становится чуть-чуть теплее.